Небольшая комната была хорошо, богато отделана: обои, окна, двери были наилучшего качества, и это чувствовалось. Мебель, между тем, стояла самая простая и далеко не новая: узкая кровать с ковриками на стене и на полу, шкаф, сервантик с какими-то вещичками и письменный стол с двумя стульями. На стене напротив кровати был прикреплён плоский телевизор.

– Видишь, деточка, как у меня чистенько? – обратилась старушка к Юле. – Я сама всё делаю: и стираю, и полы мою, хотя мне уже восемьдесят четыре года. Вадим, как у тебя дела? Что нового? Ты так давно меня не навещал и не звонишь почти.

– Некогда, бабуля, учусь. Нормально всё. И у матери всё хорошо. Бабуля, мы с друзьями собрались на турбазу, а у меня денег нет. Очень хочется съездить… Всю зиму в городе… Скоро лето.

– Сколько надо?

– Три тысячи, ну две.

Бабка вытащила из серванта старинный, отделанный бисером кошелек и дала внуку деньги.

Вадим не задержался надолго. Получив желаемое, он поговорил с бабушкой от силы минут десять и стал собираться:

– Ну всё, бабань, не буду вам мешать. Беседуйте, а я пошёл.

Юля, теребящая блокнотик, осталась с женщиной наедине.

– Я всем помогаю деньгами, – начала Анна Андреевна. – Вадима вот поддерживаю. Бедные родственники у меня есть во Владимире, им высылаю. Соседке снизу тоже денег подкидываю, у нее муж пьяница, иногда им дома есть нечего.

– Вадим мне сказал, что вы были участницей войны, – девушка приступила к делу. – Расскажите, пожалуйста.

– Да была, деточка, была… Я к этой соседке хожу спасаться, когда дома совсем уж нестерпимо становится. У меня с дочкой тяжёлые отношения. У нас с ней деньги отдельно. Тоня с семьей сама по себе, я сама по себе. У нас и продукты разные.

Юле хотелось быстрее закончить разговор, она попыталась вернуть старушку к нужной теме:

– А где вы служили?

– Под Москвой, Юля. Юлей же тебя зовут? – Девушка кивнула. – Зенитчицей была. Снаряды к зенитному орудию подносила. Мы старались вражеские самолеты в Москву не пропустить.

Анна Андреевна вздохнула и продолжила:

– Да, с дочкой мы питаемся раздельно. Она себе готовит, а я себе. Она хорошо готовит, но никогда меня не угостит. Вот Пасха была недавно, она куличей наделала, таких вкусных. А я не стряпаю уже, мне тяжело. Она даже куличиком не угостила.

Юля не знала, что еще спросить про военную службу.

– Расскажите что-нибудь о войне, – попросила она.

– Полковник у нас был, хозяйственный такой. Мы, солдаты, свежих фруктов-овощей не ели, авитаминоз начался сильный, цинга даже. Так он придумал капусту засолить. Рядом было капустное поле. Как он с колхозом договорился, я не знаю, только солдаты всю эту капусту поснимали, выкопали огромную яму, стенки и дно укрепили цементом и прямо в яме посолили капусту. Целым взводом рубили, да. А потом всю зиму ели. Из других полков к нам приезжали за капустой… А дочка даже куличиком не угостила. Она со мной не разговаривает. И муж её не разговаривает, он у неё большой милицейский начальник. Они только орут на меня.

Личико старушки сморщилось, Юля с сочувствием погладила её руку, лежащую на столе.

– Деточка, если бы ты знала, как они орут! Мат-перемат! Такими словами, что ужас… Толкают, вещи мои швыряют. Я однажды сунула руку в холодильник, а зять дверцей как хлопнет и смеётся. У меня потом огромный синяк на руке был. Я боюсь лишний раз из комнаты выйти.

У Юльки защипало в носу.

– Они меня просто ненавидят. Прямо говорят: «Скорее бы ты сдохла», а я всё никак не подыхаю. Когда сильно обидят, ухожу к соседке, Раечке. Она меня жалеет. Сижу у неё весь день, а домой только ночевать прихожу. Они потом орут, что я по людям хожу и про них сплетни распускаю. А я ни к кому и не хожу, только к Раечке.

Старушка промокнула глаза ситцевой тряпочкой.

Видя, что никакой нужной информации получить больше не удастся, Юля собралась домой. Она встала и вспомнила, что учительница просила в сообщении по возможности представить фотографии ветерана.

