Мысль о том, что менестреля придётся зарыть в землю, как и полагалось поступать с мертвецами, привела Дракона в ярость. Голденхарт — его сокровище! А сокровища должны всегда быть при их владельце. Непреложная драконья истина!

Эмбер уложил менестреля на кучу золота, расправил ему спутавшиеся волосы, сложил руки на груди. Юноша будто спал, на мёртвого совсем не похож, и тем страшнее было от мысли, что это всего лишь иллюзия: не пробудится более, не откроет глаз, не позовёт ласковым голосом поутру… Дракон клацнул зубами.

— Спасти я тебя не смог, Голденхарт, — скорбно проговорил Эмбервинг, в последний раз погладив юношу по щеке, — так хоть уберегу то, что осталось от тебя.

Он вытянул над менестрелем руку, полыхнуло драконьим огнём, и тело юноши затянуло янтарём — как бабочка застывает в смоле и становится нетленной даже для тысячелетий. Янтарь был бледно-жёлтый, почти прозрачный, с золотыми прожилками попавших внутрь драконьих искр.

Эмбервинг превратился в дракона, потоптался по куче золота, укладываясь и обвиваясь вокруг янтарного саркофага, и застыл, как золотое изваяние.

Над Серой Башней продолжала буйствовать гроза, но к вечеру всё стихло, даже стало устрашающе тихо: ветер пропал, ни травинки не шелохнулось вокруг с той поры. В башню крестьяне войти не решились, но поняли, что с менестрелем случилась беда и что Дракон никого не желает видеть, так что разобрали по подворьям Драконовых лошадей и кур, собрали урожай с грядок, чтобы добро не пропадало, и стали ждать. В прошлый раз Дракон на сто лет пропадал. Кто знает, как долго будет скорбеть теперь!

Текла времени река, как ей и полагалось: не быстро, не медленно, но неумолимо. Десять вёсен минуло со времени той грозы.

Дракон всё ещё лежал в оцепенении возле янтарного саркофага, не шевелясь и даже не дыша, и только подёргивание чешуек-перьев за рогами указывало на то, что он жив.

Вдруг что-то произошло. Дракон дрогнул всем телом, распахнул глаза и оборотился человеком.

— Верно! — воскликнул он, падая на колени и кладя ладони на янтарь. — Вылечить я тебя не смог, спасти не смог, но воскресить смогу!

Эмбервинг прижался губами к янтарю ненадолго и поспешил из сокровищницы в башню. Пожалуй, он стал чуть моложе выглядеть, когда в нём проснулась надежда: морщины стали не такими глубокими.

Два дня мужчина штудировал книги в библиотеке, но нужных не нашлось: некромантия была запретной темой, в прочих королевствах даже за упоминание об этом жгли на кострах, где уж в книгах писать! Дракон с досадой клацнул зубами, походил кругами между раскиданных книг и свитков и отправился в деревню — к сказительнице.

Он вышел из башни, заслонился рукой от солнца, кажущегося злым, и оглядел окрестности. Весна едва тронула луга и поля. Самое подходящее время для возвращения к жизни! Эмбервинг покивал сам себе и быстрым шагом направился по холму вниз, в деревню.

Крестьяне, впервые за десять лет увидевшие своего господина, несказанно обрадовались. Не сказать, чтобы это были годы лишений, справлялись как-то, но появление Дракона было хорошим предзнаменованием. Он, однако же, не обратил на них никакого внимания, точно и не заметил, занятый собственными мыслями: надеялся, что не померла к этому времени бабка-сказительница. Десятилетие для человеческого племени — не шутка.

Спохватился Дракон вовремя: сказительница как раз помирать собралась. В доме её было кучно от родственников, слезливо от плакальщиц, она же на них поглядывала выцветшими, но всё ещё зоркими глазами и ждала, когда придёт смерть. А пришёл Дракон.

Появления его никто не ожидал. Люди между собой начали поговаривать, что сгинул дракон, все признаки были налицо: странная тишь в округе, и чешуйки, десять осеней назад полученные, светиться перестали. На самом деле за столь долгий срок колдовство из них выветрилось, но с самочувствием или вовсе со смертью дракона это никак не было связано.

В общем, вошёл Дракон в дом, окинул взглядом собравшихся, оценивая ситуацию, и они — против воли — попятились, столпились у двери, пропуская мужчину к смертному орду.

— Что это ты выдумала — помирать? — спросил Дракон, сводя брови.

