Оперативный отдел ВЧК в эти дни только формировался, Иностранный отдел как структура ещё не существовал, хотя уже создавалась сеть зарубежной агентуры – при самом активном участии Артура, уже называющего себя Артузовым. Несколько человек из «первого призыва», кстати, отобранные лично им, полиглотом и умником, успешно проработали три и даже четыре десятка лет.

Что касается лично меня, то решение, принятое на уровне Менжинского, звучало примерно так: пока работать здесь, в России, но с перспективой заброски на Запад.

«Только не в Германию», – в тот момент подумал я, хотя и знание немецкого языка, и мой внешний типаж как бы предполагали это направление.

Наверное, большинство из тех, кто пережил фронтовые, да и морские столкновения с тевтонами, меня понимают, а уж те, кто потерял от их рук близких своих, – так понимают наверняка.

…Мне следовало соблюдать внешний политический нейтралитет, не показывая ни армейскому начальству, вплоть до последнего моего места службы в Добровольческой армии, ни всевозможным Советам, включая преимущественно эсеровские, а то и большевистские по составу, на что направлена действительная моя работа.

В сущности, соблюдать это было несложно. Любым сколь-нибудь крупным воинским формированиям требовалась нормальная – не на уровне вестовых, – связь, особенно в условиях мобильной войны, когда не было сплошной линии фронта, разве что на отдельных участках, например под Царицыным или на Перекопе. Все командиры, начальники и атаманы понимали это. А если не понимали, то быстро и почти всегда бесславно канули в небытие вместе со своими формированиями. Так что специалисты по связи требовались всем – и многим из них, в том числе и мне, прощались уклоны от новых веяний. И уж, во всяком случае, не требовалось бурных проявлений корпоративного патриотизма.

Положение старшего, а затем и главного офицера-связиста давало мне возможность читать все донесения, работать на любом из наших, импортных и даже трофейных аппаратов и в любое время суток. Тем более, что я зарекомендовал себя специалистом по перехвату радиотелеграфных и радиосообщений, их расшифровке и интерпретации. Старшим командирам это помогало в оперативном планировании (воевать, до начала двадцатого года, приходилось не только и не столько с Красной армией), а мне – входить в доверие и успешно передавать своим всё, что хоть в малой доле, но способствовало удачным боевым действиям.

Конечно, не всё там, на фронтах (кстати, фронта как такового, со сплошными линиями окопов и заграждений, до средины двадцатого, когда загнали Вооруженные силы Юга России в Крым, почти что не бывало) и театрах военных действий, получалось так, как было запланировано здесь, и какие принимались контрмеры «там», у наших.

Помню, весной девятнадцатого, когда генералы Слащёв и Кутепов вели свои дивизии с боями по Тавриде на восток, навстречу дончакам, было решено поддержать армейские операции ударами и десантами с Азова.

О переговорах Антона Ивановича и армейской верхушки с вице-адмиралом Саблиным и плане большого десанта в Мариуполь мне удалось предупредить наших заблаговременно.

Радиоперехват сообщения от коменданта Мариуполя командованию Южного фронта о том, что в порядке защиты от возможной атаки с моря залив и гавань защищены минным заграждением, я прочёл и, естественно, ни в какие сводки не внёс. Ни десант, ни даже эффективный обстрел промышленного города, откуда соединенными силами рабочих отрядов и анархистов Махно недавно были выбиты войска Донской армии, не должен был состояться.

Но человеческий фактор сработал по-своему…

Настоящей канонадой это нельзя было назвать, иногда по нескольку часов не доносились раскаты орудийных выстрелов и снарядные разрывы, но всё равно гремело уже недалеко. И с каждым днем всё ближе и ближе.

Бывший инженер-лейтенант Императорского флота, ныне – начальник оперативной связи «красного» Мариуполя Леонид Матусевич так и сказал коллеге, белобрысому, немецких кровей лейтенанту Теодору Ломману:

– Наши уже близко. Дня три, не больше.

Теодор, он же Фёдор, – а за глаза его иначе как «лоцман Ломан» и не называли в соответствии с главной его морской профессией, которой он владел исправно, ответил без особого на то энтузиазма:

– Может, три, а может, больше. Этот военком, Апатьев, уже вроде полтысячи штыков набрал, завтра выступают.

Матусевич только рукой махнул.

– Пятьсот ополченцев против кадровых дивизий? Тут тебе, брат, не Фермопилы будут, а избиение младенцев.

– Какое-то время продержатся. А там, неровён час, махновцы вернутся или ещё какая сволочь. Красным наш город и порт ой как нужны. – Ломман отодвинул пустой стакан в фирменном подстаканнике Кавказского пароходства.

Чай у начальника Оперсвязи Мариуполя был настоящий, колониальный. Всеобщие в разорённой войною России превеликие продовольственные трудности в портовом городе ощущались не так заметно. Рыбка и в Азове, и на столе в кабинете на втором этаже, над комнатами телетайпистов и коммутатором, не переводилась. Вот только вместо хлеба были жёсткие сухари из продпайка неведомо какого войска.

– Вот, расщедрились. – Ломман с заметным усилием отломил осьмушку сухаря, закинул её в рот и продолжил, ещё не разжевывая: – Двести восемьдесят мин, почти весь арсенал флотилии выделили: на семь линий заграждения всей бухты. Если так с моря закрываются, то и на суше обороняться будут отчаянно.

– Так вы всё, закончили постановку мин? – спросил Матусевич с несколько странной интонацией.

Теодор, который «лоцман Ломан», понял её по-своему:

– А что прикажешь делать? На обеих тральщиках – братишки наглухо распропагандированные, «революционную сознательность» проявляли вовсю, так что рогатые шарики выставлялись по всем правилам. Я только фиксировал координаты да проводил потом тральщики в порт по чистому фарватеру. Да что я тебе рассказываю, ты же сам передавал рапорт в штаб красных.

Матусевич кивнул и отозвался с тою же интонацией:

– И что теперь, ни один серьёзный корабль сюда не прорвётся? Вот уж тебя наши отблагодарят, когда Слащёв с лишней кровью, но всё же возьмёт Мариуполь.

– Да уж… Рядышком с тобою, кстати, поставят к стенке, – согласился Теодор. А затем спросил, глядя Леониду Матусевичу в глаза: – А что, есть варианты?

Начальник оперативной связи поцокал ногтем по панели корабельной радиостанции, занимающей добрую четверть кабинета. Чуть помедлил и сказал:

– Принимал я сообщения наших. Подготовлен десант. Крейсер «Кагул» – ну ты знаешь, он тогда отличился, раздолбал красных на Ак-Монайских позициях, – эсминцы, канонерки. Два батальона пехоты. Хватит и на город, и вломить с тыла Апатьевскому отряду. К завтрашнему вечеру должны подойти на внешний рейд.

– Но войти в бухту… – начал Теодор.

– Ты их должен провести по секретному фарватеру. Я свяжусь с «Кагулом», предупрежу и договорюсь. Работаем?

«Лоцман Ломан» отнюдь не был тугодумом. В считанные секунды он понял, что при таком раскладе их служба «на красных» приобретает совершенно иной смысл, – они становятся не изменниками Белому делу, а достойными соратниками и вполне могут рассчитывать не на расстрел, а на награду.

Поэтому и сказал только, не вдаваясь в несущественные в данной ситуации резоны:

– Я тебе сейчас запишу координаты внешней минной завесы – передашь, чтобы остановились в паре кабельтовых. Но затем нам надо попасть на эскадру…

– А твои лоцманские катера?

– Нет, они на приколе, без команды коменданта порта не выйдешь.

– А если взять шаланду у рыбаков? – быстро переспросил Матусевич.

– Так они тебе и дадут. А вот весельный ялик в учебке взять можно. Пройдём вдоль берега до пустыря, а там – по проходу, я как знал, оставил его.

…На следующий день, когда радиоперехват однозначно подтвердил выдвижение к Мариуполю эскадры с десантом, из кабинета начальника оперсвязи на борт крейсера «Кагул» ушла радиограмма, не зафиксированная ни в одном журнале. В ней было предупреждение о минировании, координаты внешней линии минной завесы, обещание лоцманской проводки и просьба о подтверждении приёма сообщения.