Хёггель покраснел и кивнул.

— Я должна тебя поблагодарить, — сказала Юрма величественно, протягивая ему руку для поцелуя. — Это ведь ты привёл ко мне принца Голденхарта?

К удивлению принцессы, Хёггель схватил её за руку и потащил за собой. Он страшно обрадовался, увидев, что девушка протянула ему руку! Алистер всегда давал ему руку, когда они прогуливались по эльфийским лугам, и говорил, что за руки держатся только очень близкие друзья.

— Я привёл к тебе старикашку, — сообщил он между делом, — а этот всего лишь навязался следом.

«Что за ерунду он говорит?» — опешила принцесса. То, как он её схватил, Юрме не понравилось, но руку высвободить она не сумела.

— Привёл! — радостно сообщил Хёггель, втащив ошарашенную принцессу в трапезную.

— Хёггель, — с укором сказал Голденхарт.

Дракон вопросительно на него взглянул. Кажется, он сделал что-то не так? Эмбервинг, чуть отвернувшись, тихо смеялся. Талиесин подумал, что отчасти это вина эльфов.

— Сами же сказали, чтобы привёл, — буркнул Хёггель.

— Пригласил, а не привёл, — уточнил Эмбервинг.

— Да какая разница? Она же здесь, — пожал плечами Хёггель.

Принцессе наконец удалось вырвать руку из цепких пальцев дракона. Она приподняла край платья и сделала реверанс.

— Принцесса Юрма, — представилась она, оглядывая присутствующих.

Значит, это они её спасли? Мальчишка не в счёт, Голденхарт — понятное дело, но и оставшиеся двое наверняка принадлежали к знати. Тот, что с янтарными волосами, выглядел особенно благородно и галантно поклонился в ответ на её реверанс. А тот, у которого были странной формы уши, поклонился на заморский манер. Он, наверное, из какой-то далёкой-далёкой страны. Принц Голденхарт на реверанс вовсе не ответил. Юрма попыталась припомнить, что придворный этикет говорит на этот счёт, но в голове стало как-то пусто. Трое красивых молодых мужчин смотрели на неё… мальчишка не в счёт.

— Нахожусь ли я в за́мке принца Голденхарта? — спросила принцесса, оборачиваясь к менестрелю.

— Я бы предпочёл, чтобы ты не называла меня принцем, — поморщился Голденхарт.

Эмбервинг тут же взял ситуацию в свои руки:

— Это не за́мок, а всего лишь башня, и хозяин в ней я. Эмбервинг, так моё имя. Это Талиесин, он принц.

— А я Хёггель, — сказал Хёггель.

Юрма кисло улыбнулась:

— Я уже знаю.

Эмбервинг, как хозяин, пригласил всех к столу. Им никто не прислуживал, зато все разговаривали, что казалось жутко неприличным: разговаривать во время трапезы! Эмбервинг справился, как принцесса себя чувствует и из какого она королевства, пото́м сказал, что наутро они отвезут её домой.

— А что же ведьма? — вдруг спросил Хёггель.

Юрма почувствовала, как холодеет внутри. Да, ведьму не стоило списывать со счетов! Она-то должна была почувствовать, что заклятье снято.

— А что ведьма? — беззаботно переспросил Голденхарт.

— Разве она не кинется в погоню? — страшно волнуясь, спрашивал Хёггель. — Она ведь ни за что не упустит добычу! Ведьмы такие.

Менестрель улыбнулся:

— Вряд ли.

— Откуда такая уверенность? — не выдержала Юрма. От слов Хёггеля её начало трясти. Этот мальчишка будто озвучивал её собственные мысли.

— Она слишком занята, чтобы срываться с места по таким пустякам, — с усмешкой ответил Голденхарт.

— Пустякам?! — выдохнула принцесса. Он только что назвал пустяком заклятье, которое превратило её в дерево на десять лет?!

— Думается мне, — невозмутимо продолжал юноша, — что она уже подчинила себе моё королевство, а значит, своего она добилась.

— Твоё королевство? — беспокойно переспросил Хёггель. — Почему ты как спокойно об этом говоришь? Ты знаешь, что ведьма хозяйничает у тебя дома, но ничего не предпринял?

— Хватит, Хёггель, — оборвал его Талиесин. — Тебя это совершенно не касается. Думаю, Голденхарт сам знает, что ему делать… или не делать.

