— Волшба, — со значением ответила бабка, и обе притихли.

Цыгане прожили в Серой Башне до конца лета, пото́м собрали пожитки, свернули шатёр и отправились дальше колесить по Земле-матушке, догонять табор, от которого безнадёжно отстали ещё пару вёсен назад. Поехали прежней дорогой. Вайда выискал лавку, где про колдуна и «зачарованного принца» услышал, зашёл да и плюнул сначала на пол, а пото́м на прилавок. Лавочник вытаращил глаза:

— Ты что, такой-сякой, делаешь!

— Не болтал чтобы пустого: нет никаких колдунов в Серой Башне, — сказал Вайда и ещё раз плюнул, уже на порог. — Дракон в Серой Башне живёт, а не колдун, настоящий дракон.

Но лавочник ему, конечно, не поверил. Потому что в колдунов поверить гораздо легче, чем в драконов.

========== 12. Баллада о (не)последнем драконе ==========

— Эмбер, а откуда драконы берутся?

Дракон поперхнулся, менестрелю даже пришлось его по спине похлопать. Эмбервинг откашлялся, несколько смущённо взглянул на собеседника. Спрашивать у дракона, откуда берутся драконы? Да это всё равно что у человека спросить, откуда дети берутся! Но сапфировые глаза Голденхарта глядели невинно, хоть и с любопытством, и Дракон подумал, что вопрос неверно истолковал. И точно.

— Ведь у тебя были родители, Эмбер? — продолжал расспрашивать юноша. — А то я слышал, что горы драконов порождают. Глупо ведь, правда, полагать, что гора может дракона родить?

— Если только мышь, — согласился Дракон, припоминая древнюю присказку.

Однако же на вопрос менестреля он толком ответить не мог: не помнил. Так-то, если рассуждать, то должны быть и у драконов родители. Но как Эмбервинг ни старался вспомнить своего детства — если оно у него было, — не смог. Он всегда помнился сам себе взрослым, вот же странно.

— А в книгах твоих об этом ничего нет? — с надеждой спросил менестрель, видя, как замялся с ответом Дракон. Драконий язык он потихоньку осваивал и мог уже разбирать некоторые тексты.

— Не припомню таких книг, — покачал головой Эмбервинг, погружаясь в ещё большую задумчивость.

— А других драконов не осталось на свете? — не отставал юноша.

— Должно быть, не осталось. Уже несколько веков ничего не слышал о драконах, — опять покачал головой Дракон. — Стало быть, я последний дракон.

Менестрель отчего-то расстроился, а на расспросы Дракона ответил:

— Так ведь тяжко же, когда один-одинёшенек остаёшься на всём белом свете!

Дракон улыбнулся. Он-то был не один.

Менестрель на несколько раз перебрал все книги в библиотеке и убедился, что Дракон прав: о происхождении драконов были исключительно легенды, в которых драконов порождали горы, моря, даже облака, а то и вовсе человеческая алчность (мол, одержимые златом короли превращались в чудищ огнедышащих). Верилось с трудом.

Зато отыскалась среди прочих книжка, где описывались виды драконов, когда-либо существовавших на земле (те же сведения и в Драконьей книге, но здесь — изложены попроще, да ещё и с картинками, так что менестрель тут же за книжку ухватился). Голденхарт сразу же нашёл Эмбервинга. Нарисовано было, конечно, плохонько. Думается, автор драконов никогда не видел или видел мельком, от этих самых драконов улепётывая, но хотя бы раскрашено было в верные цвета. Эмбервинга именовали золотым драконом, самым редким из всех существующих, а их было не меньше двух десятков: чёрный, зелёный, каменный, морской… И никого не осталось!

Голденхарт невольно поёжился: мысль о том, что мог исчезнуть и Эмбер, наполнила сердце холодом и страхом, которые даже эльфийский камень оказался не в силах прогнать. А ведь он тогда почти исчез, и не останови его тогда менестрель… Юноша отпихнул книгу и упёрся локтями в стол, роняя лицо в ладони.

— Что случилось, Голденхарт? — всполошился вошедший и увидевший, что на менестреле лица нет, Дракон.

Менестрель, ничего не говоря, крепко обнял его.

Эмбервинг пробежался взглядом по столу, увидел раскрытую на странице с драконами книгу и безошибочно понял, о чём подумал юноша, читая её.

— Ну, — ласково сказал он, проводя рукой по волосам Голденхарта, — нечего об этом расстраиваться! Я-то остался.

