Завтракать Талиесин отказался, отправился бродить по лесу, чтобы выяснить, что за места избрал себе василиск для логова. Извечный лес напомнил ему немного эльфийские леса — воздух был пряный, свежий, не надышаться. Не то что в том лесу, где Талиесин едва не подхватил проклятие! Правда, деревья тут были сварливые и так и норовили подставить подножку корнями, уколоть веткой или шипом, запорошить глаза древесными опилками… Распустились без феи-хранительницы!
Хёггель между тем снова взобрался на крышу, а фея подметила, что он успел уже и стены дома подлатать: мох был повсюду содран, земля под стенами утрамбована, в щели запихнуты клинья, а особенно покосившийся угол подпёрт бревном. Хельгартен решила тоже приняться за работу и села ткать.
С прогулки вернулся Талиесин. Он постоял у опушки, лицезря представшую его глазам картину, и направился к фее. Она была так увлечена работой, что даже не заметила его.
— Эй, — сказал он холодно, — не знаю, что ты задумала, но вреда Хёггелю я тебе причинить не позволю.
Хельгартен вздрогнула и повернулась к эльфу. Лицо её было бледно. Талиесин, сузив глаза, смотрел на неё с неприязнью.
— Я не верю, что ты переродилась из ведьмы обратно в фею, — прямо сказал он. — Хоть Алистер и говорит, что такое возможно. Хёггель упрям и… наивен, он меня слушать не станет и никого не станет. Но, клянусь эльфийским цветком, если ты сделаешь что-то дурное, то я…
За его спиной возник Хёггель. Взгляд у него был воистину драконий и немного напоминал взгляд Эмбервинга, когда тот, разъярённый, ворвался в за́мок Тридевятого королевства выручать похищенного менестреля.
— Это ты поступаешь дурно, Талиесин, — сказал он.
Эльф развернулся и невольно попятился. В таком гневе василиска он ещё не видел.
— Если будешь продолжать говорить гадости, то лучше уходи, — предупредил василиск.
— Быстро ты забыл, что она сделала с Юрмой, — укоризненно сказал Талиесин, открывая портал.
— Быстро же ты забыл Этельреда, — вслед ему сказал Хёггель, и плечи эльфа вздрогнули.
После ухода эльфийского принца воцарилось неловкое молчание. Первым его нарушил Хёггель:
— Не обращай на его слова внимания. Эльфы вечно так.
— Но в чём-то он, может быть, и прав, — тихо сказала фея. — Кем тебе приходилась Юрма?
Ей отчего-то вовсе не хотелось знать об этом. Хёггель сел возле ткацкого станка, вытянул ноги и упёрся ладонями в землю, задирая голову вверх, чтобы взглянуть на небо.
— Ну, — проговорил он задумчиво, — я был в неё влюблён или думал, что был влюблён. Она потребовала у меня, чтобы я убил Эмбервинга и принёс его голову в обмен на её руку и сердце. Она была одержима Голденхартом настолько, что начала перерождаться. Наверное, это даже хорошо, что она умерла прежде, чем тьма завладела ей: из неё могла бы выйти новая ведьма.
Говорил он спокойно, без тени печали. Сейчас, несколько остыв и поразмыслив, василиск понимал, что его сватовство изначально было обречено на провал. Возможно, именно оно подтолкнуло Юрму на путь зла: она отчаянно искала способы заполучить Голденхарта, а он невольно подсказал ей, как это сделать, — упомянув о подвиге в честь прекрасной дамы. Если бы он принёс ей голову Дракона, то она и тогда бы не пошла за него. Она бы продолжала свои попытки завоевать принца и, вероятно, когда осознала бы, что не выйдет, — а в том, что Голденхарт не забыл бы Дракона даже после смерти, Хёггель не сомневался, — то она бы или превратилась в ведьму, или лишила себя жизни. Его отказ совершить чудовищный поступок в её честь лишь ускорил ход предначертанных событий.
— Но в её печальной судьбе виновата я, — упавшим голосом сказала Хельгартен, — отчего же ты не винишь меня? Если бы я, будучи ведьмой, не заколдовала принцессу, то она бы…
Хёггель привскочил с земли, обхватил фею сзади за плечи. Она вспыхнула, но отстраниться не решилась. Или не сумела найти в себе решимости, чтобы отстраниться. Хёггель часто дышал, чрезвычайно взволнованный. Чувства его переполняли. Он собирался защитить её от всего мира: от людей, от эльфов, даже от неё самой, если потребуется. Ещё бы облечь все эти бурлящие в нём эмоции в слова…
— Хельгартен… — выдавил он, — я…
Фея безошибочно угадала, что он собирался сказать. Она вырвалась из его объятий и отступила на несколько шагов. Василиск изумлённо смотрел на неё.
