Кто-то припомнил, что драконы сдыхают, если им отрубить рога. С рогами им справиться удалось быстро, они орали во всю глотку, потрясая добытыми трофеями. Дракон лежал с зарытыми глазами и думал, что его сейчас прикончат. Сознание тихонько угасало, он смутно помнил, что принцессу у него отобрали, что надо бы встать, собраться с силами и, прикончив тех, кто остался, полететь следом и отбить её. Но сил уже не осталось даже на то, чтобы открыть глаза.
Его не прикончили. Были бы это рыцари, они бы отрубили ему голову — как-нибудь сумели бы — и увезли бы её в качестве трофея в Нордь или откуда они там были родом. Но это были не рыцари. Наёмникам не было нужды в драконьей голове: они отрубили рога, свято веря, что в таком случае дракон непременно издохнет сам, и занялись мародёрством. Рыцарей и чародеев полегло в этой битве сотни и сотни тысяч, и среди них было немало тех, у кого водились деньжата, не говоря уже о доспехах, выкованных известными мастерами, и о мечах, украшенных драгоценными камнями. Наёмников осталось не меньше сотни, и вся эта толпа кинулась обирать трупы, не гнушаясь отрубать пальцы, когда кольца отказывались сниматься. Грабёж длился несколько дней, пото́м они убрались восвояси, даже не удосужившись проверить, сдох ли дракон.
Дракон был жив, но держался одними драконьими инстинктами. Именно они заставили его лежать неподвижно, точно мёртвому, и они же рывком вздёрнули Дракона на ноги, когда луг опустел. Эмбервинг обернулся человеком. Глаза его были пусты и мертвы, на теле живого места не осталось от ран, особенно страшной была рана на горле, которая зияла, как пропасть, сплошное кровавое месиво! Он дёрнулся, с трудом переставляя ноги, и побрёл к башне. Драконья природа толкала и вела его туда, где были спрятаны сокровища, — к башне. Золото звало его, шептало, чтобы он поскорее пришёл, а оно уж примет его в свои объятья, утешит, успокоит, излечит…
Крестьяне, которые сидели попрятавшись, пока шло сражение, робко потянулись к башне, чтобы посмотреть, отчего стало так тихо. Перед Драконом они расступались. Он шёл как мертвец, ничего не видя и не слыша. Там, где он прошёл, на земле оставались кровавые следы. Остановить его никто не осмелился, так он был страшен сейчас. Такого взгляда, каким Дракон глядел, проходя мимо них, они никогда в его глазах не видели. Это был даже не дракон, а чудовище, которое было драконом, в глазах которого, как бы мертвы они ни были, всё ещё полыхала жажда убийства. Пропустив его к башне, крестьяне поспешили на луг и застыли, леденея от ужаса. То, что предстало их глазам, нельзя было назвать последствиями сражения. Это были последствия настоящей резни. Те трупы, что были старее и уже начали разлагаться, ещё походили на останки людей: они были обожжены, или у них были переломаны шеи. Этих Дракон убил в первый же день, когда ещё контролировал себя. Свежие трупы… нет, их уже нельзя было считать просто трупами: это были куски плоти, лоскуты кожи, клочки волос и раздробленные в пыль кости, а не трупы. Сложно сказать, кто это был или сколько их тут было, просто высились курганы этого непонятного месива, истекали густой, как слизь, кровью и желчью, и даже вороны, обычно жадные до падали, сторонились их. Разделить их или похоронить не представлялось возможным. Посовещавшись, крестьяне решили их сжечь. Заняло у них это несколько недель.
Дракон спустился в сокровищницу и упал ничком, слабо пытаясь зарыться в золото, как того подсказывали инстинкты. Золото могло излечить любые раны, даже смертельные — такова была драконья природа.
«Посплю неделю или две, — подумал Эмбервинг, — а пото́м полечу и верну Эрзу. Второе такое войско им уж, верно, собрать не удастся».
Глаза его сомкнулись, и он уснул. Золото усыпило его почти на сто лет.
