— Идём домой, обед простынет, — сказал он менестрелю и, взяв его за талию, ссадил со стола. Юноша придержался за его шею.

— Натворили, так и разгребайте, — сказал Дракон перед уходом. — Назавтра пришлите плотников, чтобы изгородь чинили, которую этот олух, — кивнул он в сторону цыгана, — разломал.

Старуха-цыганка между тем отняла нож у внука, поглядывая на крестьян. Видно было, что хозяев своих те любили: смотрели на них с обожанием, любовались такой красивой парой…

Но когда дверь за Драконом и менестрелем закрылась, лица у крестьян сразу посуровели. Понизив голос, стали переговариваться:

— И ведь ничуть за десять лет не изменился.

— Чары драконьи.

— Жутко делается, когда смотришь…

Цыганка попыталась выяснить, что тут к чему, и ей рассказали, что менестрель — из людей, но они с Драконом пропали на целых десять лет, в башне или ещё где, а пото́м вернулись, вот только менестрель ничуть не изменился, будто даже моложе и краше стал. Кто-то припомнил, что менестрель болел тогда тяжко.

— Хороший господинчик, жалко его, — говорили крестьяне, — а уж Дракон за него так и вовсе на всё готов.

— Что ж вы меня надули! — запоздало возмутился Вайда, не вслушиваясь, так что и бабке дослушать не удалось.

— Чем объяснять да доказывать… — хитро сказал старый трактирщик. — Теперь знаешь, что к чему. А в башню не суйся. Не любит господин дракон, когда на его сокровища зарятся.

— Да кто… — начал Вайда и вдруг сообразил, что пуще золота Дракон стережёт именно этого зачарованного принца (или не принца).

Дракон на крестьян ничуть не сердился. Наутро, когда пришли плотники чинить изгородь, разговаривал с ними приветливо. Менестрель валялся на стоге сена, поглядывая по сторонам. К нему юркнула цыганочка, пришедшая извиняться за брата и принесшая подарочков обоим господам из запасников бабки. Дракон на неё внимания не обратил — дитя сущее, тревожиться не о чем, прогонять незачем, пусть развлечёт юношу болтовнёй.

Голденхарт ей улыбнулся. Ружа раскраснелась и повторила свои извинения, которые до этого Дракону наговаривала. Юноша только головой мотнул.

— А ведь дракон настоящий, — округлив губки, прошептала цыганочка менестрелю на ухо.

— Настоящий, — заулыбался Голденхарт. — Что, напугалась вчера?

— Страсть как перепугалась! — созналась она, дёргая менестреля за руку. — А вдруг съест?!

— Эмбер людей не ест, — возразил менестрель и с рассеянной улыбкой посмотрел в сторону изгороди, припоминая, как и сам в первое время выискивал в башне человеческие останки.

— А правда, что ты принц? — продолжала расспрашивать Ружа, продолжая дёргать руку юноши, пока та не вжалась ей в лиф.

Голденхарт осторожно руку высвободил, покачал головой, словно бы говоря, что не сто́ит ей пытаться его обольстить, и отрешённым взглядом продолжал скользить по двору башни, выискивая Дракона.

Но цыганочке очень хотелось ему угодить, так что она снова дёрнула руку менестреля к себе и предложила:

— А давай я тебе погадаю?

Взгляд юноши оживился.

— А ты умеешь?

— Все цыганки умеют, — немного обиделась Ружа и, притянув ладонь Голденхарта к себе и водя по неё пальцем, стала приговаривать: — Вот погляжу, да всё расскажу.

Но она отчего-то тут же осеклась и на менестреля взглянула едва ли не с ужасом.

— Что? — не понял тот.

Ружа соскользнула со стога и попыталась сбежать. Голденхарт был проворнее, он ухватил её за локоть и остановил.

— Что ты увидела? — спросил он, хмурясь.

— Счастливым будешь, — нервно отозвалась она, — брак долгий да счастливый, да детей двое, а то и трое.

Она явно лгала. Менестрель нахмурился ещё сильнее:

— Правду говори! Что увидела?

Цыганочка съёжилась, как цыплёнок перед коршуном, и робко проговорила:

— Ты… мёртвый?

Щёки юноши вспыхнули. Он невольно разжал пальцы, потрясённый этим вопросом, и Ружа ускользнула со двора, едва не сбив идущего к стогу Дракона.

— Что стряслось? — удивлённо спросил он. — Э, Голденхарт, да на тебе лица нет!

