А посылки посылали?

Нет. Какие посылки? Трофеи? Мы же солдаты. Нет.

Позже, в Германии зайдешь в дом – надо белье поменять, открываешь шкаф, берешь там комбинацию, брюки-то это наше, а нижнее белье меняешь. Портянки мы уже не носили, а надевали по 5–6 чулок шелковых, фильдеперсовых, – и в сапоги. Идешь дальше. И на этом я погорела. Под конец войны. Поменяла… У нас же вещмешков не было, мы их давно бросили в хозвзводе.

Противогазы тоже бросили. У нас только патроны, гранаты, винтовка. И вот уже перед концом войны зашла я в дом, там в шкафу чистое, перевязанное ленточками белье, я же не буду проверять, какое оно?! Поменяла все белье, а оказалось, оно штопаное! Так и приехала в штопаной комбинации в Москву.

Вообще, как мылись-стирались на фронте?

Сложно. Как-то в одно селенье зашли, там парная баня была. Мы туда зашли, а оттуда ели вышли – угорели, не знали, как ею пользоваться. В общем, сложно.

А вши были?

Нет. У меня не было. У солдат были. Стригли коротко. А в школе нас постригли всех как мальчишек. Я помню, мы один раз шли из столовой, а Маруся шла последней. Она болела, и у нее длинные волосы. А девочка стоит и говорит: «Мама, мама, вот смотри, дяденьки идут, одна тетенька только!» А мы в брюках и все подстриженные…

Как вы к немцам относились?

Ой, ненавидели!

Интервью: Артем Драбкин

Лит. обработка: Артем Драбкин

Я родилась 14 октября 1923 года в деревне Николаевской Моршанского района Тамбовской области. Но я там очень мало прожила, папа был в то время строителем, строил университеты, и когда мне было три года, мы с мамой уехали в Ташкент, к папе.

Помню, однажды, мама принесла обед папе, а я села в ковш бетонной машины, мама хватилась, меня нет, спрашивает: «А где же Маруська?!» Нет нигде. Строители смотрят, я уже на пятом этаже.

В 1932–1933 годах папа с бригадой работали в Нальчике, и всю мамину родню он вызвал туда. Приехали мы в Нальчик, но пока собирались, все документы сгорели. Начали восстанавливать, и мне вместо 1923 года указали 1924 год.

Училась в школе, активно занималась общественной деятельностью. Еще в старших классах я окончила курсы медсестер. Помню, у частей, которые стояли в Нальчике, были тактические занятия, и вот из одной части пришел к нам в школу военный. Говорит: «У вас среди старшеклассников медики есть?» Все на меня показывают, говорят: она у нас одна умеет раны перевязывать, раненых таскать. А я была маленькая, щупленькая. «Она?!» «Хочешь, я тебя сейчас отсюда унесу на плече?»

Потом вышел указ об оплате за учебу в школе, а моя старшая сестра и ее подружки после 7 класса поступили в финансово-экономический техникум в Орджоникидзе. Когда она приехала получать паспорт, я ей говорю: узнай, если меня примут на второй курс, тогда я не пойду в 10 класс. Она уехала, а потом прислала телеграмму: «выезжай, прием в ФЭТ есть». Мама говорит: «Это какой еще ФЭТ?» – «Финансово-экономический техникум». – «Слава богу, а я думала, что ты артисткой пойдешь»; – у нас хороший Дворец пионеров был и мы там ставили очень много пьес по Пушкину, Тургеневу, а я всегда играла заглавные роли, соседи все время говорили: «Вон наша артистка пошла».

Я приехала в техникум, поднимаюсь в учительскую и одна из педагогов подходит: «Девочка, ты кого потеряла?» – «Нет, я приехала поступать на второй курс». – «А документы?» – «Мне в школе не дали, я так приехала сама». – «Что с тобой делать?» – «Пустите меня в класс, я хоть школу-то пропустила, так хоть здесь не пропущу уроки». И меня отправили в класс, а там урок истории был. Учительница задает вопрос, расскажите о победах Петра Великого, все сидят, молчат, а я любила историю, говорю, можно мне. И рассказала о победах Петра.

