— Надо же, — удивился Дракон, — а я и не знал, что среди моих сокровищ была такая вещь!

— Разумеется, я наврал, — тихо сказал ему менестрель, — обычная лютня, как ни посмотри, но никто ведь не захочет проверить на своей шкуре? А это отличный довод, чтобы меня оставили в покое.

Эмбервинг приподнял брови, пото́м заливисто засмеялся.

В это время в дверь башни застучали. Должно быть, кто-то из рыцарей, обеспокоенный долгим отсутствием предводителя, решил проверить. Дракон, продолжая смеяться, пошёл спросить, что им нужно.

На пороге стояла вздорная принцесса. Дракон громко щёлкнул зубами от нежданной встречи.

— А, — сказала Флёргана, — ну-ка посторонись! Где этот дрянной мальчишка? Где этот бессовестный лгун?

Принцесса, как и полагал Дракон, вернулась домой, но никакого прекрасного принца не обнаружила и после нескольких продолжительных истерик, которые она закатила ни в чём не повинным родителям, решила вернуться в Серую Башню, чтобы устроить обманщику выволочку. Вполне в её характере.

Петрушечные волосы на её голове кудрявились особенно яростно.

— Я ему покажу прекрасного принца! — горячилась принцесса. — Где этот слизняк?!

Дракона она отмела и ворвалась в башню.

— Ох, — схватился за голову Эмбервинг, — всё к одному! Ещё одна проблема…

— А, вот ты где! — совсем уже свирепо сказала вздорная принцесса, увидев менестреля, который всё ещё стоял возле кресла Дракона с лютней. — Ну ты сейчас у меня получишь!

Голденхарт опешил.

— О, — сказал он невнятно, — прекрасная принцесса Флёргана?

— Я тебе покажу прекрасную принцессу! Я тебе… — начала было вздорная принцесса.

Но тут Флёргана увидела Айрена, а Айрен — Флёргану. И кто знает, что случилось, но только уже через несколько минут кронпринц стоял перед принцессой на коленях, предлагая ей руку и сердце, а принцесса согласилась. Должно быть, это и есть любовь с первого взгляда, о которой сложено немало баллад.

Дракон и менестрель переглянулись. Кронпринц, кажется, и вовсе забыл, для чего приехал в Серую Башню. Он поднялся с колен, взял Флёргану за руку, счастливый и сияющий, как начищенный пятак, и изрёк:

— Брат мой, вот моя невеста.

— Мои поздравления, — осторожно отозвался менестрель, предпочитая всё же держаться подальше от принцессы. — Полагаю, ты немедленно отправишься к её родителям, чтобы просить руки их дочери?

— Да, да… — мечтательно подтвердил кронпринц.

— «Брат»? — с подозрением переспросила Флёргана.

— Представляю тебе моего младшего брата, — торжественно сказал Айрен, — принца Тридевятого королевства…

— Бывшего принца, — счёл нужным уточнить менестрель.

— …Голденхарта.

— Голденхарта?! — совсем уж изумилась принцесса.

Голденхарт поёжился. Вздорная принцесса разглядывала его с добрых три минуты, пото́м с некоторым разочарованием произнесла:

— И вовсе не такой красивый, каким его расписывали.

Менестрель вспыхнул. Не то чтобы ему хотелось, чтобы вздорная принцесса считала его красивым, но самолюбие всё же пострадало. Сам юноша считал, что он второй по красоте в целом мире. Первым был, разумеется, Эмбер.

Впрочем, Флёргане простительно ошибаться: красота в глазах смотрящего (а вернее, любящего), и ничего удивительного, что теперь Айрен казался ей самым красивым мужчиной на свете.

Через несколько минут башня опустела. Кронпринц собрал своё потрёпанное войско и объявил им, что планы меняются: они все едут в королевство вздорной принцессы. Рыцари встретили эти слова троекратным ура.

— И жили они долго и счастливо, — сказал Голденхарт, обращаясь к Дракону. — Сто́ит написать об этом песню, как считаешь, Эмбер?

Дракон стоял, щурясь на полуденное солнце, и, казалось, вбирал в себя солнечный свет всем существом, но краем глаза всё же в сторону менестреля поглядывал.

«А, воистину прекрасен!» — зачарованно подумал Голденхарт.

