— Эмбер? — удивился менестрель.

Эмбервинг, нахмурившись, принял у Хёггеля эльфа и положил его на стол. Талиесин был мертвец мертвецом: совершенно синие губы, почерневшие кисти рук, а глаза — прозрачные, без зрачков, будто вылинявшие.

— Ох, Эмбер… — выдохнул Голденхарт, — что это с ним такое?

— Стой там, где стоишь, — распорядился Дракон, сверкнув на юношу глазами. Тот поджал губы: непонятная суровость Дракона его несколько задела.

Хёггель кое-как поднялся и ухватил Эмбервинга за рукав. Дракон досадливо отмахнулся. Он рванул с бесчувственного эльфа рубашку, и обнаружилось, что чернота уже дошла до самого предплечья. Менестрель накрыл рот ладонями, сдерживая крик. Он видел уже подобное: там, в Тридевятом королевстве, когда Эмбера ранили, точно такая же чернота расползалась по его лицу.

— Эмбер, — испуганно проговорил он, — это же…

— Да, — коротко ответил Дракон и, усмехнувшись, добавил: — Твоей невесты рук дело.

Талиесин признаков жизни не подавал.

— Он умер?! — ужаснулся Хёггель, бледнея лицом.

— Не знаю, где он это подцепил, — заметил Эмбервинг, хмуря брови, — но дела скверно обстоят.

Он крепко взял эльфа за подбородок и позвал:

— Талиесин!

Глаза эльфа чуть потемнели, на секунду в них проявились зрачки, но тут же пропали. Чернота с предплечья уже начала наползать на плечо.

— Эмбер, ты ведь его спасёшь?! — в отчаянье спросил Голденхарт.

Дракон усмехнулся вторично, выражение его лица менестрелю не понравилось.

— Эльфы должны будут, — сказал Эмбервинг, закатывая рукава и растирая ладони.

Голденхарт понял, что Дракон собрался колдовать. Хёггель вцепился в столешницу, впившись глазами в недвижимое лицо Талиесина. Эта неподвижность пугала ещё сильнее тех судорог, от которых корчился эльф вначале. Было в ней что-то невообразимо страшное.

Эмбервинг начал превращаться в дракона. Это было неполное превращение, но таким Голденхарт Дракона ещё не видел: он, как и был, остался человеком, но его тело покрылось золотой чешуей, пальцы стали когтями, а сзади вывалился на пол драконий хвост. Рога, разумеется, тоже появились, и зрачки стали драконьими. Эмбер глянул на Хёггеля и приказал:

— Держи его покрепче.

Голденхарт тоже хотел помочь, но Дракон на него опять рявкнул:

— Не подходи! Если это колдовство поразило эльфа, то может сгубить и эльфийский цветок!

Голденхарт вздрогнул и прижал руку к сердцу. Камень беспокойно шевельнулся в груди.

Эмбервинг положил правую руку Талиесину на лоб, а когти левой с размаху воткнул эльфу в плечо — туда, куда подбиралась чернота проклятия. Талиесин забился на столе, зашёлся криком, заскоблил каблуками сапог по столешнице. Драконы держали его крепко, вырваться он не мог. Золотое сияние из-под когтей Эмбервинга поползло эльфу под кожу, чернота начала неохотно отступать, а когда добралась до кончиков пальцев, то и вовсе пропала. Эмбер выдернул когти из тела эльфа и, переступив ногами, рухнул на стул. Лицо его было бледно, драконья личина истаяла. Выглядел он бесконечно усталым и даже постаревшим. Голденхарт кинулся к нему, обхватил его голову руками:

— Эмбер!

— Ничего, ничего, — успокоил Дракон, похлопав менестреля по спине, — сейчас пройдёт.

Хёггель всё тормошил Талиесина и звал его по имени.

— Хёггель, — сказал Эмбервинг, — прекрати! Сам очнётся.

Хёггель глянул на него злобно, но Дракон встретил этот взгляд спокойно и невозмутимо.

— А ты пока расскажешь мне, где вы подцепили эту дрянь, — распорядился он. — И, сделай милость, выкинь ту гадость, что лежит у тебя в кармане, в очаг. От неё немилосердно смердит.

Хёггель растерянно вынул цветок из кармана и швырнул его в огонь. Пламя вспыхнуло каким-то зелёным светом, и цветок моментально обратился в пепел. На Эмбервинга Хёггель теперь посмотрел уже недоверчиво. «Смердит»? Вот и Талиесин говорил то же самое…

— Ну, рассказывай, — велел Эмбервинг.

