Между тем Эсмеральда, дождавшись окончания перезвона, тихонько вышла из кельи и направилась на колокольню. Квазимодо так и не пришёл к ней, а цыганка чувствовала себя обязанной отблагодарить спасителя. Горбун, занятый делом, поначалу не заметил нежданную гостью. Он нежно оглаживал заскорузлой ладонью дрожащий литой бок любимицы «Марии», самого большого из пятнадцати колоколов Южной башни, что-то нашёптывал ей — то ли хвалил за хорошую работу, то ли поверял сердечную тайну. Цыганка, пересилив невольный страх, дотронулась до горба звонаря. Что тут произошло! Квазимодо вздрогнул всем телом, поспешно отпрыгнул, съёжился, прикрыв лицо ладонями.
— Нет, добрая девушка, не надо вам на меня смотреть!
Эсмеральда, ошеломлённая такой реакцией, всё же решилась протянуть дрожащую руку, готовая, впрочем, в любую секунду отдёрнуть её, погладила беднягу по плечу, отвела его руки от лица, ободряюще улыбнулась.
— Что ты! Я совсем не боюсь тебя!
Поражённый Квазимодо исподлобья взглянул на девушку, ожидая увидеть на её прелестном личике ужас, омерзение — к такому отношению окружающих он привык, перестал его замечать, считая правомерным. Кому доставит удовольствие вид безобразных изъянов, когда в мире полно приятных взору вещей? Но никогда ещё он не ощущал своего уродства столь остро, как сейчас. Ему хотелось исчезнуть, забиться в самый тёмный угол, где никто не смог бы обнаружить его, такого жуткого и несуразного, недостойного даже рядом стоять с воплощением неземной красоты. Однако ни тени неприязни он не увидел. Цыганка, напротив, не отворачивалась от него, хотя в глазах её мелькал затаённый страх.
— Я тебя не боюсь! — чётко произнесла она. Глухой звонарь прочёл её слова по губам и усомнился — не ошибся ли он?
— Вы? Не боитесь? — с надеждой и горечью переспросил горбун. — Ведь меня считают демоном, от взгляда которого скисает молоко, а у женщин на сносях случается выкидыш.
— Ни капли! — смело ответила Эсмеральда, тряхнув головой. — Какое мне дело до глупых россказней? Ты меня понимаешь?
— Понимаю, — радостно закивал глухой. — По твоим губам, я понимаю. Да!
— Это хорошо. Не надо принимать близко к сердцу выдумки злых людей, — девушка вздохнула. — О моём народе говорят, будто мы знаемся с нечистой силой, пожираем младенцев, наводим порчу и много ещё всяких ужасов. Скажи, разве я похожа на колдунью?
Ошарашенный Квазимодо едва не ляпнул о том, что судья Фролло не раз высказывался о цыганах подобным образом, но вовремя опомнился и поспешно ответил:
— Нет, нет, милая девушка, вы сама доброта! Вы одна проявили сострадание, когда даже хозяин от меня отвернулся. Вы, верно, не помните, как дали напиться несчастному у позорного столба, а я не забыл вас и отныне жизнью готов отплатить за те несколько глотков воды.
Эсмеральда смутилась. Надо сказать, было от чего: всё-таки не каждый день мужчина сулит отдать за тебя жизнь!
— Ох, Квазимодо, если бы все были такими чуткими, как ты! Я, на беду, встретила человека, прекрасного ликом, но за красотой скрывалась пустота. Я не разглядела её сразу, купившись на блеск доспехов. Из-за него пострадал и ты.
— Вы говорите о моём хозяине? — насторожился горбун, из-за недуга не поняв до конца мысли собеседницы. — Я не держу на него зла, если вы вспомнили случай у позорного столба.
— Нет, Квазимодо, не о нём. Прости, что вспомнила тот день. Давай забудем его, навсегда! Я ведь пришла сюда, чтобы поблагодарить тебя за всё, что ты сегодня сделал. Если б не ты, меня бы уже не было на свете.
Квазимодо, распираемый счастьем, просто не знал, куда деваться. Впервые кто-то, кроме отца Клода и Жеана Фролло, разговаривает с ним доброжелательно, более того — она, светлый ангел, держится с ним на равных, благодарит, просит прощения за пустяк, на который внимания обращать не стоило. Будучи предельно честным, бедолага не мог скрыть от цыганки горькой правды: он всего лишь выполнял указания судьи Фролло. Так уж получилось. Это Жеан и его брат всё придумали. А Квазимодо, готовый без колебаний расстаться с жизнью ради цыганки, действовал по указке человека, которого почитал как родного отца и к которому, терзаясь угрызениями совести, ревновал. Звонарю очень хотелось знать отношение девушки к судье Фролло, поэтому он решился спросить напрямую. Язык его с трудом ворочался во рту, а гортанный голос дрожал, когда Квазимодо произносил:
— Скажите, о милая девушка, что вы испытываете к моему господину? Если я дерзнул вызнать то, о чём спрашивать нельзя, вы вправе пенять мне за мою несдержанность. Но если тайны в том нет, то, прошу, скажите мне! Мне важен, очень важен ваш ответ!
