Но мужчина твёрдо решил объясниться с менестрелем, пока это недопонимание окончательно не испортило их отношения. Придумать какую-нибудь правдоподобную причину, уверить, что подобное больше не повторится… и запретить ходить в этот проклятый трактир! (Дракон приподнял брови, настолько этот «проклятый трактир» внезапно вторгся в мысли.)
Решив так для себя, Дракон с утра занялся подготовкой к разговору, а поскольку он решил, что дело будет за трапезой, то и к обеду: зажарил несколько пойманных накануне куропаток, а для похлёбки использовал не бобы, которые менестрель почему-то не любил, хотя похлёбка из них была очень вкусна и пользовалась в этих местах популярностью, а дикую фасоль. В общем, менестрель должен был остаться трапезой доволен, а значит, и с благосклонностью принять извинения. Дракон довольно покивал и отправился звать менестреля обедать.
Так бы и вышло, но менестрель уже сделал очередную глупость и, когда Дракон поднялся на чердак, предстал перед ним во всей красе, то бишь в солнечном платье. Дракон округлил глаза и даже поначалу попятился. Юноша был бледен, но решимости ему было не занимать. Он побледнел ещё больше и без выражения выговорил:
— А ведь я на ту принцессу похож, господин дракон.
Ни на что особо он не надеялся. Думал: мужчина непременно осерчает на него за такие слова… Но тут уже глупости начал делать Дракон, и менестрель с удовольствием оказался в его крепких объятьях, а пото́м, к своему удивлению, и в постели. Дракон не был груб, скорее даже нежен, и первый же поцелуй, бережный и трепетный, убедил, что бояться нечего. Но всё же так тошно юноше ещё никогда не было: истомлённое ласками тело плавилось горячим жаром, но вот сердце переполняла горечь, и он начал терзаться муками совести, что обманом добился своего.
Менестрель упёрся ладонями в грудь Дракона. Оттолкнуть и рассказать правду — вот что он собирался сделать, но не успел. Мужчина выгнулся в сладострастном экстазе, возвещающем о пике наслаждения, и от него полетели во все стороны крохотные сверкающие искорки — такие же, как когда он превращался в дракона. И изумлённый менестрель увидел, что Дракон меняется: попрятались рельефные вены на локтях, втянулись и стёрлись морщины на лбу, атласом засветилась кожа, и, когда он упал на менестреля, тяжело дыша тому в плечо, это уже был не величавый мужчина, а юноша — немногим старше самого менестреля! Вероятно, на нём были какие-то чары. Полежав так немного, он перекатился на другую сторону кровати, запрокинул голову, закрывая лицо локтем. Грудь его часто вздымалась.
Менестрель притаился возле, потихоньку на него посматривая и не без страха размышляя о том, что же делать дальше.
Дракон сдвинул руку выше, закладывая её под голову. Губы его ещё вздрагивали неровным дыханием, но видно было, что он уже успокоился. И кажется, если это только менестрелю не привиделось, на губах Дракона секундной вспышкой промелькнула улыбка. Во всяком случае, никакого неудовольствия выходкой менестреля он не выказывал, и юноша несколько приободрился.
— А ведь, если подумать, — сказал менестрель, улыбнувшись, — имени-то твоего, господин дракон, я до сих пор не знаю…
Сказал так и обмер. Губы Дракона сложились в узкую чёрточку, на лицо наползли тени, как будто разрушились чары: вернулись и морщины, и нервно напряжённые жилы, разом превращая прекрасного юношу в усталого мужчину.
— Нет у меня имени, — сухо сказал Дракон, — я давным-давно позабыл его. — И, забрав одежду, ушёл.
Менестрель полежал-полежал и вдруг начал колотить себя кулаками по лбу. И надо же было всё испортить! А пото́м призадумался. Как так — нет имени? Хотя задуматься стоило о другом: как теперь Дракону в глаза смотреть, после всего того, что произошло, как вести себя с ним… Юноша тихо застонал и ещё усерднее заколотил себя по лбу. Но сожалений или раскаяния он не чувствовал.