На Серую Башню между тем надвигалась осень. Деревья разоделись в любимый менестрелем янтарный цвет. Дракон начал готовиться к ежегодному сбору податей: вместе с менестрелем собрал в бочки сброшенные чешуйки, выставил их к изгороди, накрыв плетёными из ивовых ветвей крышками. Вечерами из окна башни было видно, что чешуя в бочках испускает слабый свет и на него слетаются привлечённые всполохами ночные мотыльки. Но до сбора податей дело так и не дошло: на другое утро пришли в Серую Башню пастухи из предгорных деревень — жаловаться. Вид у них был изнурённый, измученный, и менестрель даже, грешным делом, подумал, что только в знакомой ему деревне крестьянам хорошо живётся, а в других, выходит, не очень. На деле же пастухи были измучены дорогой: так спешили к Дракону, что не останавливались ни днём, ни ночью.

— Беда у нас случилась, господин дракон! — простонал старший пастух.

— Что за беда? — нахмурился Эмбер. Бед в его краях уж лет пятьсот не случалось! Лесные пожары — не в счёт.

— Житья не стало от дракона, — пожаловался второй пастух. — Каждый, почитай, день налетает и ворует овец. Сторожи, не сторожи — уносит. А теперь ещё и повадился поля с пшеницей жечь да вытаптывать. Когда овец от него попрятали…

— От кого житья не стало? — поразился Дракон.

— От дракона. Прилетает с гор откуда-то, — перебивая друг друга, заговорили пастухи. — Поначалу только приглядывался да раз в неделю овцу воровал, а теперь каждый день повадился пакостить. Которую и сожрёт, а какую и бросит. Забавляется, гадина!

— От драко-она, значит? — протянул Эмбервинг, и менестрель заметил, что на скулах его заиграли желваки, а зрачки вытянулись и стали уж совсем змеиными, а не драконьими. Видно, крепко осерчал.

— Ты полегче, Эмбер, — с тревогой тронул его за рукав менестрель.

— Уверены, что это дракон? — хмуро спросил Эмбервинг у пастухов, тихонько похлопав юношу по руке. Мол, нечего волноваться, сам знаю, что горячиться не сто́ит.

— А то! — опять наперебой заговорили пастухи. — Ростом, пожалуй, с корову. С рогами. Серый сам, как камень. На хвосте шипы. Крылья кожистые. И огнём дышит.

— Гранитный дракон? — предположил Голденхарт, вспомнив то, что недавно читал.

Эмбер сделал неопределённый жест. Чувства он сейчас испытывал противоречивые. С одной стороны, это ещё один дракон, живой, настоящий. Стало быть, не последний он дракон на свете, и это, пожалуй, даже могло бы порадовать. Могло бы, если бы этот самый «другой дракон» не покусился на чужое добро — на его, Эмбервинга, территорию посягнул самым бессовестным образом. А ведь не мог не заметить, что территория другим драконом отмечена! Значит, намеренно. А если намеренно, то задумал ссору затеять, чтобы его, Эмбервинга, территорией завладеть. А уж драконьи инстинкты в этом случае были однозначны: пойти и свернуть шею непрошеному захватчику, чтобы другим неповадно было. Вот только, быть может, других-то и нет.

Дракон досадливо прищёлкнул языком и встрепал волосы на виске:

— Принесла же нелёгкая… Ладно, полечу, гляну, что за гость в моих землях объявился.

— Эмбер! — ещё больше встревожился менестрель.

Эмбервинг улыбнулся:

— Не о чем волноваться. Гляну да пристращаю маленько, чтобы на чужое добро рот не разевал. Надо же, после стольких лет — дракон. И мародёр. Просто самое воплощение дракона… Того гляди ещё и людей есть начнёт.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — поплевали через плечо пастухи. — Какие страсти господин дракон рассказывает! Да нешто ему овец мало?!

Дракон расхохотался, некрепко обнял менестреля на прощанье и улетел к горам.

На сердце у Голденхарта было неспокойно и тоже весьма противоречиво. Ещё один дракон — это, конечно, хорошо: пусть и вида другого, но всё же драконьей породы. Что бы там Эмбер ни говорил, а, верно, несладко ему знать, что один остался, что перевелись драконы на белом свете. Может, и сдружатся с этим неизвестным драконом. А с другой стороны… что в том хорошего? Юноша даже от одной этой мысли взревновал. Вдруг драконьи инстинкты верх возьмут да…