Уэйд не шевелился, и Питер, глубоко вздохнув, схватил его за жёсткую перчатку, а в голове набатом билось заполошное “Твою мать, твою мать, твою мать!”
Но Уилсон не дал и секунды на то, чтобы как следует испугаться, обхватывая поперёк толстовки так крепко, что Питеру почудилось, будто на Уэйде железная броня. Ветер свистел и трепал волосы, капюшон, и вообще, кажется, само лицо.
— Эври найт ин май дрим… — подал голос Уэйд у Питера над ухом.
— У тебя совершенно нет голоса, — рассмеялся тот. Ему приходилось почти кричать, чтобы заглушить ветер.
— Ай си ю, ай хи-и-ир ю-ю, — как ни в чем ни бывало продолжал Уэйд.
Питер упёрся спиной в грудь Уилсону, каменную, если судить по ощущениям, и позволил себе чуть-чуть расслабиться. Крепкая хватка гарантировала безопасность, хотя всегда оставался крохотный-крохотный шанс, что Пула вдруг заклинит, и он просто сбросит Паркера вниз как пушинку.
Он представил на секунду, как летит вниз, безуспешно пытаясь ухватиться за воздух. Иногда у него бывали такие кошмары: как он падает с огромной высоты, а паутины больше нет, а асфальт всё ближе и ближе.
Обычно он просыпался раньше, чем успевал разбиться.
— Ты не дашь мне упасть? — спросил Питер Уэйда негромко, не сомневаясь, что тот его услышит.
— Не дам, — подтвердил Уэйд на ухо и потёрся носом о его висок. — Подпевай, Питти.
И Питер рад был бы, но у него сдавило горло, потому что он как-то сильнее начал ощущать всё - и твёрдость груди Уэйда, и тяжесть его рук, и тембр голоса, и всё это вертелось у него в голове и тут же выдувалось холодным ветром.
— Зетс ис хау ай ноу ю, — прохрипел Питер, и Уилсон усмехнулся где-то слишком близко.
— Гоу он-н-н! — проорал он, слава богу, в воздух, а не на ухо Паркеру.
— Крутотень, Питти, правда? Мы с тобой такой дуэт — закачаешься! Зачем нам Дион, мы с тобой вместе запишем трэчару, какой-нибудь дерзкий рэп, что думаешь, Пит?
Половину его слов сносило ветром, так что Питер восстанавливал их по смыслу и обрывкам слогов. Там, у них под ногами, загорался Нью-Йорк огонек за огоньком, как праздничная ёлка, и Пит, который скакал по крышам не один раз, вдруг застыл, засмотревшись.
— К хренам рэп! Ой! - Питер сконфуженно поджал плечо, потянувшись прикрыть рот — тётушка не одобряла, когда он ругался.
Кажется, Пул смеялся за его спиной.
Питер осторожно повернулся на самых носках, чтобы оказаться лицом к Уэйду.
— Тут здорово, — лучезарно улыбнулся Питер, глядя в маску, — правда, здорово. Спасибо, что позвал, Уэйд.
До Питера дошло только через секунду, и всё внутри похолодело. Пропасть за спиной показалась совсем уж бездонной. Маска у Уэйда была безжалостно непроницаема.
— Ну вот, — наконец заговорил он, — а я-то думал, узнаешь моё имя на венчании, крошка-Питти.
Паркер моргнул пересохшими от ветра глазами, а Уэйд хмыкнул:
— Что? Удивлён, что я не удивлён? Очень непредсказуемо, Пит, с учетом того, в чьём теремочке ты протираешь штаны ежедневно.
— Действительно, — смущённо пробормотал Питер, опуская взгляд.
Иногда, из-за всех этих дурацких шуточек и пустой болтовни Питер забывал, насколько Уэйд умён и проницателен. Это логично, иначе наёмному убийце долго не протянуть, будь он хоть сто раз бессмертен. Но, будем честны, о том, чем занимался Уэйд в те дни, когда не отвечал на звонки, Паркер просто старался не думать. Для собственного же спокойствия.
— Почему тогда ты не снимешь маску? — осторожно спросил Питер.
Уэйд наклонил голову набок. К новости о том, что Питер знает его имя, он был готов, но вот факт, что Пит, похоже, добрался до его фотографий без маски был как раз тем, что Уэйд хотел бы услышать в последнюю очередь.
— Зачем? - спросил Уилсон ровно. — Если ты уже спалил мои ню-фоточки, то нового ты ничего не увидишь, а если нет — пошли боженьке молитву еще сто лет этого не видеть.
Питер выдохнул. Он явственно ощущал, что ходит не просто по тонкому льду - по звонкой натянутой проволоке над пропастью.
Пропастью в пятьдесят два этажа, на секундочку.
— Потому что, хоть маска у тебя и правда крутая, я хочу видеть твои глаза, когда мы разговариваем, — предельно честно ответил Питер.
