Через сотню или сотню сотен поколений, во время правления конунга Беарклава, на остров Сторм обрушились бедствия: страшное землетрясение раскололо остров на части, море пожрало жизни угодивших в разломы, молнии выжгли корабельные леса.
— Боги разгневались на нас, — сказал конунг Беарклав, собрав своё потрёпанное племя в чудом уцелевшей крепи — Беардене, — потому что сконды устрашились дракона и перестали водить ладьи в северные моря. Но мощь дракона несоизмерима с нашей: он пожрёт нас или спалит огнём, прежде чем мы успеем к нему приблизиться. «Страшитесь дракона», — завещали нам предки. Мы не сможем выстоять против него.
— Мы должны его умилостивить, — раздался тихий вкрадчивый голос.
Все обернулись. Из тени вышел, прихрамывая, человек в волчьих мехах. Конец его окованного посоха постукивал по камням, высекая искры.
— Колдун… колдун знает… колдун подскажет… — пробежал шепоток.
— Подойди, — велел Беарклав. — Пропустите Вилебора, он поведает нам волю предков.
Тот, кого звали Вилебором, принадлежал к роду конунга, но не мог считаться воином из-за врождённого увечья: его левая нога была короче правой, он был хром. Таких детей испокон веку отдавали колдунам, говорящим с духами предков, — оракулам Сторма. Они жили в пещерах под крепью, принося жертвы богам на вытесанных в самых глубоких уголках алтарях, и редко покидали свои обиталища.
Вилебор доковылял до каменного трона, на котором восседал конунг, и, опершись на посох, заговорил:
— Неверно полагать, что дракон — слепое чудовище, жаждущее стереть Сторм с лица земли. Он говорит с нами, но мы закрыли наши уши и отказываемся слушать. Я спросил у духов предков, о чём пытается нам сказать дракон, и они мне ответили. Дракон — хранитель этого острова, он должен защищать Сторм от бедствий и горестей, но он разгневан, что мы не почитаем его. Мы должны умилостивить дракона, так сказали мне духи предков, а им поведали боги.
— Как мы должны его умилостивить? — спросил конунг. Власть оракулов на острове была такова, что им безоговорочно верили.
— Мы должны принести дракону в жертву деву из дома конунга, — объявил Вилебор, вытягивая руку и показывая пальцем на прекрасную Эльду, единственную дочь конунга. — Это умилостивит дракона, и следующие пятьдесят лет остров Сторм будет процветать, не зная лишений.
Люди зароптали, зашумели. Вилебор скрыл усмешку в усах и повторил:
— Так велели духи предков.
— Да будет так, — изрёк конунг, мрачнея лицом, — завтра мы принесём жертву дракону!
Дракон всегда прилетал в один и тот же день — накануне летнего солнцестояния.
Вилебор распорядился снарядить ладью, чтобы отвезти дочь конунга к жертвеннику. Девушку одели в лучшие меха и в украшения из чистого золота и привязали к скале.
— Гадина! — сказала Эльда, обращаясь к Вилебору. — Ты всего лишь мстишь мне, что я отказала тебе, мерзкий урод! Как будто духи предков могли обречь на смертельные муки одного из своих потомков!
Вилебор усмехнулся, вытащил кинжал с искривлённой рукоятью — ритуальное оружие колдунов Сторма, им перерезали горло жертвенным животным.
— Не беспокойся, — сказал он, приставляя кинжал к груди дочери конунга, — дракон пожрёт тебя уже мёртвой. Мучиться ты не будешь.
Эльда презрительно плюнула колдуну в лицо, и в тот же момент острие кинжала вонзилось ей в грудь. Она, не вскрикнув, уронила голову на грудь.
На другой день, который все ждали с боязливым нетерпением, на скалу прилетел дракон. В тот день он не рычал. Над скалой повисло тяжёлое молчание, только волны остервенело грызли скалы. Когда дракон улетел, люди вернулись, чтобы посмотреть, и не нашли на скале тела Эльды. Очевидно, дракон утащил труп в своё логово, где бы оно ни находилось.
— Дракон принял жертву! — возвестил Вилебор по возвращении на Сторм.
С тех пор на острове установился страшный обычай: каждые пятьдесят лет убивать деву из дома правящего конунга на скале, которую теперь называли скалой Дракона.
Дракона звали Огден, он был из рода нидхёггов, чёрных драконов, ужасающих созданий, в венах которых, как говорили, вместо крови тёк яд. Он жил восточнее Сторма вот уже пять тысяч лет, облюбовав небольшой скалистый остров и устроив там логово по всем драконьим правилам.