Дракон, к облегчению менестреля, предпочёл сделать вид, что ничего и не было (а что думал на самом деле — неизвестно), и за утренней трапезой говорил всё больше о надвигающейся зиме. Юноша кивал, поддакивал, но из головы у него не выходило: как так — нет имени? И когда Дракон улетел по своим делам, менестрель тут же отправился в деревню: уж крестьяне-то непременно должны знать! Но в трактире, кого бы он ни расспрашивал, лишь пожимали плечами: Дракон для них всегда был «господином драконом» и они никогда не задумывались, что его могут называть как-то иначе. А ехидный старичок, подумав, присоветовал:
— Ты бы сходил к бабке-сказительнице, уж она-то должна знать: как-никак старше всех в Серой Башне. Не считая дракона.
И менестрель отправился к сказительнице. Жила она на самом краю деревни в добротно сколоченном доме, из которого никогда не выходила, — во всяком случае, менестрель не видел, чтобы выходила, и решил, что это, должно быть, дряхлая старуха, раз уж старше её в Серой Башне только сам Дракон. Удивился же он, войдя в дом! Его встретила крепкая сухощавая старуха с густой седой косой, обвязанной вокруг головы, и какими-то уж совсем молодыми глазами. Не бывает таких у старух!
Занята сказительница была тем, что отбивала на столе тесто для пирога: хватала колобок, со всего маху бросала на столешницу и скалкой била по тесту, пока оно не превращалось в толстый блин. Ну и силища же в руках!
На менестреля старуха взглянула одним глазом и, ни слова не проронив, протянула ему скалку. Юноша понял, что без этого разговору не бывать, закатал рукава и принялся за работу. Ну, по чести сказать, он не только лютню в руках держать умел, так что скалкой по столу грохнул так, что аж стоявшие по бокам чашки-ложки подскочили, и за пару ударов выровнял колобок в лепёшку. Старуха со значением крякнула, отобрала скалку и уселась в стоявшее возле стола кресло. Менестрель остался стоять, отирая ладонь об ладонь, чтобы стряхнуть муку.
— Зачем пожаловал? — спросила сказительница. И голос у неё был не старческий: не надтреснутый, не обветшалый годами, а чистый и звонкий, как у юных дев.
— Хочу послушать сказку о безымянном драконе, — сказал менестрель.
— А кто тебе сказал, что я такую знаю? — нахмурилась старуха и сделала ему знак сесть.
Менестрель придвинул табурет и сел.
— И что же, из любопытства послушать желаешь? — поинтересовалась сказительница.
— Как знать, может, и из любопытства, — с кривой улыбкой ответил юноша. — У кого же спрашивать, как ни у старейшей жительницы Серой Башни?
— А у Дракона отчего не спросишь? — прищурилась старуха. — Быть может, он-то получше меня бы рассказал.
Менестрель прошамкал что-то невразумительное. Старуха усмехнулась и заговорила, а юноша понял, что она начала сказ, поскольку голос её опять изменился: из звонкого стал тягучим, как мёд.
— И то верно, у Дракона о том спрашивать нечего. А было то лет под триста назад, если годами человеческими мерить, а то и под пятьсот. Жил-был дракон в башне, милостивый господин дракон, честь по чести драконовой жил: с рыцарями сражался за принцесс похищенных, однако без лишнего кровопролития принцесс возвращал, да и похищал их только потому, что так положено. Имени у дракона не было, был он без роду без племени, а происходил, верно, от драконов древних, да только тех и след простыл: вымерли драконы на белом свете, этот один последний остался и вынужден был без устали выполнять драконам предписанное, то бишь принцесс похищать да за них с рыцарями сражаться.
И было так, что не осталось непохищенных принцесс в близлежащих королевствах, вот и похитил дракон принцессу издалече: год пути до её королевства да ещё год обратно, это если драконом по небу не рыскать. Принёс её в башню, вызов королю-отцу отправил и стал ждать, когда придёт войско с рыцарем али принцем во главе, чтобы за прекрасную принцессу сразиться. А принцессу застращал и в башне запер.
Год пути до королевства да ещё год обратно. Время то быстро летит, то долго тянется, и так уж вышло, что влюбилась прекрасная принцесса в дракона, а дракон в неё влюбился. Принцесса-то была что луч солнечный, как не полюбить? И имя дракону придумала, потому что негоже возлюбленному без имени. А уж до счастья, так в целом мире никого счастливее этих двоих не было!
