Очнулся Голденхарт ночью. Чердак был залит лунным сиянием, светло было как днём. Дракон крепко спал на своей половине кровати. Голова смертельно болела, менестрель обхватил виски руками и какое-то время сидел так, а после вылез из постели и, подгоняемый иссушающей нутро жаждой, потихоньку спустился в трапезную.

Кувшин, в котором оставляли питьевую воду на ночь, оказался пуст. Было вино, но на него менестрель сейчас и смотреть не мог, не то что пить! Он поразмыслил и решил, что утолить жажду можно колодезной водой. Голденхарт взял ведро и вышел из башни.

Ночь была упоительно свежа. Похожая на монету и на головку сыра одновременно луна высоко стояла в небе, заливая двор бледным светом. Видно было каждую травинку, каждую песчинку. Менестрель полюбовался ночным светилом, подсчитывая количество пятен на лунном диске. Сегодня их было меньше обычного: наступила ночь полнолуния.

Юноша зачерпнул воды из колодца, вытянул ведро. Колодезная вода была такая ледяная, что от неё шёл едва заметный дымок, а трава, на которую выплеснулось немного, тут же подёрнулась инеем. Голденхарт наклонился над ведром. В воде колыхалась отражённая луна, его собственное лицо и ночное небо. Он почерпнул горстью, теперь маленькая луна была и в его ладони. Юноша поднёс ладонь к губам и пригубил лунное сияние. В висках заломило, он невольно поёжился всем телом, а пото́м вдруг всё закружилось, завертелось перед глазами, луна стала невероятно большой, просто огромной, и пропала. Будто на голову накинули мешок. Менестрель попытался выбраться неизвестно из-под чего, но сделать это было отчего-то невероятно сложно и не вышло. «Эмбер!» — хотел позвать он на помощь, но голос пропал. Начисто! Он не смог извлечь из себя ни ползвука. Оставалось только барахтаться, как мушке в паутине, но чем больше он трепыхался, тем тяжелее становилось это накинутое на него неизвестно что.

Дракон проснулся засветло и, ещё не открывая глаз, подумал, что сто́ит принести менестрелю кубок мятного отвара: у того должно быть знатное похмелье! Голденхарта в постели не оказалось. «Надо же, — удивился Дракон, — и как это я не заметил, когда он встал?»

Виновато было, разумеется, полнолуние. На драконов, как и на всех волшебных существ, оно действовало по-особенному. Эльфы, к примеру, в полнолуние страдали бессонницей и, как зачарованные, бродили по лугам или лесам, впитывая в себя лунный свет. Ведьмы — те нарочно не ложились спать, поскольку именно в ночь полнолуния удавалось сотворить впечатляющее по силе и сложность колдовство. Драконы спали как сурки.

Эмбервинг, несколько раздосадованный, что менестрель проснулся сам, не дожидаясь, когда он, Дракон, его разбудит, тоже спустился вниз.

Менестреля нигде видно не было. Дракон, проверив на случай каждый пролёт, вышел на улицу, полагая, что юноша отлёживается где-нибудь в тенёчке, наслаждаясь свежестью утра. Сам Дракон именно так бы и поступил, если бы у него было похмелье. Но Голденхарт не отыскался ни на сеновале, ни даже в стойле. Уж не отправился ли он в трактир? «Да нет же, — оборвал сам себя Дракон, — какой трактир? Разве только прогуляться решил». Эмбервинг развернулся к дороге, чтобы выглядеть или, вернее, вынюхать направление, но тут заметил у колодца… одежду менестреля, сваленную ворохом возле ведра с водой.

Дракон тут же метнулся к колодцу, упираясь руками в края и заглядывая вниз. Первой мыслью было, что Голденхарт упал в колодец, но эту мысль он от себя сразу же отогнал: упал-то бы он в одежде, потому что кто станет раздеваться, перед тем как почерпнуть воды из колодца? Мысль о том, что Голденхарт снял одежду и отчего-то разгуливает по двору голышом, тоже была абсурдна. Менестрель мог бы снять рубаху, чтобы умыться над ведром, но чтобы полностью… «Нет, это на Голденхарта и вовсе не похоже», — покачал головой Дракон.

Ворох одежды зашевелился. Эмбервинг насторожился, опустился на одно колено и приподнял шевелящийся рукав. В одежде копошилась маленькая летучая мышка. Увидев, что к ней тянется рука, мышка в ужасе попыталась закрыть голову крыльями. Дракон осторожно взял зверька в ладони и сказал:

— Голденхарт?

Летучая мышка робко выглянула из-под крыльев. Глаза у неё были сапфировые.

Дракону не составило труда понять, что перед ним Голденхарт собственной персоной, но отчего-то превратившийся в летучую мышь. Сам менестрель к этому моменту, после долгой-долгой ночи, проведённой в безуспешных попытках выбраться из плена неизвестно чего (оказавшегося его собственной одеждой), уже осознал, что с ним приключилось что-то неладное. Должно быть, он стал маленьким-маленьким: рука, которая тянулась к нему, была просто огромной! Юноша даже не сразу понял, что это рука Дракона. Помимо того, что он, кажется, уменьшился до невероятных размеров, он начисто лишился голоса и не смог ответить на зов даже мысленно.

— Ох, что же с тобой приключилось? — вздохнул Эмбервинг, вставая и неся летучую мышку в горстях.

Голова у менестреля кружилась, глаза болели. Он снова спрятал голову под крылья и высунулся, только когда Дракон внёс его в башню и положил на стол. Здесь ему стало полегче, он несколько оживился. Эмбервинг поставил напротив летучей мышки зеркало, менестрель глянул в него и обмер. В зеркале отражался взъерошенный зверёк с сапфировыми глазами. «Я превратился в летучую мышь?!» — ужаснулся он, дёргая то одним крылом, то другим. Отражение проделало то же самое.

— Как это получилось, Голденхарт? — спросил Дракон, очень осторожно, одним только кончиком пальца гладя летучую мышку по голове.

Голденхарт беспомощно оглянулся. Сказать он ничего не мог. Как же объяснить Дракону, что произошло? Он, опираясь на крылья, подполз к кубку, из которого вчера пил, пото́м — к кувшину, где не было воды. Дракон следил за ним, но, кажется, не понимал, что мышка пытается ему сказать. Голденхарт собрался с силами и продолжал ползать туда-сюда, иногда со значением поглядывая на Дракона.

— А, — догадался тот, — ты вышел, чтобы напиться колодезной воды, потому что кувшин был пуст?

Голденхарт облегчённо кивнул.

— А пото́м?

Что было потом — Голденхарт и сам не знал, так что изобразил, как мог, недоумение и качнул головой из стороны в сторону. Дракон понял.

— Должно быть, — задумчиво предположил Эмбер, — ты попал под какое-то заклятье. Но кто его наложил?

Дракон первым же делом попытался его снять, ещё когда нёс мышку в башню, но чары не сработали. Требовалось, очевидно, выполнить прежде какое-то условие, но Эмбервинг не чувствовал, чтобы чары были наложены со злым умыслом: чёрной магией это точно не было.

— Ничего, — ласково сказал он вконец расстроенному менестрелю, — я пороюсь в книгах, авось что-нибудь да отыщется.

Он встал и пошёл к лестнице. Голденхарт, который оставаться один боялся — в таком-то обличье! — пополз за ним, пытаясь привлечь внимание Дракона шелестом крыльев, но не удержался и кувыркнулся со стола. Эмбервинг метнулся обратно, подставляя ладони, и летучая мышка упала в них. Оба облегчённо выдохнули.

— Одного тебя оставлять, пожалуй, опасно, — заметил Дракон.

Он попытался посадить Голденхарта на плечо, но тот не мог удержаться и сваливался: этим новым телом управлять он мог с трудом. Эмбервинг, поразмыслив, положил его себе на голову. Летучая мышка вцепилась коготками в волосы. Теперь не свалится!

Был среди книг в библиотеке Дракона и магический гримуар. Интуиция подсказывала ему, что искать нужно именно там. Эмбер сел за стол, положил перед собой книгу и погрузился в чтение. Голденхарт внимательно следил за переворачиваемыми страницами. Эту книгу он как-то прежде не приметил. В гримуаре были гравюры, иллюстрирующие магические тексты: дымящиеся кубки с какими-то зельями, пучки трав, на удивление детально прорисованные птицы и звери. Сами тексты были на человеческом языке, но довольно древнем, так что менестрель понимал их с трудом. У Дракона, кажется, язык затруднений не вызывал: он ведь тогда уже существовал, значит, и язык тех времён знал.