Он был из древних. Родился он из кипящих лавой недр земли, выбрался следом за братьями, огненный, полыхающий огнём, расплавив камни, на которые ступал. Но как остывает лава, так остыли и драконы: их броня потемнела, окрепла, и они стали чёрными, как кровь, что течёт по жилам планеты. Кроме них были и другие: например, морской дракон Скёльмнир, огненный дракон Фирбретт, каменный дракон Хардвилл, которые появились прежде чёрных драконов, но, в отличие от них, не были рождены землёй — они вышли из моря.
С тех пор прошли бесчисленные века, драконы рассеялись по миру, а быть может, и вовсе исчезли.
Огден помнил, как в мир драконов впервые пришло Безумие, и ничто на свете не заставило бы его забыть.
Драконы тогда жили все вместе. Вместо логовищ, укреплённых, укромных, строили гнёзда прямо на верхушках скал. Люди ещё не появились, землёй правили гигантские создания, отдалённо походившие на драконов и служившие им пищей. Сражаться было не с кем и незачем: еды было в избытке, территориальные споры тогда не велись. Драконы процветали.
В тот день, когда пришло Безумие, планета зарокотала. По земле пошли трещины, каменные плиты вставали дыбом, ломались, клокочущая лава вырывалась из недр земли, сметая всё на своём пути, гейзеры раскалённого пара обжигали воздух. Одна особенно широкая и глубокая трещина наполнилась необычной на вид лавой: жёлтой, сверкающей, блестящей как само солнце. Драконы подошли ближе, чтобы взглянуть, и ими овладело Безумие. Это было золото, расплавленное золото вытекало из плоти земли, сводя их с ума. Один за другим они теряли рассудок, захваченные неведомой им прежде алчностью.
— Моё! — рычали они, нападая друг на друга. — Это всё моё!
Братья Огдена пали в схватке друг с другом, как и тысячи других драконов. Огдену повезло: власть золота над ним оказалась не столь сильна, как над другими. Почувствовав первые признаки бешенства, он отыскал крепкую скалу и с такой силой ударился в неё головой, что обломал рога и лишился чувств.
Когда он очнулся, всё уже было кончено. Драконы разлетелись по свету, подгоняемые инстинктами, и уже никогда не селились вместе. Золота они с собой утащили сколько смогли: в пасти или в когтях, — но оно продолжало вытекать из недр земли ещё долго.
Первые драконы остались. Вероятно, они были достаточно сильны, чтобы обуздать Безумие.
— Зло пришло в этот мир, — сказал Фирбретт.
— Драконы никогда уже не будут прежними, — сказал Хардвилл.
— Нужно создать свод законов, чтобы распри не искоренили весь наш драконий род, — сказал Скёльмнир.
Три старых дракона сидели возле золотого разлома, мрачно взирая на причину Безумия. Золото плавилось, пузырилось, оплывало, вздымалось, не успевая застывать, и набегало новыми волнами, раскалёнными, огнедышащими, будто оно само было воплощением всех драконов. Огден подошёл к ним и тоже взглянул в разлом. Это было даже красиво.
— Планета породила чудовище, — сказал Фирбретт, опуская коготь в золото. Коготь стал золотым в ту же секунду.
— За него будут убивать, — сказал Хардвилл.
— Никто не сможет обуздать драконье Безумие, — сказал Скёльмнир.
Огден молчал и всматривался в клокочущее золотое месиво. Оно бурлило всё яростнее, образуя водовороты и стремнины.
— Планета готова породить ещё что-то, — выговорил он, чувствуя, как по всему телу — от носа до кончика хвоста — пробежала дрожь.
Драконы вытянули шеи, заглядывая в разлом. Золотая лава наполнила его до краёв и готова была в любой момент выплеснуться. Вздувались и лопались желтоватые пузыри, откуда-то изнутри поднималась к поверхности рябь. Потом всё стихло, замерло, будто разом остыло, и золотая жижа разверзлась, выпуская из своих объятий дракона. Он ухватился когтями передних лап за край разлома, вытягивая из расплавленного золота одно за другим два могучих крыла, гибкое тело и длинный хвост. Дракон сиял золотом, но не так, как сиял бы любой дракон, вывалявшись в золотой жиже. Это был золотой дракон, совершенно новый вид. Он выбрался из разлома, крепко встал на лапы, опуская крылья к земле. Золото стекло с него на камни, на теле проступала броня — восьмигранные чешуйки с блестящими вкраплениями. Когда золото стекло с век, дракон открыл глаза. Они были цвета смолы, что вытекает из раненых деревьев и застывает в янтарь.
