Голденхарт заливисто рассмеялся и на вопросительный и даже несколько укоризненный взгляд Дракона ответил:

— Так ведь и у нас с тобой тоже.

— Не говоря уже о том, насколько скверный характер у Алистера, — ещё мрачнее продолжал Эмбервинг, который разницу в возрасте между ними самими обсуждать не собирался. Глупости какие! Они-то с менестрелем — совсем другое дело!

— Эльф и дракон… да где это видано… — ворчливо заключил он свой монолог, но оба они прекрасно понимали, что ничего с этим поделать не смогут, раз уж Сапфир его выбрала.

Когда дверь башни распахнулась, Талиесин топтался на пороге, смятенно ожидая появления Дракона. Он успел напредставлять кучу вариантов развития дальнейших событий, и каждый был не в его пользу. Эмбервинг окинул его критическим взглядом. Выглядел эльф неважно: он будто осунулся, под глазами были темные круги. Впору проникнуться сочувствием: крепко же его пробрало!

— А веник где? — не удержался всё же Дракон, намекая на те букетики, что подбрасывал эльф в башню в прежние времена.

Уши Талиесина стали совершенно красными, и это составляло странный контраст с его бледным лицом. Сейчас нужно было объяснить Дракону, зачем он объявился в башне, а как он мог объяснить того, чего сам не знал? Он невнятно пробормотал, что Алистер вытолкал его в портал, и побледнел ещё сильнее. Эмбервингу вообще показалось, что эльф в любой момент готов грохнуться в обморок. Неужели так крепко пробрало? Дракон чуть потянул носом и ощутил страх, извергающийся из каждой клеточки тела эльфийского принца.

— Не пойми превратно, — счёл нужным сказать Эмбер, беря Талиесина под локоть и буквально силком волоча в башню. — Разумеется, я недоволен, что это именно ты, да что поделать? Но чтобы без глупостей, ясно?

— Без каких глупостей? — растерянно переспросил Талиесин.

— Я думаю, жизнью ты искушён, даже чересчур, — прямо сказал Дракон. — Понимаешь, о чём я?

На лицо эльфа поползла густая краска. Разумеется, он понял.

— Скажу тебе честно, об эльфах — об этой стороне натуры эльфов — я мнения невысокого. Алистер — типичный образчик. Глядя на него, сомневаюсь, что он способен на настоящие, серьёзные чувства, — поморщившись, продолжал Эмбервинг. — А ты сын своего отца.

— Я не мой отец, — тихо возразил Талиесин. — И не думаю, что он так ветрен, каким ты его себе представляешь. Он так и не выбрал себе… никого, когда… ну, про эльфийских дев ты и сам знаешь.

Дракон только хмыкнул, и Талиесин покраснел ещё гуще.

— В общем, без глупостей, — повторил Эмбервинг. — И если хоть пальцем её тронешь…

Эльф кинул на него возмущённый взгляд:

— Она же ребёнок, как вообще о таком думать можно!

Дракон криво улыбнулся:

— Дело не в том, что она ребёнок, а в том, что она мой ребёнок, так что не думать я просто-напросто не могу, дракон я или нет… Да не упирайся ты, входи уже!

Талиесин входить не хотел: боялся, что опять произойдёт что-нибудь странное, если он увидит Сапфир, — но Дракон его всё-таки втащил и усадил за стол. Эльф заметался взглядом по трапезной. Девочки не было, зато был Голденхарт, который всё ещё сидел на скамейке в углу и дремал, прислонившись виском к боковой стенке камина. Талиесин едва ли не с ужасом понял, что больше ничего не чувствует при взгляде на него. Эмбервинг между тем наскоро заварил травяной чай и поставил перед эльфом дымящуюся чашку.

— Пей, — велел он. — Нервы у тебя совсем расшатались.

Он фыркнул себе под нос, приостановился у камина, глядя на менестреля и размышляя, не отнести ли его на чердак, но юноша так уютно устроился, что тревожить его Дракон пожалел. Он только легко тронул кончиками пальцев локон на виске спящего, взял бадейку и пошёл во двор, чтобы начать-таки готовить основательно запоздавший завтрак.

Талиесин, морщась от горечи питья, делал глоток за глотком. Чай на самом деле его успокоил. О перспективе остаться без ушей, во всяком случае, он больше не переживал.

Голденхарт приоткрыл глаза, взглянул на гостя вполне ясным взглядом, и Талиесин понял, что тот не спал, а притворялся: не хотел мешать разговору или быть в него вовлечённым.

