Тоска и бессмысленность преследовали ее изо дня в день, когда она смотрела в школьное окно на детей, бегающих по стадиону, жевала переваренный рис на обед, наблюдала за механическим движением рук кассирши в супермаркете. Серость и пустота пронизывали все ее существование. И вот она попала прямо внутрь этого чувства, в самый центр. Даже как-то легче стало, что не нужно больше притворяться, словно этого нет. Есть! Безысходность и тоска, разлитая везде, абсолютно во всем…

– Мы там, куда выбрала отправиться твоя Душа, – мягко вступил Ангел. Помолчав, он спросил: – Ничего не напоминает?

– «Кому на Руси жить хорошо»? – усмехнулась Лика.

Ангел оглянулся на нее.

– «Тихий Дон»? Ангел молчал.

– На самом деле я читаю. Просто преподам не нравится мое понимание литературы, и они меня давно уже не спрашивают. И все-таки, зачем мы здесь? Давай куда-нибудь еще махнем?

Не глядя на Лику, Ангел отрешенно произнес:

– Ты не сможешь продолжить путешествие, пока не отыщешь то, зачем сюда отправилась.

Лика начинала злиться:

– Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что! Нельзя чуть более понятно изъясняться? Притащил меня черт знает куда и, типа, иди ищи… Что тут вообще можно найти, кроме грязищи?!

Интуитивно она понимала, что Ангел прав и дальше ей дороги нет…

– Да, это сложно выдерживать, – сказал Ангел со вздохом, – даже мне. Мы попали в прошлое, и ты видишь жизнь, которой жили твои предки.

Лика нахмурилась. Она мало что знала о своих предках. Бабушка не любила ей рассказывать про свою жизнь, наверное, потому, что эти воспоминания будили в ней слишком тяжелые чувства, и она выбрала помнить только очень хорошее, например, как с младшим братом они сидят в залитом весенним солнцем коровнике на копне старой соломы, пьют теплое молоко и щекочут друг друга травинками, залезая за ворот и рукава… Или: вот она с мальчишками пробралась на чужую пасеку и впервые пробует мед, янтарный, тягучий, он стекает из сот прямо на язык, и кажется, что большего счастья в жизни и быть не может… Лика представляла эти картины так ярко, потому что бабушка всегда вспоминала о них с тихой нежностью и грустью, но она почти совсем ничего не говорила ни про войну, которую застала совсем еще маленькой, ни про родителей, которых рано потеряла, ни про то, как и где она выживала в голодные послевоенные годы… Огромный кусок ее жизни до замужества был просто стерт, о нем никто никогда не говорил. Других своих бабушек и тем более прабабушек Лика не знала. Совсем. У них дома было не принято рассказывать семейные истории.

– …Жизнь моих предков? – выныривая из воспоминаний, повторила за Ангелом Лика.

– Это собирательный образ. Много поколений твоих бабушек и дедушек провели в тяжелом труде, пытаясь выжить. Несмотря на голод, войны, раскулачивание, ссылки, болезни, отсутствие лекарств, потерю близких, несмотря ни на что они жили в надежде, что их детям будет легче.

Старая женщина, не разгибаясь, механически перекладывала выстиранное белье в ведро, доставала из таза на земле все новые тряпки и отправляла их в корыто. Лика вдруг опять вспомнила кассиршу в супермаркете, которой она так боялась стать в будущем. Так же механически и отрешенно, как эта женщина, изо дня в день она пробивала товары в магазине рядом с их домом.

– «Голова в петле, ужин на столе», – едва слышно процедила Лика крутящуюся уже некоторое время в голове строчку из песни «АукцЫона».

Ангел усмехнулся:

– Довольно точно.

– Труд и боль. Пустота и смерть. А потом опять труд и боль. И так из поколения в поколение. На черта все это? Ради чего?

Сгорбленная фигура старика в поле стала приближаться. Подавшись всем телом вперед, он медленно тащил за собой лошадь. Лика не знала, видят ли ее сейчас эти старики, но она смотрела на них, не в силах отвести взгляд. Ее словно парализовало ощущение нарастающей тяжести в теле, пока внезапно не сдавило горло. Она попыталась что-то сказать, но не смогла и только взглянула на Ангела.

