— Ты с больной головы на здоровую не переваливай, Никсель, — сказал я, помахав пальцем в воздухе, — меня избили потому, что ты меня вовремя не забрала.

— Хреново ты обо мне думаешь, инженер фигов. Я не могла тебя забрать на виду у полицаев. Ты сам просил не сверкать крыльями понапрасну.

— Но потом ведь забрала же? При этом на виду.

— То есть ты ставишь мне в вину, что я тебя спасла, когда у тебя трюки кончились? Давай я тебя верну обратно. Полицаи тебя додушат. Я верю в их потенциал.

— Нет, тут ты правильно поступила, Никсель, — не без труда согласился я. — Это был нужный и оправданный поступок. Без тебя меня бы прикончили. Большое тебе спасибо.

— Надо же кто разговорился! — выдохнула мне в ухо Никсель. Было видно, что полет сквозь космос дается ей с трудом. — А я-то было решила, что ты вообще слов благодарности не знаешь.

— Знаю, знаю… — перебил я девушку, — лучше скажи, куда мы летим?

Увлеченный беседой, я как-то не отслеживал вектор нашего движения и сейчас удивленно оглядывался — мы висели в космосе, прямо над вращающимся под нами бубликом станции. Над нашими головами темнел провалами шлюзовых камер расположенный в спице стыковочный узел.

— А мы часом не задохнемся, Никсель? — нейтральным тоном спросил я. — Мы вообще чем сейчас дышим?

— Воздухом, — ядовито ответила все еще злящаяся на меня девушка, — когда я на изнанку перехожу, то захватываю и пузырь воздуха.

— А на сколько его хватает? — не удержался от вопроса я.

— На час где-то. Я как-то пробовала так концерт посмотреть — так довольно скоро дышать стало трудно.

— Тогда нам нужно быстрей скользнуть в бублик, Никсель. Задохнемся нафиг.

— Я биплан ищу. Не могу понять, где его оставила.

— Ты его на кольце или в ступице парковала? — спросил я, подавив нечеловеческим усилием воли все рвущиеся наружу комментарии.

— На кольце. Там пруд был. С пальмами.

— Значит, летим к кольцу. Не думаю, что там много прудов.

* * *

Лететь пришлось долго и тяжело. Довольно скоро Никсель устала тащить меня на руках и перехватила ногами, скрестив их у меня на груди. Мерное покачивание, тепло прижавшейся к моей спине девушки вкупе с хриплым дыханием навеивало настолько пошлые мысли, что мне срочно пришлось думать о чем-то нейтральном.

Почему мы с Никсель никогда не можем договориться? Вовсе не потому, что говорим на разных языках, как обычно говорят в таких случаях. Пропасть между нами гораздо глубже: моё мышление и мышление Никсель основано на принципиально различных базовых принципах. И я, увы, не шучу.

Сильно упрощая, можно сказать, что Никсель — лирик, а я физик. Сейчас я объясню, что я под этим подразумеваю. Для начала немного ликбеза. И я, и Никсель, обдумывая происходящие события и строя планы, пользуемся моделями окружающего нас мира.

Моя воображаемая модель мира — физическая. То есть это упрощенная копия нашего реального мира. Только попроще. Понятно почему — ни один мозг в мире не справится с полноценной симуляцией реальности. Но за исключением деталей моя воображаемая модель очень похожа на реальный мир. Огонь в ней жжется, вода мокрая, уран не тонет в ртути. Помимо вещей и предметов, в моей копии мира есть и живые существа. Коты, собаки, Никсель, другие люди. Я по мере сил и способностей разума стараюсь, чтоб модели людей в моем разуме действовали и поступали в точности так, как они ведут себя в реальности. Для меня это очень важно, ведь я, планируя свои действия, как бы проигрываю в голове десятки вариантов своих поступков и реакций на них других людей, животных и предметов. Конечно, я не веду эти расчеты осознанно — я занимаюсь этим всю жизнь, так что для меня это так же привычно, как дышать.