— Он не сердится, ты не думай, — всё же произнёс менестрель.

— Я и не…

Договорить эльф не успел. В трапезную с лестницы скатилась Сапфир. Вид у неё был встрёпанный. Талиесин замер, но на него девочка не обратила никакого внимания. Она тут же ринулась к скамейке, на которой сидел менестрель, и засыпала его упрёками, не забывая, впрочем, ластиться к нему и целовать его.

— Нечестно же так, Солнышко! — выговаривала она. — Ты ведь обещал, что будешь меня всегда-всегда будить!

— Прости, — улыбнулся юноша, гладя её по голове, — я сам нечаянно задремал, вот и пропустил момент. Талиесин может подтвердить.

Он так ловко увильнул и направил разговор в другое русло, переключая внимание Сапфир на эльфа, что тот диву дался. Два светлячка, синий и янтарный, уставились на Талиесина. Он ощутил, как по позвоночнику катится мелкая дрожь, сосредоточивается на кончиках ушей, заставляя их трепетать. А ведь она даже не пристально на него смотрела, так, скользнула взглядом по трапезной, заодно и по сидящему за столом эльфу…

— А, так его Талиесин зовут? — без выражения спросила Сапфир.

Взгляд её уже опять был прикован к Голденхарту, и эльф понял, что охмурение охмурением, но центром вселенной для девочки является именно менестрель, и что тяга к нему однозначно пересиливает поставленную драконьими инстинктами метку. Поняв это, Талиесин почувствовал то же самое, что иногда испытывал Эмбервинг: ревность.

Сапфир терпеливо дожидалась, пока Голденхарт заплетёт ей косу и завяжет на конце ленту, но Талиесину казалось, что между ними состоялся какой-то безмолвный диалога, потому что девочка вдруг произнесла:

— Хорошо, хорошо, постараюсь не испортить и это платье тоже.

Менестрель легонько потянул её за косу:

— И?

— И не морочить людям голову, — добавила Сапфир.

— И? — не отставал Голденхарт.

— И к быкам приставать тоже не буду, — с обречённым вздохом пообещала девочка.

Что бы это ни значило, но становилось понятно, что именно всё это Сапфир и собиралась сделать, не напомни ей Голденхарт какие-то одним им известные правила или, быть может, запреты. Талиесин почувствовал себя неуютно, потому что следующие слова Голденхарта прозвучали так, словно бы и он сам, Талиесин, был участником этого безмолвного диалога.

— Видишь ли, — сказал менестрель, поднимая глаза на эльфа, — если с неё не взять слово, то она непременно всё это проделает и ввяжется в неприятности.

— Пф! — сказала Сапфир, маршируя через всю трапезную к двери, и небрежно бросила эльфу: — Идём.

Талиесин сам не понял, как, но пошёл следом. Ноги сами двигались. Он отчего-то беспрекословно подчинился приказу, хотя по сути это приказом и не было. Он просто готов был сделать всё, что она ни попросит или прикажет — что угодно!

— Куда? — с трудом выдавил из себя эльф.

— Покажу тебе моё второе самое любимое место в Серой Башне, — объяснила Сапфир, приостановившись и взяв его за руку.

Талиесин опять почувствовал, как затрепетали уши.

— Чтобы не потерялся по дороге, — серьёзно пояснила девочка.

— А какое первое самое любимое? — разом осипнув, спросил эльф.

— На коленях у Солнышка, но тебе я его не покажу, потому что оно только моё, — пожалуй, сварливо ответила Сапфир. — Впрочем, второе ничуть не хуже. Тебе понравится, вот увидишь.

Она потянула его за собой по дороге с холма. На свежем воздухе, обдуваемый ветерком, эльф несколько опомнился. А может, травяной чай помог.

— Эмбер говорит, что я должна извиниться, — сказала вдруг Сапфир, задирая голову и глядя на Талиесина. — Ну, за то, что я тебя помяла.

— Да не стоит, — несколько смущённо отозвался Талиесин.

— Видишь ли, я ещё не слишком хорошо себя контролирую, вот и превратилась, — явно нисколько не раскаиваясь, объяснила Сапфир. — Всегда так бывает, когда перенервничаю, или испугаюсь, или разволнуюсь, или не пойми что. Вот тогда как раз и было не пойми что. Эмбер объяснял, конечно, но я всё равно ничего не поняла.