Эмбервинг задумчиво смотрел на менестреля и не вмешивался. «Так ли это на самом деле? — подумалось ему. — Неужели его нисколько не трогает, что его отец в лапах ведьмы? Нужно будет с ним поговорить пото́м…» Если бы Голденхарт попросил, он, Дракон, сделал бы для него всё, что угодно, даже снова схлестнулся с ведьмой. Он бы выстоял против целого королевства, если бы Голденхарт попросил. Но менестрель никогда об этом не заговаривал.

— К тому же ведьме нет смысла преследовать принцессу Юрму, — продолжал Голденхарт, игнорируя возмущённый взгляд Хёггеля. — Она пострадала только потому, что была моей невестой: ведьме нужно было поменяться с ней местами, чтобы добраться до меня. Но план ведьмы не сработал: меня на себе ей женить не удалось. Так к чему вспоминать о некогда заколдованной девушке, которая уже сослужила свою службу и более ничем ей пригодиться не сможет?

Принцесса ошеломлённо смотрела на него. Он говорил так, как будто это его нисколько не волновало. Его не заботила судьба ни ведьмы, ни принцессы-невесты. По его словам, Юрма просто теперь стала не нужна. Никому не нужна. Как жестоко с его стороны!

— Голденхарт, — нахмурился Эмбервинг.

Менестрель встретил его взгляд спокойно. «Пото́м поймёшь, Эмбер, отчего я нарочито жесток, — подумал он. — Это уж непременно убьёт в ней всю её любовь. Конечно, я веду себя просто отвратительно, но что поделать? А то ещё и вправду будет по-прежнему считать себя моей невестой. Не рассказывать же ей про Эмбера?» Но, пожалуй, он предчувствовал, что придётся пустить в ход тяжёлую артиллерию: принцесса хоть и была шокирована его словами, но, вероятно, чувства её были настолько сильны, что она готова была и грубость ему простить.

— Ну, раз я ведьме не нужна, так можно вздохнуть спокойно, — выговорила Юрма, и её лицо приняло холодное выражение. — Значит, завтра мы вернёмся к моим родителям? Отец непременно наградит вас за моё спасение. А теперь я бы хотела отдохнуть. Где мне отведено провести ночь?

Принцессу отправили ночевать на чердак. Талиесин решил спать на улице, на сеновале, потому что ему нужен был свежий воздух, чтобы окончательно прийти в себя: его ещё подташнивало, и плечо болело. Хёггелю было решительно всё равно, он согласен был спать хоть на полу. Дракон разместил его в комнате на втором пролёте. Сам он собирался отправиться в сокровищницу и спать там: лечение эльфа, а пото́м снятие заклятья отняло много сил. Голденхарт спускаться в подземелье отказался, решив, что ночь проведёт в комнате Дракона на первом пролёте. Юноша залез на трон с ногами, обвил колени руками, голову запрокинул на спинку трона.

— Тебе будет неудобно, — заметил Дракон, но менестрель уверил его, что всё в порядке.

Эмбервинг ушёл в сокровищницу. Голденхарту не спалось. Он сидел в полумраке комнаты — в узкое окошечко лился предвечерний свет — и разглядывал глубокие полосы на стенах. За этот день слишком много всего произошло, он даже не был уверен, что сможет заснуть.

Голденхарт просидел так несколько часов, пото́м ноги у него затекли, и он встал, чтобы размяться. Из окошечка теперь уже веяло ночной свежестью — самое время для прогулки. От башни далеко он не отходил, чтобы не разбудить Дракона. На лужке в нескольких шагах от башни лежало огромное бревно: оно должно было пойти на дрова, крестьяне вдесятером его приволокли из леса в деревню. Дракону оно пришлось по вкусу, и он, легко взвалив бревно на плечо, как тростинку, принёс его к башне, чтобы оно служило вместо скамейки, если им с Голденхартом вздумается, например, встречать рассвет или любоваться закатом. Менестрель дошёл до бревна, пристроился с краю и стал глядеть на звёзды, которые одна за другой появлялись на небе.

Сзади послышался шорох. Юноша обернулся через плечо и увидел Юрму, которая тоже шла к бревну. «Значит, финальный раунд придётся провести именно здесь и сейчас», — устало подумал Голденхарт и предложил принцессе сесть. Она села с другого краю.

— Должен признать, я был груб за трапезой, — сказал Голденхарт.

— Нисколько, — поспешно возразила Юрма.

Менестрель покачал головой: