Вот только решать Заманилов не мог, боялся. Быть суровым и, главное, всезнающим начальником в глазах робких и от этого становящихся совсем униженными подчиненных – этим искусством он овладел, пожалуй, вполне. Но оставшись один, а тем более, один на один с начальством, которое ждало от него не данных по репрессиям среди кулаков и подкулачников, а реальной работы против японской разведки, Заманилов оказывался в сложном положении. Он не умел вербовать, не мог самостоятельно оценить пригодность объекта для вербовки, взвесить все «за» и «против» и, тем более, принять решение – единственно верное решение, за которое потом придется отвечать. Уже через час надо было идти на доклад наверх и в том числе сообщать данные об активности японских журналистов. Как и что сообщать, было непонятно. «По японцам» Заманилов и работал всего-то полгода, его перевели сюда с повышением из кадров, где никак не хотели продвигать, и возникла даже опасность увольнения из органов. Поделом. Сам виноват: зная, что в кадрах конкуренция среди сыновей сапожников и аптекарей была необыкновенно высока, позволил себе оступиться. «Заманил», соблазнил по старой привычке (подвела ж, проклятая!) жену своего начальника. Об адюльтере быстро стало известно (нашел с кем спать, дубина!). Поначалу, в горячке, чуть было не поперли из партии, но по счастью сам начальник якобы оказался связан с троцкистами, и его быстро переместили из теплого кабинета в сырой подвал неприметного здания во внутреннем дворе. Жена арестованного в тот же день уехала в неизвестном направлении, бросив квартиру и имущество. Дело Заманилова замяли, а на парткоме порекомендовали в органах его оставить, но отправить на «перековку», на «живую оперативную работу». Как раз в это время освободилась должность в японском отделе. Освободилась, по счастью, временно – начальник управления сказал, что ответственный сотрудник, чью фамилию даже называть нельзя, находится в загранкомандировке. Вернется, и Заманилова, как прошедшего боевое крещение в борьбе с японскими милитаристами и их пособниками, вернут обратно в кадры. Может быть.

Ох, вернуть-то, может, и вернут, но вот только куда… Последние недели совсем запутавшись и не понимая, что делать, Заманилов утешал себя исключительно общением с сетью агентесс. Их у него было немало, но руководить ими получалось с трудом. Чертовы барышни были все до единой, сплошь, либо дочери, либо вдовы белогвардейских офицеров. С Заманиловым ложились в постель, не скрывая омерзения – так, что потом сам себе становился противен, что и вовсе оказалось для него неожиданным. Но и это бы ладно – пережить можно, знал про себя, что дерьмо человечишко, но ведь и ценной информации они не давали никакой. Он-то сдуру завел их, чтобы не только радость доставить организму ненасытному, но и связями укрепиться, ан нет. Идти к начальству по-прежнему было не с чем. Не рассказывать же, скольких своих (строго говоря, чужих – того оперативника, что был в командировке) женщин-агентов «заманил». Перспектив же реальной и, главное, успешной оперативной работы не было никаких.

Военные атташе и дипломаты в Москве работали под таким плотным колпаком, что и не пытались предпринять ничего шпионского. Дипломатические документы, пересылаемые почтой, изымались соответствующей службой регулярно, вализы вскрывались, но это делали другие сотрудники, и Заманилов как ни старался, не смог войти в их группу. Его явно сторонились, постоянно напоминая о том, что его поле деятельности – сеть «медовых ловушек» из бывшедворянских девиц и трое японских корреспондентов, аккредитованных в столице. Последние же, как нарочно, предпочитали из посольства выходить только вместе с дипломатами. Несанкционированных контактов не имели, встреч не назначали. Разговоров не вели. Не корреспонденты, а испуганные кролики. Удача вроде засветила своим дрожащим обманчивым лучом, когда журналист Курихара, три года сиднем сидевший в посольстве, вдруг, ни с того ни с сего, резко увеличил количество занятий русским языком с Любовью Вагнер – вдовой расстрелянного тут, на Лубянке, в декабре 1923 года бывшего белого генерала. На кой ляд ему понадобился русский перед завершением срока командировки, было непонятно, а потому подозрительно. Агент же «Ирис» была особенно ценна тем, что, помимо Курихары, преподавала русский язык сразу нескольким дипломатам и военному атташе подполковнику Накаяме. Казалось бы, вот она оперативная удача, сама в руки идет. Но всю информацию по Накаяме Вагнер сообщала лично начальнику Особого [Так?] отдела – на то было соответствующее распоряжение самого Ягоды. Других дипломатов вели другие сотрудники, и Заманилову достался только никчемный журналист, о котором было известно, что он тесно общается с Накаямой, но к военным делам отношения вроде бы не имеет («нашел мощного покровителя», – смекал многоопытный в таких делах Заманилов), активности не проявляет. «Ирис» тоже по нему ничего не давала. Правда, прокололась в июле – не получив санкции руководства, приехала на дачу японского посольства (на даче летом особенно часто бывал как раз Накаяма), да не одна, а с дочерью. По донесению горничных и сообщению самой Вагнер, разговор вели светский, то есть ни о чем, а приглашены были специально посмотреть ирисы, которые «Ирис» очень любила. Откуда-то этот Накаяма, то ли из Германии, то ли из Голландии, дипломатической почтой получил клубни, и наш садовник их посадил и благополучно вырастил.

«Черти что, – ругался тогда Заманилов, вытягивая из золотого портсигара папиросу за папиросой, – докладывать о том, что на даче японского посольства выращен сорт поздних ирисов? Что дочери агента все эти ирисы доставлены на следующий день в коммунальную квартиру? Хорошо еще, все соседи знают, что мадам Вагнер – тетка непростая, и с ней лучше не связываться, но все равно два анонимных доноса на нее пришли. Понятно, что этот дурачок Курихара на нее, как говориться, возбудился и хочет увезти в Японию. Понятно, что мы этого не позволим – паспорта у нее нет, никуда не денется. Мамаша ее открыто над ним, Заманиловым, издевается. Дает – плачет, но дает, но лучше бы давала информацию!».

– Сука! – вслух выругался Заманилов и лихорадочно закурил. Наблюдение ни к черту. Ели рыбу (опять эта рыба!), разговаривали о землетрясении и о селедке под шубой. Под конец их обоих чуть не убил какой-то амбал, но повезло – все спаслись. Им-то повезло, а вот как с такими оперативными данными спасать свою шкуру?

Шубой тут не поможешь, а чем помочь себе выпутаться из позорного и крайне опасного для карьеры положения, Заманилов пока не придумал.

Подполковник Накаяма пребывал в состоянии крайнего раздражения и несколько раз коротко бросал водителю: «Скорее!» Подстегиваемый недовольным седоком, черный «форд» вылетел из Москвы и на скорости, какая только была возможна на разбитой дороге, приближался к Кузьминкам. Осенний подмосковный пейзаж не радовал глаз японского разведчика. Он устал от этой страны, устал от странного статуса дипломата-заключенного, какого он не встречал ни в одной другой державе, а уж долг службы возлюбленному императору побросал господина Накаяму по всему миру не меньше, чем профессионального мидовца. И только здесь он неожиданно для себя осознал, что дополнительный оклад, который выплачивал Токио японским сотрудникам миссии в Москве за особые условия службы в Советском Союзе, был вполне оправдан. «Деньги зря не платят», – говорят русские, и они правы. Надбавка, которую японские военные между собой презрительно называли «небоевые боевые выплаты», оказалась слабым, но необходимым утешением для дипломатов, которые и правда находились в России как на войне.

«À la guerre comme À la guerre», – подумал подполковник, развернулся на сиденье и посмотрел в заднее стекло. В сгущающемся сумраке пока еще хорошо было видно уверенно следующую за ними машину сопровождения. Разведчик подтянул верхнюю губу с усиками а-ля император и раздраженно, совсем по-кошачьи, зашипел. Проклятые чекисты. В этой стране никакой дипломат не чувствовал себя дипломатом. Начиная с того, что уже десять лет прошло со времени открытия посольства в Москве, а японским представителям до сих пор предлагают самостоятельно искать квартиры для проживания в столице. Раньше-то, конечно, было еще хуже – выделили одно на всех общежитие на Спиридоновке, рядом с посольством. Общежитие! Опытные дипломаты и разведчики, которые, служа в Европе на аналогичных должностях, имели собственные машины, квартиры (а то и виллы!), в этом чертовом городе жили как студенты захудалого университета или коммунисты-рабфаковцы – по четыре человека в одной комнате! Понятное дело, в таких условиях нечего и думать было о приглашении сюда жен и детей. Приходилось коротать годы – неделю за неделей, месяц за месяцем в одиночестве, «холостяковать» – подполковник специально выучил это мудреное русское слово. И это при том, что приличное жилье в Москве вполне можно было найти. Вернее, можно было бы, если бы не ЧК, не эти наглые и беспардонные «гэпэушники», ставшие теперь «энкавэдэшниками». Нет сомнений, что выдумка с общежитием была их рук делом. Что и говорить: прием простой, но гениальный. Искавшие любую возможность как можно меньше времени проводить с соседями по дипломатической коммуналке, японские чиновники и офицеры здесь, в Москве, как с ума посходили. Бросились во все тяжкие, а какие «тяжкие» в холодной русской столице? Театр могут себе позволить немногие из-за слабого знания языка, да и смотреть мейерхольдовскую клоунаду нет никакого желания, а ею заполонена уже добрая половина московских сцен. Остается Большой с его оперой и балетом: и классика, и знание языка не требуются. Предшественник Накаямы с грустной усмешкой заметил, что, если так пойдет и дальше, офицеры атташата могут смело менять работу и становиться театральными критиками: опыт и количество часов, проведенных в театре, зрительский опыт и умение писать отчеты вполне это позволяли. Вот только разведывательное мастерство таким образом никак не совершенствовалось, а результаты разведработы выглядели просто позорно. И к этому позору необходимо было привыкнуть – у дипломатов, находившихся под постоянным присмотром чекистов, просто не было иного выхода. Очень быстро, впрочем, японцы и с этим смирились и даже настолько привыкли к слежке, что уже не раз обращались к своим сопровождающим с просьбой посодействовать в покупке билетов в Большой театр или пропустить их мимо звероподобных швейцаров в приличные московские рестораны. Последних осталось – по пальцам пересчитать, и очереди в них стояли дикие. Но, конечно же главным и тягчайшим испытанием для доблестных разведчиков микадо стало отсутствие женской ласки.