Голденхарт положил платье на кровать возле Юрмы, которая всё ещё сидела скорчившись, и сказал:

— Ты умойся, в кувшине есть вода. Я тут постою.

Юрма метнула на него быстрый взгляд. Голденхарт стоял спиной к ней, лицом к двери. Должна ли принцесса переодеваться в присутствии мужчины, даже если он и стои́т к ней спиной? Придворный этикет на этот счёт высказывался категорично: нет. Конечно, заподозрить принца Голденхарта в том, что он может подглядывать, было возмутительно, но с его стороны оставаться в комнате, пока она будет умываться и переодеваться, это минимум невежливо, не говоря уже о том, что страшно неприлично в любом случае.

За своей спиной Голденхарт не слышал ни единого шороха. Принцесса, он подумал, наверное, была слишком испугана или растеряна. Он вздохнул и сказал:

— Ты можешь не бояться: подглядывать не буду. Просто я подумал, что так тебе будет спокойнее. Незнакомое место, незнакомые люди…

Щёки принцессы залила густая краска. Ах, какой он добрый и предусмотрительный! Как она вообще могла о нём плохо подумать!

Когда Голденхарт обернулся, Юрма сидела на кровати с таким величественным видом, какой только смогла изобразить, но едва сдерживала слёзы. Платье ей пришлось впору, но с волосами она ничего не смогла сделать: они спутались так, что расчесать их было невозможно, и выглядели, как пакля.

— Быть может, сто́ит их подрезать? — предложил Голденхарт, безошибочно угадав причину её слёз.

Для девушки обрезать волосы было последним, на что она бы решилась в жизни. Обрезать волосы было дурным тоном, только падшие женщины так поступали. Но с этой паклей вместо косы она выглядела совершенной уродиной, поэтому Юрма, хоть её подбородок и задрожал, кивнула. Голденхарт отыскал в ящике шкафа нож, который использовал для разрезания бумаги, и обрезал принцессе косу. Рыжие пряди рассыпались по плечам. Осталось не так уж и мало: теперь её волосы были длиной чуть ниже лопаток, — но принцесса всё равно расплакалась, сжимая в руках отрезанную косу.

— Ничего, ничего, — утешающее погладил её по голове Голденхарт, — они снова отрастут.

— Я настоящая уродина! — всхлипнув, произнесла принцесса. — Лучше бы мне умереть!

— Нельзя так говорить, — строго прервал её менестрель. — И вовсе ты не уродина. Тебе очень идут веснушки, знаешь ли.

От этого незатейливого комплимента девушка покраснела. Дракон за дверью тоже, но уж точно не от смущения.

— И однажды найдётся тот, кто полюбит тебя всем сердцем, — сказал менестрель ласково. Ему было жаль эту бедную девушку. Столько всего ей пришлось пережить!

— Не полюбит! — навзрыд возразила Юрма. — Никто не полюбит такую уродину!

— Полюбит, вот увидишь.

Она вскинула голову, глаза её сверкали, как два драгоценных камня.

— А ты бы смог меня полюбить? — резко спросила она.

Эмбервинг так сжал пальцы в кулак, что суставы захрустели. Смог бы, он знал! Но Голденхарт ничего не ответил. Он стоял и задумчиво смотрел на принцессу. Её нельзя было назвать красивой, но она была по-своему мила, а когда на её лице появлялась решимость, вот как сейчас…

— Возможно, — сказал он, припоминая, как горели глаза у Хёггеля, когда он смотрел на неё, — тебя уже кто-нибудь любит…

Голденхарт не договорил, только улыбнулся каким-то своим мыслям и перевёл взгляд на окно, из которого уже лился вечерний свет.

— Просто иногда не замечаешь того, что очевидно, — проговорил он скорее самому себе, чем ей. Он вспомнил, как они с Драконом бесконечно глупо вели себя, и опять улыбнулся. С этой улыбкой на губах он выглядел восхитительно! Сердце Юрмы забилось в три раза быстрее. «А если он говорит о себе? — всполошилась принцесса. — А если он в меня…» Она тут же оборвала себя, покачала головой, но глаз отвести от него не могла. Он довольно долго не замечал её взгляда, погружённый в воспоминания, а когда заметил, то мысленно нахмурился. Эта девочка совершенно точно была в него влюблена, и ничего хорошего это не предвещало. Нужно скорее со всем этим разобраться, пока всё не запуталось ещё сильнее.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал Голденхарт, — а мы пока решим, что будем делать дальше. И поужинать тоже не мешало бы. Ты наверняка голодна.

Он вышел из комнаты поспешнее, чем следовало. Взгляд встретившего его Эмбервинга сказал ему больше, чем сказала бы тысяча слов. «Вот, и Эмбер злится, — подумал он, — и не то чтобы уж совсем без причины…» Но он сделал вид, что ничего не замечает, и сказал преувеличенно бодро:

— А не поужинать ли нам? Эмбер, мы ведь сегодня вообще не ели.

— Да, — ровно сказал Дракон, — идея хорошая.

Все стали спускаться вниз, но, когда они проходили мимо библиотеки, Эмбервинг схватил менестреля за руку и втащил внутрь. Дракон и эльф продолжали спускаться, переговариваясь, и заметили их отсутствие, только когда вошли в трапезную: Хёггель спросил, что будут есть, а ответить было некому.

Голденхарт широко раскрыл глаза, но молчал, ждал, когда Дракон заговорит. Тот безмолвствовал, положив руку на дверь так, чтобы юноша не смог выйти, покуда сам Дракон не открыл бы.

— Ты смог бы? — наконец выдавил Эмбервинг, и его глаза потемнели. — Ты смог бы её полюбить?

Лицо менестреля вспыхнуло.

— Эмбер… — тихо сказал он. — Это… ревность?

На скулы Дракона поползла краска. Голденхарт, кажется, был поражён. Эмбервинг отвёл взгляд в сторону и буркнул:

— Так какой твой ответ?

Юноша пару минут постоял молча, пото́м его губы тронула улыбка.

— Вот мой ответ, — сказал он и, обвив Дракона руками за шею, поцеловал его в губы.

Это был такой долгий и такой сладкий поцелуй, что когда они спустились в трапезную, то оба покачивались, как пьяные. Хёггель ничего не понял, но Талиесин понял всё и страшно смутился.

========== 26. Дракон короля Алистера. Два дракона, один эльф и мёртвый принц в придачу ==========

— Сходи наверх и пригласи принцессу ужинать, — велел Дракон Хёггелю, когда накрыли на стол.

Хёггель всполошился, зачем-то стал приглаживать волосы и одежду. Уши у него горели.

— Кажется, влюбился, — сказал Эмбервинг, глядя ему вслед.

— Это хорошо, — несколько беспокойно кивнул Голденхарт. — Ей нужно, чтобы её кто-то любил.

— Ну, влюблена-то она в тебя, — невольно вырвалось у Дракона, и он тут же пожалел, что это сказал: менестрель явно огорчился.

— Так уж это бывает, — со вздохом сказал он.

Принцесса между тем, оставшись одна, привела мысли в порядок, насколько позволяло бившееся невпопад сердце. Её расколдовали и принесли… куда? Она обвела взглядом чердак, заметила лежавшую на подоконнике лютню. Сразу же вспомнились сплетни фрейлин насчёт сомнительных пристрастий принца Голденхарта. Это его комната! И за́мок, должно быть, его.

В комнату постучали. Юрма вздрогнула и впилась глазами в дверь. На чердаке появился русоволосый мальчишка. Принцесса его помнила смутно: кажется, пока она была заколдована, он приходил к деревцу и обещал, что приведёт подмогу. Наверное, обещание он выполнил и привёл Голденхарта и… кого-то ещё, она не разглядела толком. Лицо у мальчишки было смущённое. Принцесса решила, что это паж принца.

— Пойдём ужинать, — сказал Хёггель запросто.

— С принцессами так не разговаривают, паж, — выговорила ему Юрма.

— Паж? — переспросил Хёггель и почему-то обернулся, как будто ждал увидеть за своей спиной ещё кого-то. Пото́м он уставился на принцессу своими зелёными глазами, и ей отчего-то стало неуютно от этого взгляда.

— И не смотрят так пристально, — недовольно добавила она. — Ты ведь паж, так?

— Хм… — озадачился Хёггель. — Первый раз такое слово слышу.

— Паж — это слуга королевской особы, — объяснила немало удивлённая Юрма.

— Хёггель никому не слуга, — возразил дракон, и его зрачки на мгновение стали вертикальными, совсем как у Эмбера.

— Твоё имя Хёггель? — спросила принцесса. Странновато звучало это имя. И кому в голову пришло называть сына подобным неблагозвучным именем!