Ломанидзе только плечами передёрнул и сказал, глядя на фотографию в Учётно-регистрационной карточке:

– Экая морда белогвардейская… Найдём, если в том году не шлёпнули.

– Не, вроде по спискам такой не попадался, – сказал Гагик.

К этому времени у меня уже сложилось впечатление, что с памятью и сообразительностью у Мортиросова всё в порядке.

Будто в подтверждение, Гагик отклеил от карточки фотографию Матусевича.

– Это фото надо увеличить, размножить и раздать розыскникам и патрулям…

– И в Симферополь надо бы послать, – только и добавил я.

В Симферопольском городском отделении Крым ЧК с утра шёл допрос гражданина Игнатенко, задержанного накануне милицейским патрулем.

В милицейском участке, куда «Николая Игнатьевича» – так по документам, – накануне доставили, его немного помяли, добавив живописный синяк к ссадинам и царапинам, полученным при неудачной попытке к бегству, но допрашивать не стали. Начальник участка, как только выслушал краткий доклад старшего патрульной тройки, так сразу и распорядился тащить по утряночке этого субчика чекистам – их клиент, нам и без того выше крыши всякого.

– Да, и тащить субчика отправь лично этого вашего Дьякова – ну, типа как на очную ставку.

И вот теперь «этот, как его», упорно именующий себя Николаем Игнатенко, ёрзает на привинченной к полу табуретке в допросной.

А следователь и спрашивает у него, изрядно осунувшегося в милицейском клоповнике за бессонную ночь, проведённую не в самом приятном обществе:

– Так ты, «дворянин в мещанстве», в Керчи что – рабочих расстреливал? – обнаруживая знакомство с произведениями Мольера и даже уместно перефразируя название прелестной комедии, пребывающей в программе по зарубежной литературе классической гимназии, кою следователь в своё время успешно дотянул до шестого класса.

«Дворянин в мещанстве», доселе называющий себя Николаем Игнатенко, как мог рассудительно возразил:

– Каких ещё рабочих? Я в Керчи-то всего две недели был, летом двадцатого, и занимался чисто технической работой. Там вообще никого не расстреливали.

Следователь только хмыкнул.

– Да, конечно. Не расстреливали. Только загнали в каменоломни и выход подорвали. Чистая работа! Не твоими ли заслугами?

– Так это когда было! – даже вскинулся «Николай Игнатенко». – В девятнадцатом, что ли? Точно даже не знаю. А при мне – всё там было тихо.

– «Ничего не знаю», «ничего не слышал», никакого отношения к подавлению восстания не имел. Все так поют. А кто имел?

Тут «Николай Игнатенко», решив, по-видимому, что перевод стрелок на кого-то другого уменьшит интерес чекистов к нему самому, сказал:

– «Савак», наверное. Контрразведка.

– Конкретнее!

– Я так, по слухам, только и знаю, – прокашлялся «Игнатенко». – Вроде всем этим руководил капитан Михаил Стеценко, начальник контрразведки в Керчи. Его ещё ранили тогда во время столкновения с… Ну, с теми, которые восстание подняли.

– Ну-ка, спросим у свидетеля, каким ты там местом обретался. – И следователь приказал помощнику, который вёл протокол: – Петрович, позови этого, который из милиции.

Немолодой, мешковатый Петрович скрылся за дверью, и через пару минут вернулся с Иваном Дьяковым. Тем самым милиционером из патруля, который опознал «Игнатенко» как офицера из Керчи.

Иван, которого сравнительно недавно «фильтровали» чекисты, как всех сложивших оружие членов отряда Мокроусова, запомнил чётко: если врать, то лишь о том, что невозможно проверить, а лучше не врать вообще. А ещё – что надо казаться мужичком если не поглупее, то попроще. Вот потому, когда следователь спросил, указывая на задержанного:

– У этого красавца как, руки в крови по локоть или только забрызгался?

Дьяков ответил с простецким видом:

– Не, эт не скажу. Чё не знаю – зачем напраслину возводить?

Следователь только головой повертел, но сказал примирительно:

– А что за ним? Чего задержали?

– Да просто запомнил – уж больно морда белогвардейская. Всё с морскими офицерами околачивался и сам был при погонах. А документ давеча дал – просто мещанин.

– А когда это было? – едва сдержался следователь, чтобы не прикрикнуть на Дьякова, похоже, что ломающего комедию. – Запомнил – когда в Керчи его видел?

– Да позатем летом, когда мы с артелью на извозе при порту были.

Это Иван проговорил спокойнее, потому что вопрос касался только его и легко проверяемого дела, ничуть не предосудительного с точки зрения любой власти.

– Ну вот, я же говорил, – даже обрадовался «Игнатенко».

– Цыц, – одёрнул его следователь. И спросил у Дьякова, вроде как невинно: – А то восстание как пережил?

– Да никак, – развёл руками новоиспечённый милиционер. – Артель наша тогда на Колонке стояла, так нас в город и не пускали, пока тама стрельба и пока всех тама в скале и завалили.

– А на помощь рабочим прийти – кишка тонка оказалась? – спросил следователь таким тоном, что кишки у бедного Ивана похолодели и будто прижались к хребту.

И Дьяков зачастил:

– Они нас что – звали? Да и начальник белый, Стеценко – им до сих пор детей в Керчи пугают, – заставы выставил, чуть сунься – пристрелят.

С минуту следователь молчал, неотрывно уперев страшный взгляд в перепуганного милиционера, затем вздохнул и повернулся к «Игнатенко».

– Ты, конечно, никакого капитана Стеценко не знаешь и о подвигах его кровавых слыхом не слыхал?

– Отчего же, слыхал, – честно признал задержанный, небезосновательно предполагая, что быть в курсе всекрымских слухов – совсем не криминал.

И Дьяков подхватил, уловив интерес следователя к белогвардейскому керченскому контрразведчику:

– Вот я вам скажу – тот капитан и вправду зверь-зверем. Прут у его такой медный был – так он бедолаг им так бил, что и кожа лопалась, и косточки ломались.

– Вот-вот, – подал голос и «Игнатенко», – я слышал, будто он, этот Стеценко, и придумал взорвать входы в каменоломню, чтобы заморить там остаток повстанцев.

– Гадина… – осторожно сказал Иван. И добавил, преданно глядя в глаза следователю: – Ну, так он своё получил по заслугам?..

Следователь повернулся к помощнику:

– Петрович, не помнишь – брали такого?

Немолодой и рассудительный Петрович поморщился, посмотрел на Дьякова и «Игнатенко», решая, можно ли говорить при посторонних, затем всё же сообщил:

– Этот капитан ещё и здесь, в Симферополе, наследил. А потом, насколько мне известно, удрал. В Константинополь, по-видимому.

…Через два дня, когда были получены ответы из Керчи и проверены регистрационные списки, в Харьков ушло донесение:

Днём у меня в демонстративно незапертом «сто седьмом» мы чуть больше часа попрактиковались в произношении, разговорной речи и чтении вслух (Нина принесла пару номеров прошлогодней «Таймс»). Потом она любезно приняла моё предложение отобедать в гостиничном буфете, вот только испросила, заметно смущаясь, позволения познакомить меня с Тамарой Пожаровой («мы говорили о ней третьего дня, помните?).

Я согласился, предполагая, что знакомство произойдёт позже, в каком-то условленном между подругами месте. Но Пожарова пришла прямо в гостиничный буфет, к десерту; официант, хотя заметно шокированный её видом, по моему кивку подал ещё чай и печенье.