— Я пока сама не знаю, что думать о твоём хозяине. Он пугает меня, но я вижу, как он пытается казаться страшнее, чем есть на самом деле, — поразмыслив, ответила Эсмеральда. — Его сердце покрыто коркой льда, которую трудно растопить. Я хочу бежать от него, но он преследует меня — я всё время вспоминаю о нём, слышу его голос. Мне искренне жаль его, Квазимодо!
К счастью, а, может, к несчастью для себя, Жеан Фролло не слышал этих слов. Он спал, и видения его впервые со дня встречи с цыганкой посетили исключительно мирные. Никаких танцев с бубном, жадно приоткрытых губ, податливо прильнувшего к нему жаркого девичьего тела, благосклонно принимавшего его ласки — словом, ничего, заставлявшего просыпаться в смятении. Он видел мельницу, деревушку, где провёл раннее детство, где доживала свой век его кормилица, видел луг, залитый летним солнцем, и он шёл в высокой траве, сам не зная, куда. Грозный судья Фролло безмятежно улыбался во сне. Его душа, уставшая от любовных терзаний, получила долгожданную передышку.
Постепенно Эсмеральда привыкла к вынужденному заточению. Собор понемногу исцелял её душевные раны, возвращал надежду, внушал уверенность в собственных силах. Она с благоговением слушала раскаты органа, перезвон колоколов, возносимые священниками молитвы, наблюдала, как молятся другие — всё это в совокупности действовало на неё умиротворяюще, наполняло душу светлым волнением. Она сама молилась, как умела, подле статуи Богоматери близ придела «лентяев», там, где впервые столкнулась с Фролло. Молодость и весёлый нрав немало способствовали выздоровлению как душевному, так и телесному. Девушка оправилась, на щеках вновь заиграл румянец, в глазах появился игривый блеск. Эсмеральда украдкой пела и танцевала в своей келье, дрессировала преданную Джали, смотрела на город с высоты, провожала закаты и грезила о дне, когда вновь станет свободной и вернётся в табор. Подобно беззаботной пичужке, девушка щебетала, радуясь жизни, едва отступали невзгоды.
С Квазимодо установились трогательные отношения. Цыганка скоро перестала пугаться причудливой внешности горбуна и общалась с ним уже без скованности. Они вели беседы на колокольне, звонарь устраивал для неё экскурсии по собору, познакомил с медным своим гаремом. Рискуя свернуть шею, совершая немыслимые пируэты, срывал цветы, растущие в выступах древних стен — для того только, чтобы потешить дорогую гостью. Квазимодо, понимая, что с ним девушка никогда не будет счастлива, что он, отверженный, принесёт ей лишь горе, не питал относительно будущего никаких иллюзий. В её келью он ни разу не зашёл, несмотря на уговоры Эсмеральды. Он садился напротив распахнутой двери, так, чтобы они могли видеть друг друга, и тогда они разговаривали, или же горбун просто наблюдал за цыганкой. Трижды в день он приносил ей еду, ставил корзинку у порога и сразу же ретировался. Эсмеральда несколько раз приглашала Квазимодо разделить с ней трапезу, но тот под разными предлогами отказывался.
С архидьяконом также быстро удалось найти общий язык. Клод Фролло охотно отвечал на вопросы цыганки, какими бы глупыми и наивными они не были, учил молитвам, старался помочь, приободрить. С его поддержкой ей легче казалось переносить затворничество.
С судьёй дело обстояло намного сложнее. Эсмеральда толком не понимала, какие чувства вызывает у неё этот человек, сотканный из противоречий. Тут были и неприязнь, и жалость, и брезгливость, и ощущение защищённости, которое она испытала в его крепких объятиях. Она ждала, что Жеан, снедаемый влечением, явится к ней завтра же, но он не пришёл — ни на следующий день, ни после. Так миновала целая неделя. Между тем цыганка всё же ощущала присутствие судьи, его неуловимую заботу о ней. Ведь это он присылал пищу, приносимую в келью Квазимодо. Доказательством тому служили подарки, которые она всякий раз находила в корзине: то пирожное, то косынка, то изящный гребень, то лента, то цветок. Колеблясь, она принимала подношения, примеряла обновки, сожалея о невозможности увидеть себя со стороны. Не удержавшись, девушка однажды утром попросила Квазимодо раздобыть хотя бы осколок зеркала. В тот же день в корзине она нашла маленькое зеркальце в резной оправе, приобрести которое горбуну было бы не по карману. Не ответив на расспросы о Фролло, звонарь, тяжело вздохнув, удалился. Эсмеральда почувствовала себя виноватой.