Менестрель взял себя в руки и отозвался:

— Да гадала мне по ладони. Счастливый брак нагадала и детишек кучу.

Эмбервинг засмеялся, подхватил юношу и шутливо опрокинул его в стог. Сено зашуршало.

— А что, может, мне на тебе и жениться? — предложил Дракон. То ли шуткой, то ли всерьёз — не поймёшь.

— Да как будто так можно, — со смехом возразил Голденхарт, — нет таких законов, чтобы это позволили.

— Я сам закон. Что хочу, то и делаю, — возразил Эмбервинг.

Менестрель ласково погладил его по плечу и отрицательно покачал головой. Дракон спорить не стал, прижал лицо к предплечью юноши и, кажется, задремал на солнышке.

Беззаботное выражение тут же сползло с лица менестреля. В ушах всё ещё стоял вопрос, заданный цыганочкой: «Ты мёртвый?» — и его отзвуки расползались под кожей холодной дрожью. Цыганки, он знал, могли нагадать, когда человек умрёт: бабке его, вдовствующей королеве, нагадала цыганка, что умрёт та как раз на Свят-день, и аккурат в Свят-день королева и представилась. Так что и его смерть цыганочка легко могла на ладони разглядеть. «Ты мёртвый?» — вот и что бы это значило?

— Эмбер… — начал Голденхарт неуверенно.

Дракон открыл глаза, взглянул на него, мысленно нахмурился. Неладное что-то с юношей творилось, он это сразу почувствовал.

— Что? — вслух спросил он.

— Я… — с запинкой выдавил менестрель, — умер уже… однажды?

«Какую же я глупость говорю!» — подумал он в тот же самый момент, но лицо Дракона так переменилось, когда он этот вопрос услышал, что менестрель похолодел: правда!

— Ну и выдумал ты, — фыркнул Эмбер, тут же совладав с собой. — Умер… Когда люди умирают, они по округе не расхаживают, песни распевая, на солнышке не греются, не едят, не пьют, не смеются и не плачут. Они в земле лежат.

Но Голденхарт уже совершенно точно знал, что всё это ложь. Нет, он не просто проболел десять лет! Он умер десять лет назад! Потому и деревенские поначалу так ужасались его появлению. Но каким-то невероятным способом Дракону удалось вернуть его к жизни. Теперь всё складывалось: и обломанные рога — ими Дракон за чудодейственное лекарство расплатился, и гость-эльф — у них Дракон то лекарство покупал, и даже эти «десять шагов» — расстояние, должно быть, на котором они теперь друг от друга должны всегда находиться, чтобы не развеялись наложенные воскрешающие чары; и все метаморфозы с менестрелем происходящие. Он выдохнул, невольно дотронувшись до груди, где мерцало — иначе и не скажешь — запущенное волшебством сердце.

Дракон бы нипочём не сознался, Голденхарт это чувствовал.

— Не умер, так, верно, умру… однажды? — с трудом подбирая слова, спросил менестрель.

— Не умрёшь, — угрюмо возразил Эмбервинг. — Да что ты заладил: умер, умру! Не тверди, накличешь беду!.. Это всё цыгане, немочь их разбей!

Юноша приподнял брови: впервые слышал, как Дракон ругался.

— Выгнать их из Серой Башни, чтобы народ не смущали… — продолжал кипятиться Дракон, за нарочитой сердитостью пытаясь скрыть, что ему неуютно от этих разговоров.

Он не знал пока, как обо всём этом с Голденхартом говорить, не подготовился и теперь нервничал, боясь расспросов. Разговор этот неминуемо должен был однажды состояться, конечно, но не вот так скоро же!

— Эмбер, Эмбер, — ласково прервал менестрель, гладя Дракона по плечу, — не сердись на них. Я ни о чём больше не буду расспрашивать. Подожду, пока сам расскажешь, как всегда мы с тобой делаем. Скажи только: нечего мне бояться?

Эмбервинг порывисто привлёк юношу к себе, заключая в крепкие объятья:

— Нечего.

Менестрель выдохнул. Пожалуй, ему даже легче стало, когда он догадался о правде: из сердца выскочила тупая игла.

К разговору об этом они ещё нескоро вернулись.

Ружа шёпотом пересказывала бабке своё «гадание».

— Смотрю: а линии говорят, что он давным-давно умер! — волновалась цыганочка, комкая в руках платок. — Как же так-то?