— Люди всегда помирают, — спокойно ответила сказительница и тут же заметила, как исказилось лицо Дракона: за живое задела.

— Не время, — сурово сказал Дракон, кладя руку ей на плечо.

За десять лет оцепенения он ослаб, но оставшихся сил хватило, чтобы выполнить задуманное: от чар начала бабка молодеть, из девяностолетней старухи стала шестидесятилетней, на большее не достало. Он отнял руку, тяжело дыша, и прижал её к груди; вены на ней взбухли. Старуха со смертного орда встала и первым делом разогнала родню да плакальщиц: уж если Дракон к ней сам пришёл, то не попусту — по делу.

— Извёл ты себя, господин дракон, — укорила его старуха, наскоро заваривая лечебный отвар. — Куда других лечить, когда сам едва на ногах стоишь? Тебе бы отлежаться.

Эмбервинг пригубил, поморщился горечи питья:

— Десять лет отлёживался, теперь не время. Поговорить надо.

Старуха обвязала косу вокруг головы, не без удовольствия глянула в зеркало — на тридцать с лишним лет помолодела! — и указала Дракону на кресло. Тот сел, захрустев суставами.

— Не к добру что затеял, — сказала сказительница.

— Откуда тебе знать, что я затеял? — удивился Дракон.

— По глазам вижу. Круг жизни разрывать нельзя. Так заведено, чтобы люди умирали, а драконы нет. Не тебе этот порядок переделывать, — строго отчитывала мужчину старуха.

— Умирают и драконы, — возразил Эмбервинг. — Но в Серой Башне я хозяин: что хочу, то и делаю. Так что не заговаривай мне зубы. Укажи путь к своей сестре. Где она живёт?

Сестра сказительницы, чародейка, жила где-то за пределами Серой Башни. Видеть её Дракон ни разу не видел, но слухи ходили разные. Будто бы, помимо прочего, она и некромантию знала.

— Худое задумал! — со страхом сказала сказительница.

— Там видно будет, — отрезал Дракон, и его глаза засветились янтарём. — Сказывай дорогу.

Старуха сдалась и рассказала, как добраться до чародейки. Та жила в Чёрном лесу, зловещем, колдовском месте, которое даже разбойники стороной обходили: деревья в нём были чёрные, точно от пожара, и ветра там никогда не было.

— Войдёшь в лес, дороги не ищи, — напутствовала старуха, — дорог в нём нет: захочет, так сама тебя к себе выведет.

Дракон поблагодарил, вышел от неё, мимоходом бросил старосте, чтобы в башню никто под страхом смерти входить не смел, и, оборотившись, полетел к Чёрному лесу.

Места вокруг Серой Башни Дракон знал неплохо, Чёрный лес тоже видел, когда над ним пролетал, но о том, что лес заколдован, слышал впервые. Он спустился к опушке, превратился в человека, постоял, разглядывая обугленные стволы. Пожарищем не пахло, значит, на самом деле колдовство.

Лес был прозрачен и чёрен одновременно: деревья росли редко, видны были просветы, но стоило начать приглядываться — наползала со всех сторон чернота и превращала всё в непроглядную муть. Ни птиц, ни насекомых из леса слышно не было. Мёртвое место.

Эмбервинг вошёл в лес. Земля под ногами тоже была чёрной, без травинки, без иголочки, и звук шагов поглощала полностью. Дракон всецело полагался теперь на обоняние: если бы кто и зашёл сзади, он бы почуял. Но вокруг живым и не пахло.

Он попытался углубиться в лес, но неизменно оказывался обратно на опушке. Видно, чародейка узнала о его присутствии и теперь водила кругами.

— Пропусти, — громко сказал Дракон, — некогда мне забавляться!

В лесу не было даже эха.

Деревья дрогнули и немного расступились, образуя просеку (слышала, значит). Эмбервинг быстрым шагом пошёл вперёд, сзади деревья смыкались. Вышел он к избушке, заросшей мхом и папоротником. Из трубы вился дымок, дверь была приоткрыта, словно приглашая зайти внутрь. Поджидала!

Дракон взошёл по прогнившим ступенькам — гнилушки проваливались под каблуками сапог — и дёрнул дверь за кольцо, железное, некогда выкрашенное в белый цвет, но теперь просто ржавое. Переступая через порог, ощутил какие-то наложенные на дверной проём чары, вероятно, запрещающие входить или выходить без позволения хозяйки.