Когда Дракон очнулся от сна, всё ещё слабый, то подумал, что прошло совсем немного времени. Раны, по ощущениями, затянулись, но не излечились полностью. Особенно та рана на горле. Он дотронулся до шеи и понял, что лишился голоса. Рана только-только успела зарубцеваться. Ничего, голос вернётся, и силы вернутся… Впрочем, их уже достаточно, чтобы полететь в погоню. Десяток стражников, сопровождающих карету, — это сущий пустяк! Он расправится с ними, шутя.
Эмбервинг покинул сокровищницу. Ноги его отчего-то плохо слушались, он придержался за стену и так поднялся в башню. Не заметив гор пыли на столе и кружева паутины повсюду, Дракон вышел из башни на улицу.
Солнце было тусклое, но и оно слепило отвыкшие от света глаза. Эмбервинг прикрыл лицо ладонью ненадолго, пото́м отвёл руку и окинул взглядом дворик. Поразило его царящее в нём запустение. Постройки почти развалились, грядки заросли бурьяном, а ствол яблони треснул пополам и сгнил. Должно быть, пока он спал, случилась гроза, и молния попала в дерево. Дракон дёрнул плечами и развернулся было, чтобы войти обратно в башню, но тут его взгляд упал на дерево, растущее за оградой. Это был могучий столетний дуб с раскидистой кроной.
Глаза Эмбервинга застыли. Он качнулся, упал на колени и так страшно взревел не то по-человечески, не то по-драконьи, что на лугах полегли и пожухли посевы и травы, а небо вмиг затянулось тучами, и разыгралась страшная гроза.
Когда он ложился спать, этого дуба за оградой не было. Было маленькое тоненькое деревце, качающееся и грозящее сломаться и от лёгкого порыва ветерка. А теперь оно стало дубом, свалить которое не смог бы даже ураган. Дракон понял, что опоздал проснуться. На сто лет опоздал!
Больше ничего уже не имело значения. Как небо затянуло тучами, так и его лицо затянуло морщинами, Дракон постарел за несколько секунд, превращаясь из юноши в стареющего мужчину. Углы его рта скорбно опустились, он больше никогда не улыбался. Взгляд янтарных глаз стал пуст и мёртв. Голос к нему вернулся только спустя полвека, но он и говорил теперь редко, а собственное имя вообще никогда не произносил вслух и однажды забыл его — или уверил себя, что забыл.
Дракон по имени Эмбервинг снова стал всего лишь безымянным драконом. На этот раз, как он полагал, уже навсегда.
========== 22. «Петрушка кудрявится, принцесса упрямится» ==========
Король со страдальческим лицом сидел на троне. Он страдал язвой желудка и был такой тощий, что, казалось, однажды растает, как тень, и от этого выглядел особенно жалко, даже несмотря на королевскую мантию. Королева стояла подле; она, в отличие от царственного супруга, была женщина дородная, но лицом в точности походила на короля: выражение глубокой печали не сходило с него. Перед королевской четой стояли полукругом министры, комплекции разной, но все с одинаково озабоченными лицами. Король созвал совет.
— Мы вынуждены признать, — скорбным голосом заговорил король, — что в королевстве назрел кризис. Нужно что-то делать, но мы не имеем ни малейшего представления, как нам этот кризис преодолеть.
— Да-а… — сочувственно протянули министры, переглянувшись.
Цветочное королевство было небольшое, но процветающее. Одна беда: принцесса.
— Что, соискателей так и не нашлось? — полным надежды голосом спросила королева.
— Увы, ни одного, — покачал головой первый министр.
Вот уже несколько лет министры подыскивали принцессе Флёргане, единственной дочери короля, жениха, но… Большинство принцев и рыцарей бесследно пропадали, едва услышав, кого за них пытаются просватать. Те бедолаги, что соглашались приехать в Цветочное королевство, сбегали уже через несколько минут после знакомства с принцессой. Всё дело в том, что принцесса была жутко вздорная. За глаза Цветочное королевство даже называли Вздорным королевством, так успела «прославиться» наследница престола!
— А тот, рыженький, как его там? — с совсем уже слабенькой надеждой в голосе напомнила королева. — У них вроде бы неплохо складывалось… поначалу.
— Сбежал, ваше величество, — доложил второй министр и сочувственно покачал головой. — Принцесса оттаскала его за нос, когда он пытался сделать ей комплимент.