«Сокровище, самое ценное сокровище», — подумал Эмбервинг.

========== 08. Слёзы дракона ==========

Менестрель умирал. Дракон знал об этом, хоть и пытался скрыть за бравадой своё отчаяние. Знал об этом и сам менестрель.

Время в Серой Башне летело незаметно. Пошёл второй год, как Голденхарт вернулся из Норди.

Когда счастливы, не замечают ни времени, ни дурных предзнаменований, а Дракон с менестрелем были счастливы. Прошлое больше не тревожило, будущее хоть и представлялось туманным, но настоящее было сладко, как вересковый мёд.

Полюбился юноша не одному Дракону, но и всем в Серой Башне. Запрет на походы в трактир Эмбер снял только через полгода, но и теперь за менестрелем вполглаза приглядывал — не из ревности, а целиком и полностью из драконьих инстинктов. Но для беспокойства причин не было: менестреля интересовали не крестьянские дочки, а исключительно местные сказания, которые он перелагал на песни. Написал он их немало за это время!

Но к середине второго года начал Дракон подмечать, что Голденхарт сдал. Из башни выходить юноша перестал и всё больше сидел возле горящего камина, будто его постоянно мучил озноб, а к осени и вовсе слёг. Не было ни горячки, ни лихорадки, просто таял на глазах без видимых на то причин. Должно быть, аукнулись злоключения в Норди.

Дракон лечил его всеми известными и неизвестными отварами, даже чарами, но не помогало. В истинном смысле этого слова Дракон колдуном не был. Отчаявшись, Эмбервинг позвал бабку-шептунью, что была в деревне за лекаря, та несколько дней шептала над менестрелем, брызгала водой, пытаясь «заговорить» болезнь, но и это не помогло: лучше Голденхарту не стало.

Последняя надежда была на доктора, которого Дракон приволок из города — в буквальном смысле «приволок»: подстерёг и уволок в Серую Башню. Того сначала пришлось откачивать бабке-шептунье: путешествие в пасти дракона хорошему самочувствию не способствует уж точно. Но и он менестрелю помочь не смог.

Уже тогда стало ясно, что до первого снега юноша вряд ли доживёт, и над Серой Башней снова сгустились тучи: вернулась Драконова хандра.

Эмбер перестал мучить юношу припарками, просто сидел возле него, иногда беря его за руку — она всё холоднее становилась с каждым днём — и разговорами стараясь отвлечь (и отвлечься) от неизбежности. Голденхарт прозрачно улыбался, слабо сжимая пальцы, и говорил — всё больше шёпотом, поскольку сил говорить громко не осталось:

— Прости, Эмбер. Так и вышло: одно мгновение жизнь человеческая… Сколько же страданий на твою долю выпало! Прости за это, Эмбер… за то, что так рано ухожу от тебя.

— А, глупости какие! — с преувеличенной сердитостью отвечал Дракон. — Помирать он выдумал! Отлежишься и будешь как новенький. Вы́ходил же я тебя в прошлый раз?

Но оба знали, что это неправда.

Выпал поутру первый осенний снег, а как стаял к полудню — вместе с ним растаяла и жизнь менестреля. Глаза закрылись, вырвался из губ последний вздох, в котором угадывался первый слог имени Дракона, и не стало принца Голденхарта.

Эмбервинг не издал ни звука, приподнял осторожно ещё тёплое тело и прижал к себе. Глаза его были сухи, но их затянула какая-то страшная серая пелена, и вернулось заклятье: махом постарел Дракон и стал выглядеть так же, как и до встречи с менестрелем.

В этот день над Серой Башней разыгралась страшная гроза, и крестьяне, попрятавшиеся в своих домах и со страхом поглядывающие на небо, где буйствовали гром и молнии, поняли, что произошло что-то ужасное.

Дракон сидел, оцепеневший, отстранённый, лишённый речи и слуха, пока не почувствовал, что из бездыханного тела менестреля ушло последнее тепло. Тогда он опомнился, потряс головой, яростно клацая зубами, и воскликнул:

— Ну, уж нет! Смерти я тебя не отдам!

Глаза его очистились, вспыхнули драконьими зрачками. Он поднял менестреля с постели и понёс вниз, в сокровищницу.