Хёггель, спотыкаясь на каждом слове и сбиваясь, начал рассказывать. Эмбервинг нахмурился.

— Дева-древо? — переспросил он.

— И почему-то Алистер отказался помочь, — угрюмо сказал Хёггель.

— Ну, ещё бы! — коротко хохотнул Дракон. — Ты притащил в их мир скверну.

— Не понимаю, — покачал головой Хёггель.

— Нечего и понимать. Видишь, что сделало с Талиесином проклятие? А ведь он всего лишь коснулся дерева рукой.

— А почему мне ничего не сделалось? — резонно возразил Хёггель.

— Потому что ты дракон.

— Но девушку-то надо спасать! — воскликнул Хёггель.

— Надо, — согласился Эмбервинг, — но для начала подождём, пока не очнётся этот ушастый. Тревожно мне за него. Надеюсь, я не опоздал, и он не переродится.

— Как это? — одновременно спросили менестрель и дракон.

Эмбервинг объяснил:

— Он не умер бы от этого проклятья, а скорее всего, переродился в тёмного эльфа. Эльфийская магия необычайно тонкая, достаточно грубое воздействие может сломать её или извратить.

Хёггель посмотрел на бесчувственного эльфа с ужасом:

— И что будет, если он станет тёмным эльфом?

— Ничего хорошего, — кратко ответил Дракон.

Хёггель помолчал, сумрачно раздумывая, пото́м спросил:

— Почему только я не чувствую смрад? Ты ведь тоже дракон — и чувствуешь.

— А вот это на самом деле странно, — согласился Эмбервинг. — Но я полагаю, что дело в чарах, наложенных на тебя в мире эльфов. Это Алистер сделал?

— Как ты узнал?! — поразился Хёггель, невольно поднимая руки к лицу.

— Потому что я дракон, — важно сказал Эмбер, а Голденхарт засмеялся. Талиесин, заглянувший как-то в гости, рассказал, сколько хлопот с мальчишкой-драконом. А впрочем, Эмбервинг и без того заметил бы.

— Надо бы взглянуть на эту деву-древо… — начал Дракон.

В это время Талиесин пришёл в себя. Он рывком сел, резко дёрнул головой, озираясь по сторонам. Глаза у него поначалу были белые, но вскоре стали обычными, цвета весенней травы. Заметив, что одежда на нём разорвана, эльф как-то визгливо ахнул и закрылся крест-накрест руками.

— Какой стеснительный, — фыркнул Эмбервинг и попросил менестреля: — Голденхарт, сделай милость, подбери ему что-нибудь из одежды.

Юноша кивнул и поманил эльфа за собой. Тот был чрезвычайно смущён. Они уже вступили на лестницу, как Голденхарт вдруг обернулся к драконам:

— Эмбер, надеюсь, когда мы вернёмся, вы оба ещё будете здесь. Не вздумай улетать тайком. Иначе сам знаешь, что будет.

Эмбервинг улыбнулся и приподнял плечи, но по несколько смущённому виду становилось понятно, что именно это он и хотел сделать, и сделал бы, если бы менестрель не окликнул.

— О чём это он? — с любопытством спросил Хёггель.

— Лучше тебе не знать, — продолжая улыбаться, возразил Дракон.

Талиесин задал менестрелю тот же самый вопрос, и Голденхарт ответил точно так же, как Дракон. Эльф смутился ещё больше, полагая, что это не то, о чём сто́ит спрашивать. Но на са́мом деле ничего предосудительного за этими словами не скрывалось.

Дракон и менестрель иногда ссорились. Бывает, и по пустякам. Невозможно же жить совсем без ссор? Но ссоры никогда не длились дольше дня: Голденхарт тогда умолкал и не разговаривал с Драконом, а молчание Дракону страшно не нравилось, так что он спешил мириться, даже если в ссоре был виноват сам Голденхарт. «Сам знаешь, что будет» означало именно это: рассержусь и перестану с тобой разговаривать.

Поэтому, когда эльф с менестрелем вернулись в трапезную, — причём, на Талиесине уже красовалась щеголеватая рубашка с разрезанными рукавами, — и Эмбервинг и Хёггель всё ещё были там. Хёггель уже несколько успокоился, но временами по его щекам бродила краска: он вспоминал, как обошёлся с ним Алистер, и даже несмотря на объяснения Эмбервинга Хёггелю всё равно было обидно.

— В общем, мы с Хёггелем отправимся в тот лес, — объявил Эмбервинг. — Гляну, что это за заклятье.

— Я с вами, — тут же сказал Голденхарт. Кажется, Дракон его брать с собой не собирался.