Цыгане не знали, разумеется, что не было мора на скотину, потому что чары, довлеющие над Серой Башней, эту землю защищают, а нечисти не водилось по вполне понятным причинам: кто бы посмел к дракону сунуться!

Вайде же всё не давали покоя те слухи, что он в городе слышал, так что, как случай представился (а они как раз всем семейством в трактире обедали), спросил:

— А что, говорят-то, будто хозяин ваш — колдун?

Старый трактирщик, который теперь от дел отошёл, но всё равно каждый вечер исправно в трактире сидел, с посетителями лясы точа да за зятем приглядывая, важно ответил:

— А может, и колдун.

Цыган приободрился и дальше стал спрашивать:

— И будто какого-то принца зачаровал?

— А может, и принца, — тем же тоном ответил трактирщик.

Прочие посетители притихли и стали прислушиваться к заведённому разговору. Он обещал быть интересным: уж больно лукаво трактирщик на крестьян поглядывал, верно, выдумал учинить какую-нибудь штуку.

— И будто рыцари, что его выручить пришли, все головы сложили?

— А может, и рыцари.

Вайда разволновался, поёрзал на стуле. Старый трактирщик сощурил подслеповатые глаза и спросил:

— Этого-то в башне видел? (Вайда кивнул.) А другого? (Цыган снова кивнул.) Вот! Тот-то и оно, — ухмыльнулся трактирщик. — Держит его, бедного, в башне. Чары на нём такие, что и шагу от той башни сделать не может!

Цыган слушал, а сам вдруг припомнил тот разговор о «десяти шагах», что невольно подслушал у изгороди. Не врёт, значит, трактирщик!

— А что же, нельзя заклятье разве снять? — с тревогой спросил Вайда.

Дочка трактирщика на отца недовольно шикнула (вон что удумал!), но тот решил над цыганом подшутить.

— Можно-то можно, — кивнул он и подмигнул слушавшей его публике. — Башня изгородью обнесена, видел? Ежели восемнадцатое звено сломать, да оттуда вывести, да сюда привести, да вот на этот самый стол, — тут трактирщик хлопнул по столешнице ладонью, — усадить, то и чарам конец. Стол-то из тысячелетнего древа срублен, а тысячелетние деревья такой силой обладают, что им любые чары подвластны.

— Стой! — крикнула бабка внуку, но Вайда уже выскочил из трактира, загоревшись идеей спасти «зачарованного принца».

Крестьяне разом расхохотались. Цыганка посмотрела на них укоризненно, а старый трактирщик сказал:

— Да ты не волнуйся, мамаша. Раз уж взялись тут жить, пора и с хозяином нашим взаправду познакомиться. Чтобы не искали больше колдунов да лихоманок.

— Кто ж ваш хозяин-то? — с тревогой спросила она.

— Увидишь, — усмехнулся трактирщик.

В то, что цыган преуспеет, старик не верил. Думал, что попадётся с поличным, а Дракон не поленится его пугнуть: ему такие фокусы нравились. Крестьяне заказали себе ещё выпивки и стали ждать, когда дверь распахнётся, чтобы встретить непременно перепуганного выходкой Дракона цыгана дружным смехом.

Вайда между тем уже бродил возле изгороди, размышляя, с какой стороны ему отсчитывать это самое «восемнадцатое звено». Пото́м решил, что и любое сойдёт, и уцепился за первое попавшееся и стал выворачивать его из изгороди. Менестрель, который грелся на солнышке в ожидание завтрака (готовил Эмбер), увидев это, ужаснулся и подскочил к изгороди с испуганным возгласом:

— Ты что это выдумал — чужие заборы ломать!

— Ничего, ничего, — сквозь зубы бормотал Вайда, пыхтя от напряжения, — я тебя вызволю, погодь только маленько.

Голденхарт беспокойно оглянулся на башню, гадая, что Дракон сделает с цыганом за порчу имущества. Изгородь дрогнула, крякнула и, когда звено вылетело, посыпалась, как карточный домик или домино, сикось-накось, распугивая кузнечиков и бабочек, которые так и брызнули во все стороны. Менестрель охнул, прижимая ладонь к виску:

— Что ж ты наделал-то!

Эмбер, который услышал чудовищный хруст, а всё больше потому, что «менестрелеметр» сработал, уже показался в дверях башни.

Вайда зашвырнул звено на луг и схватил юношу за руку:

— Идём!

Голденхарт опешил поначалу, пото́м попытался выдернуть руку:

— Пусти!