– Это боль от долго сдерживаемых слез, – помог он. – Боль людей, которые не позволяли себе выражать чувства, потому что это было не главным. Главным было дать своим детям жизнь и вырастить их. Сейчас ты переживаешь чувства этих людей. И это состояние сейчас ты тоже взяла от них. Транс помогает им не иметь притязаний на что-то большее и выдерживать ту тяжесть, которую они несут. Нечувствительность помогает им выжить, это их сильное качество, их достоинство, – сказал Ангел твердо. – Помнишь? Ты тоже считала это своей силой, гордилась тем, как умеешь подавлять чувства? Это у тебя от них.

Лике стало так жаль не поднимавших глаз от своей изнурительной работы стариков и так захотелось их спасти.

– Как им помочь?!

Она ощущала, что связана с этими людьми.

– Прежде всего, тебе не нужно их жалеть. Жалея, ты отнимаешь у них силу и делаешь их жертвами. А они не жертвы. В том, какие они – простые, в чем-то грубые, нечувствительные, – их достоинство. Сейчас ты чувствуешь себя выше, умнее их, но на самом деле они так много всего смогли пережить. У них огромная глубина души. Они принимают, что в их жизни не будет просвета, но живут ради того, чтобы у их потомков было будущее. У этих людей есть настоящая сила. И в тебе она тоже есть. Для того чтобы ее найти, ты здесь и оказалась.

Лика чувствовала, как внутри нее рождается глубочайшее уважение. Она просто стояла молча, пока не ощутила в груди что-то очень доброе, нежное и сильное…

Давая место всему, что происходит с Ликой, через некоторое время Ангел продолжил:

– Твои предки не умели выражать любовь словами, они проявляли ее в поступках. Они любили своих детей не объятиями и поцелуями, а тем, что, не будучи жертвами, отдавали себя, свою кровь, свою жизнь ради того, чтобы они выжили. Ты сейчас чувствуешь эту любовь. И принимаешь ее. Это самое главное, что как потомок ты можешь сделать для них и для себя.

Две неподвижные фигуры – девочка-подросток и Ангел рядом с ней – не отрываясь смотрели на старую женщину, отрешенно стирающую белье, и старика, тянущего тугую борозду по мерзлой земле. И вроде бы ничего не происходило, но в Лике бурлил такой интенсивный процесс, словно внутри нее двигались горы и реки поворачивались вспять. От ощущения безысходности и тоски к ощущению спокойствия, достоинства, силы. И – любви…

Внешне ни старик, ни старуха не изменились, но в глазах Лики они стали такими укорененными, такими сильными. Монотонные движения, которые повторяла женщина, намыливая и прополаскивая сорочки, а потом туго выкручивая их до скрипа, больше не вызывали жалости. В Лике росло глубокое сочувствие.

– Ты смотришь на них сейчас глазами Души. – Ангел улыбнулся. Было видно, что и ему стало намного легче. – И чувствуешь их подлинное величие. Величие Душ, которое они утвердили тем, как жили.

Лика думала о том, как мелочны были ее претензии к жизни по сравнению с тем, что досталось пережить ее предкам.

Словно хроника, перед ее внутренним взором запустилась череда немых кадров: вот дети в большом бараке лежат прямо на земле, прижимаясь друг к другу и стараясь согреться; вот отцы, уходящие на войну и бросающие последний взгляд на своих жен; вот матери, умирающие от тяжелых болезней на руках детей… Лента всё крутилась, кадры чередовали друг друга: войны – Отечественная, потом Гражданская, – крепостное право, татаро-монгольское иго, голод, мор – и изувеченным судьбам людей, казалось, не было ни конца ни края… Но через всех и каждого от старших к младшим тянулась непрерывная живая нить. Из далекого, темного, беспросветного прошлого ее предки смогли донести до нее самое главное, что у них было, – Жизнь…

Совершенно новое ощущение ценности жизни обрушилось на Лику.

– Да, очень многие люди положили все свои силы ради того, чтобы ты жила, – произнес Ангел.

Что на это можно было сказать? Лика вспоминала себя на мосту пару часов назад. Глупо… Говорят, взросление не происходит мгновенно, но это был тот самый момент, когда из маленькой обиженной девочки Лика превращалась в человека, которому открывается ценность того, что он имеет.