– Анна Андреевна, у вас не сохранилось фотографий времен войны? – спросила она напоследок. – Я отсканирую и верну.

– Тоня раз разозлилась и все мои фотографии порвала в клочья. У меня одна только осталась, я ее спрятала.

Старушка открыла сервант, долго перебирала какие-то пожелтевшие бумаги и наконец достала потёртую фотографию. На снимке большая группа солдат в живописных позах расположилась на траве у низенького заборчика: кто сидел, кто лежал.

– Вот я, – сказала Анна Андреевна, указывая на молоденькую девушку, – в белой гимнастёрке, когда все были в обычных, зелёных. Я белую гимнастёрку попросила у командира, специально чтобы сфотографироваться.

– Я верну, – пообещала Юля. – Спасибо большое за рассказ.

Она торопливо положила фотографию и блокнотик в сумочку и чуть ли не бегом направилась к выходу. Анна Андреевна проводила её до прихожей. Хозяйка продолжала заниматься ремонтом, не реагируя на посетительницу.

Юлька вышла из подъезда слегка ошеломленная. Она не представляла, что так можно так ненавидеть собственную маму. В Юлиной семье родители и две сестренки всегда любили друг друга, жалели, помогали. Если случались какие-то неприятности там – во внешнем мире, то у себя дома они всегда могли рассчитывать на сочувствие и поддержку.

Неожиданно к ней подошел Вадим, который, как оказалось, дожидался её в тенечке на лавке у соседнего подъезда.

– Я решил тебя подождать. Ну как? – спросил он. – Рассказала тебе бабанька о войне?

– Ага, как солдаты в войну капусту солили, – ответила Юля, непривычно тихая и задумчивая. Помолчав, спросила: – Почему её так обижают родные?

– Не знаю, – ответил Вадим, не удивившись вопросу. – Бабушка очень любила своего сына, моего папу, а дочку, наверное, не любила. Но это так, версия. Просто я помню, что с папой у бабушки были очень хорошие отношения.

– Вадим, забери её к себе, – умоляющим голосом обратилась к другу Юля. – Ей там плохо!

– Мы предлагали, она не хочет. Квартира однокомнатная, вдвоём нам будет тесно. Она всё время повторяет: «Ты скоро женишься». А здесь у неё всё-таки своя комната.

– Невыносимо так жить!

– Ты не думай, что бабка с дочкой из-за квартиры разругалась, из-за того, что бабка мне эту квартиру отписала. Когда дочка к себе бабаню забирала, ни о какой квартире ещё и речи не было, а они уже постоянно ссорились, – оправдывался Вадим. – И потом, когда бабушка уже сказала нам, что хочет квартиру мне оставить, мама спрашивала: может, тете Тоне, у них двое детей. Бабушка сказала: они богатые, сами купят.

Некоторое время Вадим и Юля шли молча.

– Ты знаешь, сколько ей лет? Думай, что хочешь, а я боюсь с ней один жить. Вдруг проснусь утром, а она мёртвая. – Неожиданно Вадим привел новый аргумент и, поймав презрительный взгляд подруги, покраснел.

– Надо с кем-то посоветоваться, – решительно сказала Юля. – Я просто не могу так всё оставить. Как-то ей, наверное, можно помочь!

Они медленно двигались по улице. Вадим украдкой посматривал на девушку – такой серьёзной и такой грустной он её еще не видел. Ему даже показалось, что она стала старше.

– Давай зайдем в церковь, – неожиданно предложила Юля. – Может, нам священник что-нибудь посоветует.

Церковь стояла в стороне, в тени окружавших её деревьев, маленькая и изящная, как шкатулка из белого камня.

Юля и Вадим поднялись по ступенькам, открыли высокую дверь, вошли внутрь и оказались после яркого солнечного света в полумраке и тишине, здесь стоял особый запах – свечей, ладана и человеческого дыханья. Служба давно кончилась, и сейчас в церкви никого не было, только средних лет женщина в белом платочке вышла с ведром и шваброй из какой-то двери.

– Извините, мы бы хотели поговорить со священником… – обратилась к ней Юля.

– Здравствуйте. Батюшка занят, сейчас к вам не выйдет. Приходите на службу, в пять часов, после службы пообщаетесь.

Наверное, лицо у Юли стало ещё более грустным, потому что женщина, хоть и без большого интереса, спросила: