Он с удовольствием продемонстрировал на ладони золотой браслет с сапфирами, который выудил со дна лотка.

— Подделка, — не глядя, бросил Дракон.

— Эй, эй, господин сиятельный, — начал было возмущаться Вайда, но старуха-цыганка опять крякнула, да так, что цыган даже на неё обернулся.

«Не болтай лишнего!» — словно бы говорил её сердитый, а больше тревожный взгляд. Если уж с первого взгляда определил, что фальшивка, значит, дело и впрямь неладное: цыганские подделки были хороши, даже ювелиры и те ошибались. Тревога всё нарастала, но бабка-цыганка никак не могла понять, что же не так с этим господином за изгородью. Он, словно бы почувствовав её взгляд, поднял глаза. Старуха обмерла: глаза-то были не человечьи! Вместо зрачка — тонкая тёмная полоска, совсем как у змеи глазищи!

— Лучше настоящее покажи, — потребовал Дракон, переводя взгляд обратно на Вайду. — Я ведь чую, что у вас в повозке припрятано что-то ценное.

Вайда хмыкнул было, но старуха велела:

— Покажи.

Внук был слишком молод и неопытен ещё, чтобы подмечать детали. Но она уже точно уверилась, что стоящий перед ними господин не из людей. Уж колдун или кто ещё — неизвестно, но не человек. Она невольно сжала в кулаке висящий у неё на шее амулет и повторила:

— Покажи.

Внуки переглянулись, но спорить с бабкой не стали и вытащили из повозки большую корзину, завязанную холстом. Эмбер неслышно потянул носом: золото. Менестрель вздохнул: раз уж Дракон почуял золото, теперь его за уши от этой корзины не оттянешь. Сокровищницу он пополнял регулярно, как того и требовала драконья природа. Но зато был шанс, что позабудет про проступок самого юноши. Так что Голденхарт приободрился и наблюдал за ними с интересом.

— Так что вы за люди? — спросил Эмбер, запуская руку в корзину и вытягивая оттуда первое, что в руку попало, — какое-то ожерелье, золото напополам с жемчугом.

Вайда было раскрыл рот, но старуха-цыганка его опередила:

— Хотим в деревне поселиться ненадолго, отдохнуть с дороги, поторговать… Подскажешь, какой из домов — набольшего? Мы чин чином, без спросу не заходим, зла не чиним.

— Хм, — только и сказал Дракон, перебрасывая одну вещичку за другой в подставленный цыганочкой бубен. Выбирал он исключительно драгоценности, к подделкам не прикасался даже, что в который раз убедило бабку-цыганку в его нечеловеческой природе (или породе).

Вайда начал кипятиться. И бабка вмешалась, и Дракон вёл себя грубовато, как ни посмотри: цыгане старых людей уважали, а этот и ответом не удостоил!

— Чем расплачиваться будешь, господин сиятельный? — прорычал буквально он.

— Молчи, дурак! — рявкнула бабка, внутренне съёжившись: в глазах Дракона ей почудилась вспышка.

Эмбер был настроен благодушно. Пока.

— Раз уж надумали тут жить, то вам местные деньги нужны, — ровно сказал он, разглядывая сапфировое ожерелье и прикидывая, как оно будет смотреться на шее юноши; прикинуть не удалось, поэтому он просто надел его на шею Голденхарту и посмотрел. Менестрель довольно раскраснелся.

— Взвесить бы надобно, — процедил багровый от гнева Вайда. То, что бабка дураком обозвала, его вообще из себя вывело.

Эмбер взялся за бубен, примериваясь к весу, покрутил глазами в стороны, подсчитывая, и спросил у бабки-цыганки:

— Медь? Серебро? Золото?

— Всего понемногу, что тут в ходу, — ответила та. — Чтобы на недельку или две хватило.

Дракон кивнул и пошёл в башню за деньгами.

— Сердитый твой хозяин-то? — спросила старуха у менестреля, когда Эмбер отошёл на порядочное расстояние.

— Бывает, и сердится, — с улыбкой ответил Голденхарт.

— Набольшего-то дом нам искать не придётся, верно? — прищурившись, спросила она.

Юноша только опять улыбнулся, и старуха-цыганка поняла, что не ошиблась: перед ними был хозяин этих земель, тот самый, о котором шептались в городе. Или хозяева? Насчёт менестреля у неё тоже сомнения имелись.

Вернулся Эмбервинг, принёс и перекинул через изгородь три увесистых мешка: самый большой — с медью, чуть поменьше — с серебром, самый маленький — с золотом, — и один пустой.

— Пересчитать бы надобно, — важно сказал Вайда, но бабка опять так на него зыркнула, что он без лишних возражений забрал все три мешка и пересыпал в четвёртый выбранные Драконом драгоценности.

Эмбер свой мешок возле ног поставил, помолчал немного — для солидности — и сказал:

— Что ж, остановиться в деревне вам никто не запрещает. Однако помнить следует: будете людям голову морочить или воровать… пеняйте на себя. К старосте прежде зайдите, скажите, что в Серой Башне были, он вам укажет место под… хм, шатёр?..

Вайда было для красного словца хотел поклясться, что ворованных вещей в руках — солнце свидетель! — не держал, но взгляд Дракона его так пригвоздил, что он опять и рта открыть не смог, куда уж там врать! Цыгане да не воровать? Легче поверить, что лошадки летать научатся.

Дракон кивнул на прощание, поднял мешок с золотом и пошёл в башню, прихватив за собой и менестреля.

— Хорошенькие оба, — мечтательно сказала цыганочка, пряча серебряную монету в лиф платья.

— Экой грубиян, — фыркнул Вайда. — Что с ним вообще разговаривать? Пошли лучше к тутошнему большаку.

— Да это и был большак, болван ты такой! — не удержалась от крепкого словца старуха-цыганка. — Тот, про кого в городе болтали.

— Колдун-то? — усмехнулся цыган.

— Кто его знает, — поёжилась бабка-цыганка и закуталась в шаль, будто её бил озноб, а после стегнула лошадок, и кибитка покатила к деревне.

Дракон менестреля пожурил-таки, что уговор нарушил — отошёл от башни дальше, чем на десять шагов, но сердиться не стал: прежде нужно было отнести купленное у цыган золото в сокровищницу.

— А как ты вообще узнал об этом? — догадался спросить Голденхарт.

— Узнал и всё, — уклончиво ответил Эмбер.

Спрашивать дракона о чарах — всё равно что спросить у рыбы, откуда она плавать умеет.

В сокровищницу Дракон снёс всё, кроме сапфирового ожерелья (прежде надел на шею менестрелю), долго возился там, пристраивая вещички в одному ему известном порядке к прочим драгоценностям. Юноша ждал внизу, во-первых, потому что пора было и отобедать, а во-вторых, потому что не терпелось повязать на волосы Эмбервинга новую ленту. Когда Дракон вернулся из сокровищницы, Голденхарт усадил его на скамью, поворотил к себе спиной и ленту на волосы приладил. Смотрелось очень хорошо. Мужчина этому подарочку даже растрогался и заключил юношу в такие крепкие объятья, что тот пото́м полдня отдышаться не мог.

Ночью же, когда менестрель сбросил одежду, чтобы им приступить к таинству, известному людям с самого начала времён, Дракон долго любовался им, а заодно и ожерельем: массивное, оно подчёркивало хрупкость ключиц и изящество шеи юноши.

Цыгане между тем расположились в деревне, но отчего-то дело не ладилось: не барыши, а шиши! Крестьяне приняли гостей хоть и радушно, но пользоваться их услугами не спешили. Они с удовольствием приходили на представления, которые устраивали внуки: Ружа танцевала с шалью, Вайда пел, наигрывая на гитаре, крестьяне охотно сыпали медяками. Иногда подбрасывали и серебро. Песни тут любили, Вайду звали «цыганчиком-менестрелем» и зазывали спеть ту или иную песню в трактир, угощали щедро.

А вот у бабки-цыганки дела на лад не шли. Гадать приходилось много: любопытные молодухи просили поворожить насчёт женихов или благополучных родов. Но ни снадобья от немочи, ни обереги от нечисти не покупали. Напрасно старуха стращала крестьян мором, порчей, кикиморами и прочей бесовщиной. Крестьяне улыбались только, кажется снисходительно, и изредка кто-нибудь говорил:

— Ну, бабка, откуда тут бесам взяться? Они разбежались давно.

Или:

— Да отчего коровам дохнуть-то? Они на нас не в обиде.

В общем, наблюдалось у крестьян какое-то равнодушие к собственной судьбе. Или грядущее не страшило отчего-то.