Модель мира Никсель — книга. Чудовищно сложная книга, скорее, даже база данных, где каждому событию, явлению, человеку присвоен ярлычок с описанием. У простых вещей описания простые. У сложных вещей — запутанные, со многими смыслами. Еще эти ярлычки разноцветные — они окрашены эмоциями. Основная масса — знания — нейтральные, белые. Есть черные — это недостоверная информация от плохих людей. Есть яркие — это проверенная информация от подруг и людей с хорошими лицами.

Никсель, планируя свои действия, основывается не на физической, а на гипертекстовой модели мира. Она словно бы живет не в реальном, а в придуманном кем-то мире. В её воображаемой вселенной перо сильнее шпаги. Описание вещи, тот ярлычок, который она хранит в базе данных, важнее, чем то, что видят её глаза.

Поясню на примере. Что вижу я, когда смотрю на "Черный квадрат" Малевича? Бездарную графоманскую мазню. Я оцениваю картины по нескольким параметрам: сюжету, мастерству художника и эмоциональному воздействию. Малевич во всех трех дисциплинах болтается в районе нуля. Отсюда вывод — перед нами очередной голландский тюльпанчик 1637 года, то есть того краткого периода, когда из-за действий пройдох-спекулянтов луковицы тюльпанов стоили в десять раз дороже, чем золото того же веса.

А Никсель видит первый и самый прославленный супрематический "знак" Малевича, картину, замершую, благодаря таланту автора, как бы на пограничной полосе — между искусством и не-искусством, логикой и алогизмом, бытием и небытием, крайней простотой и беспредельной сложностью.

Понятно, что Никсель это не сама придумала или почувствовала. Она это вспомнила, отчасти скомпилировав из ранее услышанных и прочитанных отзывов. Поскольку все значимые ярлычки с описанием картины наполнены цветом положительных эмоций, Никсель приятно смотреть на нее. Она ей нравится — и это не поза, не притворство. Это действительно так.

Между прочим, жизнь в гипертекстовом мире вовсе не так глупа, как может показаться. Люди — существа социальные. Основанная на мнениях людей модель мира Никсель позволяет ей быть социализированней меня. Она не спотыкается о чужие глупости — она плавает в них как рыба в воде.

Главный недостаток модели Никсель даже не том, что она придумана другими людьми. Главный недостаток в том, что она противоречива. В книгах возможно всё. В мире Никсель тоже.

Например, Никсель часто упрекали в том, что она ненавидит мужчин. Приводили её твиты, в которых она резко прохаживалась по людям, что писают стоя. При этом Никсель искренне любит своего мужа. Который — внезапно! — мужчина. И возмущается, когда ей указывают на противоречивость позиции. С её колокольни никакого противоречия нет: информация о том, что все мужчины опасны, достоверна, так как получена от подруг-феминисток и связана с положительными эмоциями. Информация о том, что её муж — хороший парень, тоже достоверна, так как получена от мужа и тоже окрашена положительными эмоциями.

Противоречие в этом вижу только я. Потому что это нарушает базовую логику физического мира. Куб не может быть шаром, потому что он куб. Но подобная железная логика действует только в реальном мире. И в копии реального мира — в моей воображаемой реальности.

В гипертекстовом мире Никсель можно сказать, что куб — то шар. Почему бы и нет? Вот я сейчас это сказал, и небеса не разверзлись. Конечно, вообразить себе это Никсель не может, но ей и не надо. Она не визуализирует то, о чем говорит. Это я, когда что-то представляю, как бы смотрю в голове мультик. В случае Никсель это не мультик, а окрашенный эмоциями текст.

И я, и Никсель постоянно верифицируем, то есть сравниваем с реальностью свои модели мира. Как это делаю я? Набивая шишки. То есть если я неправильно оценил мягкость снега при прыжке в него, то полученный при приземлении синяк подвигнет меня к пересмотру воображаемой модели.

Опирающая на текстовые данные Никсель тоже постоянно обновляет свою базу — общаясь с подружками, она вносит корректировки в оценки людей и явлений. Помогают ей в этом распределенные сети женского общего разума, которые с развитием информационных технологий стали плотней и гуще.

В определенном смысле её способ даже немного лучше — для того чтоб сообразить, что, прыгнув в снег, Никсель отобьёт жопу, ей вовсе не нужно прыгать. Ей достаточно вспомнить, что говорят о прыжках другие женщины, чтоб понять, что это не самый умный поступок.