— Послушай, — мягко начал Эмбер, — мы ведь не знаем, насколько там всё плохо. А если и на тебя повлияет?

— Думаю, я должен пойти, — возразил Голденхарт серьёзно. — Если это натворила Хельга…

— А кто такая Хельга? — с любопытством спросил Талиесин.

— Невеста Голденхарта, — ответил Дракон и усмехнулся.

— Что?! — вытаращил глаза эльф.

— Ну, со свадьбы-то я сбежал, — резонно заметил менестрель, не слишком довольный, что Дракон вообще об этом упомянул, — так что бывшая невеста.

— И как это тебя угораздило быть помолвленным с ведьмой? — с отвращением сказал Хёггель.

— А она хорошенькая, — сказал Голденхарт, чтобы поддразнить Дракона.

Эмбервинг состроил улыбку.

— Так что я с вами. А Талиесина оставим в башне, — добавил Голденхарт.

— Почему это меня оставим?! — возмутился эльф. — И я с вами.

— Одного раза не хватило? — поинтересовался Эмбервинг.

— Я ни к чему притрагиваться не буду, — хмуро пообещал Талиесин. — Должен же я пото́м всё рассказать отцу? А как я смогу рассказать, если сам не буду при этом присутствовать?

— При чём присутствовать?

— При том, как ты расколдуешь эту девушку, Эмбер… винг, — поспешно добавил Талиесин, заметив недовольный взгляд менестреля.

— Если я вообще смогу, — возразил Дракон. Ложных надежд он не питал. Ему не слишком часто приходилось снимать заклятья или проклятья. Даже его собственное было снято не им самим, а Голденхартом. Быть может, не обойтись без чародейки из Чернолесья или даже без самого Алистера.

Но как бы то ни было, Талиесин наотрез отказался оставаться один в башне. Пришлось и его с собой брать, но Эмбервинг взял с них обоих — и с Талиесина, и с Голденхарта — слово, что они беспрекословно вернутся в башню, если ему покажется, что в том лесу слишком опасно для них. Талиесин кивнул, Голденхарт сначала улыбнулся, а пото́м уже кивнул, но когда они переглянулись, то ясно было, что обещание это никто выполнять не собирался: Талиесин непременно должен был увидеть всё своими глазами, чтобы пересказать отцу (на Алистера он всё ещё злился, и ему хотелось досадить королю, сообщив, что заклятье сняли и без его помощи), а Голденхарт ни за что бы не позволил Эмбервингу пойти в то страшное место одному (к тому же он не хотел мучиться болями в сердце, когда Дракон уйдёт: кажется, лес, о котором говорил Хёггель, находится далеко от башни, а значит, боль должна быть особенно острой).

Хёггель между тем объяснил Эмбервингу, как действует подаренное Алистером кольцо.

— Какая полезная штука, — удивился Дракон, узнав, что кольцо может открывать порталы вообще куда угодно, даже в те места, где обладатель кольца никогда не бывал.

Хёггель открыл портал, и они все оказались на дороге, ведущей в лес.

Эмбервинг потянул воздух носом, между его бровей пролегла морщинка. Пахло мерзко, почти так же, как в Тридевятом королевстве, а может, ещё гаже. Кажется, тут не только колдовством пахло, но и смертью.

Голденхарту тоже здесь не понравилось. Сложно сказать, что его отвратило от этого места, но внутри стало как-то пусто и едко, будто внутренности наполнились желчью. Он повёл плечами и обвёл взглядом лес, в который им предстояло войти. С виду ничем не отличалось от лесов в Серой Башне или вообще в любом из тех королевств, по которым он путешествовал менестрелем, но всё же отчего-то пробирала дрожь. «Нехорошее место», — подумал юноша.

Хёггель повёл их в лес. Талиесина пришлось скоро взять под руку, поскольку он опять себя плохо почувствовал. Эмбер то и дело морщился и фыркал, как лошадь, выпуская пар из носа. Чем глубже заходили в лес, тем гуще становилось наполнявшее воздух колдовство. Хёггель ещё раз уточнил, не чувствуют ли они сладкий запах цветов. Талиесин и Эмбервинг ответили отрицательно, они чувствовали только смрад. Голденхарт промолчал.

С того момента, как они вошли в лес, юноша вообще, кажется, перестал ощущать какие бы то ни было запахи. Сплошная пустота! Даже сосновая шишка, которую он подобрал и машинально поднёс к лицу, не пахла. «Быть может, это потому, что на мне сразу и эльфийские, и драконьи чары?» — предположил менестрель.