— Да ты не бойся, я тебя от колдуна избавлю, — пообещал цыган и, видя, что менестрель упрямится, подхватил его на руки и бегом побежал обратно в деревню, пыхтя и сопя, поскольку тащить юношу было, откровенно говоря, тяжеловато.

— Поставь… поставь… — ужаснулся менестрель. — Да что ж ты делаешь-то! Эмбер же тебе голову снимет!

Дракон обомлел от такой наглости. Сломанный забор — это одно, а вот украденный менестрель — это уже дело серьёзное. А ведь предупреждал же насчёт воровства…

Заминка его дала цыгану фору, и когда Дракон ринулся следом, оборотившись, конечно же, и чтобы быстрее управиться, и чтобы настращать — неповадно чтобы было! — то Вайда уже скатился по холму в деревню и лупил без оглядки к трактиру. И хорошо, что без оглядки: сзади вихрем летело, рассыпаясь искрами, золотое сияние, в котором угадывался дракон.

В трактире шум услышали и приготовились обсмеять цыгана, но… Вайда вернулся не один, а с менестрелем в охапке. Крестьяне притихли и уставились на них. Цыган важно дотащил причитающего юношу до стола и усадил его в центр «тысячелетней столешницы», как торт водружают в разгар празднества. Должно было что-нибудь произойти, так Вайда думал, но ничего не произошло, менестрель только глазами хлопал. Крестьяне переглянулись и в голос расхохотались.

— Вы что удумали — Эмбера сердить?! — Голденхарту было не до смеха.

Он беспокойно огляделся, чувствуя, как всё тело пробирает жгучая дрожь, будто изнутри собираются прорасти колючие побеги хмеля, и вдруг сообразил, отчего это: так он чувствовал гнев Дракона или вообще его приближение.

— Пошутили маленько, — возразил старый трактирщик, — а то ведь ты сюда давно уже не заглядывал, господин менестрель. Соскучились мы по твоим песням.

— Менестрель? — тупо повторил Вайда.

До него начало доходить, что крестьяне его надули, но рассердиться он не успел. В трактир будто смерч ударил: загудели стены, затрещали доски, зазвенели стёкла, даже земля под ногами (пол в трактире был утрамбованный земляной) заходила, как при землетрясении, с полок полетела, разбиваясь, глиняная посуда, а пото́м послышался такой рёв или рык, что все невольно уши зажали.

Вайда рванул дверь, чтобы взглянуть, что такое на улице творится, но тут же обмер: за дверью ничего не было, сплошное золотое сияние, в котором… вдруг повернулся и взглянул на него огромный драконий глаз с зрачком-чёрточкой. Цыган в страхе захлопнул дверь, прижимаясь к ней спиной, обвёл безумным взглядом трактир. Крестьяне испуганными не казались, точно сюда каждый день всякие разные чудовища заглядывали, а вот Голденхарт явно был напуган: лицо его переменилось, и он сжал одежду поверх груди, будто сердце прихватило.

На улице между тем всё стихло. Крестьяне вытащили пальцы из ушей, трактирщица, вполголоса костеря шутника-папашу, стала подбирать осколки разбитых кувшинов. В это время дверь дёрнулась, открываемая кем-то снаружи. Вайда от двери отскочил, выхватывая из-за пазухи нож, и приготовился к чему угодно, тяжело дыша и не замечая знаков, подаваемых бабкой-цыганкой: уймись, мол.

Вошёл Дракон, вернее, сначала в трактир вплыло золотое сияние, рассыпаясь вокруг ручейками золотых искр, и потянулось к столу, на котором сидел менестрель. Добравшись до стола, оно окутало лодыжки менестреля, свиваясь вокруг них, как кот клубком свивается на коленях любимого хозяина, и засияло. А после уже вошёл Дракон. Чешуйки на лице он прятать не стал, глаза тоже были драконьи, — в общем, вид у него был впечатляющий. Он окинул взглядом трактир, вполглаза глянул на застывшего в оборонительной позе цыгана и, проронив: «Не советую и пытаться, приятель», — прошёл к столу. Дракона интересовал исключительно менестрель и его благополучие.

— Эмбер, — тревожно сказал Голденхарт, — пошутили люди просто, не серчай.

Дракон пригвоздил каждого из присутствующих взглядом, те не смутились и стали вперебой рассказывать, что цыган сам виноват: рассказывал им байку про колдуна в Серой Башне, вот они и решили ему наглядно, так сказать, продемонстрировать, кто в Серой Башне хозяин. Эмбер поморщился.