Следующий урок – литература. Учительница: «Кто расскажет стихотворение?» Все молчат, а учительница по истории после урока рассказала, как хорошо я знаю предмет: «Она нам всем нос утерла, знает историю лучше, чем я, учительница!», – и Зоя Яковлевна Кибалова, учительница по литературе, говорит: «Может быть, нам новенькая что-нибудь расскажет?» – «Что вам надо: Чехова, Пушкина, Лермонтова?» Прочитала «Смерть поэта».

Меня оставили на втором курсе. В октябре я получила паспорт, пришли документы из школы. В школе педагоги жалели – ох, ах, такую девчонку потеряли, да что же мы ее не удержали! В ноябре вышел указ, что многодетным и малоимущим семьям учеба в школе бесплатно, а у нас в семье было семеро детей, да в 1941 году мама родила восьмого, брата. Я говорю: «Кто же знал? Зато остальные будут бесплатно учиться». Перешла на третий курс. Приходим сдавать экзамены. Смеемся, хохочем, друг другу вопросы задаем, преподаватель по инспекции и бухгалтерскому учету был такой грузин: Датошия, он не любил, чтобы девчонки красились, а я блондинкой была, а брови черные. Он берет платок и проводит мне по бровям. Я ему по рукам как дам. Говорю: «Во-первых, я девушка, не трогайте меня. А во-вторых, я не крашусь, это все мое родное». Он говорит: «Вот как надо драться за себя».

23 июня у нас должен был быть последний экзамен, а уже было назначено, кто где будет проходить практику, и вот 22 июня мы идем, смеемся, а по дороге едут велосипедисты, говорят: «Что вы ржете, как коровы?» «Что случилось, мы никому не мешаем, идем по дороге». «Война началась, бегите обратно в город». Мы помчались обратно, так пролетели, как ни один спринтер не пробежит. Вбегаю в общежитие, чемоданы сложены в стороне. Мы сразу же побежали в военкомат. «Товарищ комиссар, можно на фронт?». А каждые полчаса-час передает Левитан, как отходят наши части, как немцы бомбят Киев, как на Севастополь налетели самолеты, но наши летчики их отогнали. Нам говорят, нечего еще на фронте делать, еще сопливые, выписывайте повестки тем, кто подлежит мобилизации. Пишем день, два, три.

Там я познакомилась с одной девочкой, Эммой, они с родителями и братьями перед войной из Житомира отдохнуть приехали, а тут война, куда им возвращаться? Мы с подружкой пустили их к нам в комнату переночевать, поделились хлебом. Через 60 лет мы опять встретились. Подходит ко мне в парке Горького Эмма и говорит: «Вы так похожи на одну нашу знакомую, которая училась в финансовом техникуме». «Не Маша Клейменова?» «Да». «Так это я!»

В конце 1941 года, когда немцы взяли Ростов, к нам пришел командир из погранучилища, тогда в Орджоникидзе было три училища – два пехотных и пограничное войск НКВД, говорит: «В училище формируется воинская часть, мы идем в горы, нужны санинструкторы, санитарки». Я говорю: «Иду». Пришли в горы, зашли в аул, ребята, донские казаки, которые ушли из Ростова, на лошадях, а я на тачанке. Вошли в аул, написано «сельсовет», командир туда. Поздоровались, спрашиваем: «Банда где»? Нам: «Никакой банды нет. Вот мой партийный билет, 24 года я в партии, 24 года я руковожу этим колхозом». Я говорю: «Ты не ври. Я на Кавказе прожила 10 лет, всех знаю, кто любит сало, кто нет». Он засмеялся, но командир ему поверил. Стали уходить и попали в окружение, в осаду. Кругом горы, сопки, сверху в папахе такой говорит: «Командир, напрасно ты девчонку не послушал, мы вас сейчас здесь по одному расстреляем».

До ночи продержались, а ночью я говорю: «Давай-ка, поскачу до наших…. Они сейчас уснули». Мы копыта лошади лопухами обмотали, чтобы не цокали, и я поскакала, а там до окраины леса метров 250, а потом еще с полкилометра, если не больше. Мне совсем немножко оставалось, когда одно копыто начало цокать, и бандиты открыли огонь, пуля попала в ногу по касательной. Я примчалась, рассказала, там сразу училище подняли, а меня в больницу. Когда я вышла из больницы мне уже рассказали, что всю банду взяли.