И ещё он, кажется, точно знал, в какую сторону идти, — ещё до того, как Хёггель поворачивал в нужную сторону, — что тоже было странно. О причинах он не догадывался, и хорошо, что не догадывался: его притягивало проклятие Хельги, раз уж и он был в нём упомянут.

У лесного дома они задержались: Эмбервинг захотел взглянуть, что находится внутри. Он взошёл на крыльцо, скрылся в доме и долго не выходил. Голденхарт начал волноваться: а если ведьма оставила в доме ловушку, и Дракон в неё попался? Он уже собирался пойти следом и будь что будет, но тут Эмбер вышел из дома и сказал, что можно идти дальше. О том, что он видел в доме, Дракон рассказывать не пожелал, но ноздри его гневно раздувались, и менестрель понял: увидел Эмбервинг что-то возмутительное и бесконечно его разозлившее.

Ничего особенного Дракон в доме не нашёл. Там было пыльно и пусто. Но он заглянул через провалившиеся половые доски в подпол и увидел горы начисто обглоданных человеческих костей и крысиного помёта. Ведьма, думается, жила на широкую ногу и не брезговала человечиной. Радовало то, что кости были уже старые, высохшие. Значит, давненько ведьма тут не бывала.

Хёггель привёл их к деревцу. Большинство цветов уже успело опасть, осталось лишь с десяток неразвившихся бутонов. Глаза деревянного лица были закрыты.

Эмбервинг накрыл лицо рукавом и подошёл к деревцу. Он видел девушку точно так же, как и Талиесин: и чёрный туман видел, и древесные корни вокруг её тела, и то, что ей недолго осталось — если только они не снимут заклятья. Дракон положил руку девушке на плечо, полыхнул драконьими чарами по корням. Ничего. Эмбер нахмурился и попробовал снова, приложив чуть больше усилий. На его лице проступили золотые чешуйки. Опять ничего.

— Какое хитрое колдовство, — раздражённо сказал он, делая ещё одну попытку и опять безуспешно. — Что-то мне подсказывает, что ведьма поставила какое-то условие, не выполнив которое снять заклятье нельзя.

— И что это за условие? — разволновался Хёггель.

Дракон покачал головой. Этого он не знал. Но он пробовал снова и снова, снова и снова. Чёрного тумана, правда, стало поменьше, так что даже Талиесину стало легче дышать, но заклятье не снималось. Ни девушка, ни деревце на драконьи чары никак не реагировали. Она даже глаз не открыла, хотя Хёггель позвал её прежней эльфийской присказкой. Эмбервинг мрачно подумал, что и Алистер бы не справился. Чародейка, быть может, тоже, но она хотя бы могла подсказать, в чём секрет этого злоехидного проклятья. «Нужно слетать за ней», — подумал Дракон.

Голденхарт стоял поодаль, наблюдая за тщетными попытками Эмбера расколдовать деву-древо. Она ему представлялась деревцем с человеческим лицом. Жалко её было. В деревянных складках возле губ была безысходная тоска. Если бы она открыла глаза, то и они, должно быть, имели бы то же выражение. Девушка была глубоко несчастна, но Голденхарт не был уверен, что именно из-за ведьминого заклятья.

— Бедная, — с жалостью сказал он, когда Дракон признался, что снять заклятье не в силах.

— Но не можем же мы всё так оставить! — воскликнул Хёггель, сжимая кулаки. — Я… я найду ведьму и заставлю её расколдовать бедную девушку!

— Не лучшая идея, — возразил Эмбервинг, невольно улыбнувшись его горячности.

— Я её тут не оставлю! — резко сказал Хёггель. — Выкопаю с корнями и…

— Глупости! — оборвал его Дракон. — Если стронуть деревце с места, девушка умрёт.

— Ты ведь не знаешь…

— Знаю.

Пока они перепирались, Голденхарт подошёл к деревцу. Он протянул руку и дотронулся до ствола.

— Голденхарт! — ужаснулся Дракон, бросаясь к нему. — Нет!

С менестрелем ничего не случилось. Случилось с деревцем. Оно задрожало, листва полетела с него, как будто его накрыло ураганным ветром, закружилась вокруг ствола и рассыпалась в прах. А перед Голденхартом вместо деревца оказалась девушка. Она сидела на земле, нелепо заломив ноги, как тряпичная кукла. Глаза её были закрыты, рыжеватые волосы спутаны и всклочены, лицо грязно от пыли. Её платье было изодрано, а кружева на нём истлели и лохматились, как ветошь на пугале.