Уэйд молчал. Молчал одну секунду, две, пять, а потом выдохнул со стоном:
— Ну вот чего тебе приспичило всё портить, Питер, чтоб тебя…
— Паркер, — ляпнул Пит.
— Господи Иисусе, пресвятой Стэн Ли, никакой у него фантазии, — припечатал Уэйд. — Но в жопу его. Чего тебе не молчалось, а? Классно же тусовались, Пит, крыша - огонь, Эмпайер просто сосет, я распевал песни так, что потёк бы кто угодно, а ты умудрился все испортить!
Уэйд перехватил его за поясницу сильным движением и спрыгнул вместе с ним с парапета на крышу.
— Таким как ты не место на этой вершине мира, Питер Паркер, — укоризненно добавил Уилсон. — Не место, усёк? Вот.
Он выдохнул и уселся на внутренний край, взяв драматическую паузу.
— Ну, я, вроде как, подросток, — попытался отшутиться Питер, очень-очень стараясь заглушить горечь в голосе, — мне положено всё портить, разве нет?
Он осторожно коснулся маски Уэйда самыми кончиками пальцев. Упругая ткань совсем как у его собственной маски холодила кожу и на ощупь была совершенно безжизненной, холодной, словно за ней не было пышущего жизнью и жаром Уэйда.
Уэйду же казалось, что он истерзан жизнью и не боится ничего, но выходило, что боится. Боится увидеть на хорошеньком лице Питера отвращение вдобавок к страху, который и так мелькал на нём по вине Уэйда. Отвращение, жалость и страх. Плевать, сколько там фоток слил ему Старк, Уилсону лучше всех известно, что фото - это мелочи.
Пальцы Питера скользили по маске, и Уэйд накрыл их ладонью в перчатке, повел по собственной щеке, по линии челюсти, по шее, и Питер зачарованно позволял Уилсону это делать, глупый чёртов мальчишка.
Свободной рукой Пул подцепил край маски и закатил её до носа, обнажая шею, подбородок, губы и щёки. И даже этого хватало чтобы понять, что Уилсон — блядская пицца с салями. Уэйд надеялся, что Питер там тоже это понимал, несчастный любопытный болван.
Уэйд не поднимал на него взгляд и всё ещё держал его ладонь в своей. И вдруг поцеловал каждый палец по очереди прямо у Питера на глазах. Губы у Уэйда были горячие, словно его лихорадило, и каждое прикосновение становилось ожогом.
Питер дышал быстро-быстро; пульс громко бился в кончиках пальцев и в губах.
Это было самым интимным, что случалось с ним за все шестнадцать лет жизни.
Он задержал дыхание, обвел пальцами губы Уэйда и повел руку вверх.
“Я могу убить тебя даже этой херовиной”, — вспомнил Паркер дурацкую картофелину. Что ж, сейчас Уилсону придётся обходиться без подручных средств.
Он подцепил пальцами маску и медленно потянул её выше, готовый перестать, если Уэйд его остановит. И Уэйду очень хотелось остановить. Физически хотелось, аж пальцы сводило. Но он медленно дышал, чувствуя, как спандекс соскальзывает с голого черепа дюйм за дюймом, и, когда маска оказалась у Питера в руке, Уэйд так и остался сидеть, не поднимая на Питера взгляда. Он чувствовал свое лицо — беззащитное, уродливое и нелепое, как мошонка Аль Пачино, Уэйд был уверен в сходстве процентов на семьдесят.
Но Питеру было не страшно, Питеру было очень-очень больно.
— Уэйд, — у него получилось только придушено шептать, — тебе… тебе не будет больно, если я прикоснусь?
Уэйд коротко отрицательно повел головой, и тогда Питер осторожно-осторожно коснулся кончиками пальцев его щек, ласково и бережно, хотя ему казалось, что руки застыли от холода и напряжения, и Уилсон, наверное, это чувствовал.
— Уэйд, — снова позвал Питер, и ему на самом деле было страшно стыдно просить ещё об одном, прекрасно видя, до какой нечеловеческой степени Уилсону тяжело. — Посмотришь на меня?
У Питера сердце билось в самом горле, пока он ждал, а потом Уэйд усмехнулся хрипло:
— По-моему, у кого-то сегодня внеплановое Рождество. Криповое и извращённое, но как ещё объяснить, что твои желания исполняются на каждом шагу, Питти? — поинтересовался Уэйд и поднял глаза. Сейчас у него не было того смеха в глазах, было только отчаяние, такое сильное, что Питер чувствовал его кожей, чувствовал, как удар под дых. Ему было отчаянно стыдно за то, что он, кажется, действительно всё испортил своим неуёмным любопытством, своей дурацкой настойчивостью, ведь десять минут назад Пул был так очевидно счастлив, а сейчас…