— Ты, должно быть, не знаешь, — отрывисто заговорила она, и её лицо залила краска, — но я была влюблена в человека и именно из-за него — из-за его предательства! — превратилась в ведьму. Поэтому я решила больше никогда не доверять людям. Никогда! И не влюбляться в них.
Руки у неё дрожали, она нервно сцепила их, чтобы сохранить твёрдость духа.
Хёггель вдруг рассмеялся, запрокидывая голову и ничего не объясняя. Смеялся он долго и непринуждённо: он не выдавливал из себя смех, ему на самом деле хотелось смеяться. Краска заливала лицо феи всё больше: она решила, что он смеётся над ней. Но Хёггель вдруг оборвал смех и взглянул на неё серьёзно и пристально, его зрачки вытянулись и придали лицу драконью остроту.
— А я и не человек, — сказал Хёггель, слегка дёрнув плечами, — я дракон.
========== 36. Дракон короля Алистера. Приёмыш морского дракона ==========
Высоко в небе сгустились грозовые тучи, затянули лазурный свод свинцовой перевязью, клубящиеся и клокочущие, как море, что простиралось под ними. Хищные всполохи молний то и дело прореза́ли воздух и били прямо в воду, рассыпаясь по неспокойной водной глади тысячами бледных искр. Тучи эти не были предвестниками шторма: над скалами, высокими, клыкастыми, недружелюбными, сражались драконы.
Их было двое. Один был угольно-чёрный, с длинным штопорообразным хвостом и игольчатым капюшоном, обвивавшим мощную шею. Он был из виверновых драконов, одних из самых опасных во всём драконьем роде: они могли не только полыхать огнём, но и плеваться ядом, таким сильным, что даже камни таяли будто кусок льда, если виверновая слюна падала на них. Другой был серый, как гранитный дракон, но не такой мощный: можно было даже сказать, что сложен дракон изящно. Противник превосходил его размером в два раза, но серый дракон был проворен и мог сражаться с ним на равных. Серый был из василисковых драконов, тоже, пожалуй, порядком опасных: те могли убивать взглядом, превращая любое живое существо в камень. Но, к счастью, а может, и к несчастью, друг против друга свои способности использовать они не могли, поэтому приходилось полагаться исключительно на грубую силу.
Они сходились, били друг друга крыльями, бодались, ломая рога, швырялись друг в друга обломками скал. Грохот стоял невообразимый. Броня драконов была прочна, и камни, разламываясь, отлетали и падали в воду, взбивая в воздух бурлящие фонтаны.
Всё, что было живого на взморье, попряталось, чтобы не попасть под перекрёстный огонь: крабы зарылись в ил глубоко на дне, прибрежные рыбы ушли дальше в море; чайки и другие птицы разлетелись во все стороны и теперь кружили поодаль, выжидая, когда битва закончится и можно будет вернуться к гнёздам, рассыпанным по многочисленным уступам на скалах, над которыми бились ослеплённые яростью драконы.
Глубоко на морском дне спал лазурный дракон Скёльмнир. Спал он уже пятое столетие, а может, и шестое, так что буквально врос в морское дно: его занесло песком и известняком, водорослями заросли рога и когти, кораллы облепили хребет, воздвигая над ним риф.
Дракон был так стар, что давно забыл, как превращаться в человека, и всегда пребывал в драконьем обличье. В отличие от драконов, обитавших на суше, крыльев у него не было: не к чему морским драконам, только изредка покидавшим воду, уметь летать. Видом лазурный дракон напоминал морскую змею: такой же гибкий и длинный, — но у него были ещё и лапы (четыре штуки, как и полагается иметь всем драконам), позволяющие ему как плавать, так и ползать по суше, если он соблаговолит туда выбраться, или карабкаться по скалам, как делают ящерицы. Хвост был длиннее туловища в три раза и служил как для маневрирования, так и для нападения: одного удара хватало, чтобы развалить надвое любого противника. Рогами, изогнутыми не кверху, как у драконов суши, а книзу, морские драконы взрывали песок и ил, когда искали еду: рыб, моллюсков, морских звёзд.
