Сергей всё ещё был возбуждён. Достал из саквояжа тетрадь в красном сафьяновом переплёте и книгу такого же размера с тёмно-синей обложкой и золочёным крестом. Сделав несколько записей в тетради, сказал с улыбкой, словно извиняясь:

– Видите ли, у меня удивительные родители. Можете себе представить, единство противоположностей, как выражается папа. Он увлечён диалектикой, убеждённый атеист из народовольцев. Вынужденный эмигрант. А маман православная. И четверть века они пребывают в любви и согласии.

– Счастливые, – вздохнула Варвара Фёдоровна.

– Позвольте, как же они венчались? – удивился Станислав Викторович. – Ситуация парадоксальная. Она должна исполнить православный обряд, а ему путь в церковь заказан.

– Отца, конечно же, крестили в младенчестве. А в церковь он пошёл ради невесты. Невзирая на осуждение товарищей по партии. Преодолел, как говорит маман, атеистические предрассудки.

– Любовь творит чудеса, – снова вздохнула Варвара Фёдоровна.

– Тем не менее, – усмехнулся Станислав Викторович, – ваша уважаемая маман своих религиозных предрассудков не смогла преодолеть.

– Разве это имеет значение?.. Нет, мне кажется, и маман уступила. Она же прекрасно знала, что он атеист и лишь отдаёт дань формальности… Но я имел в виду другое. Вот эту красную тетрадь вручил мне отец. Его напутствие звучало примерно так: «Без Бога и царя свободное Отечество втрое дороже». А маман передала Новый Завет и сказала: «Не забывай Господа нашего Иисуса Христа. Открывай почаще книгу, она наставит на путь истинный». Не правда ли, оба родителя совершенно правы?

– Ваша маман умная женщина, – сказала Варвара Фёдоровна. – Я тоже не расстаюсь с Библией. Она у меня в багаже.

– Я никогда не был приверженцем триады «Бог, царь и Отечество», так же как пророчества преподобного Филофея «Москва – Третий Рим». Но после Февраля пришлось кое-что пересмотреть. Отказался народ от царя, а многие и от Бога, вот и Отечество как-то скукожилось. Вроде бы так, одна абстракция. Четвёртому Риму, пожалуй, не бывать. А Третий-то Рим приказал долго жить.

Станислав Викторович привык читать лекции, что чувствовалось и в разговоре. Но теперь в его голосе сквозила печаль.

Где-то впереди раздался выстрел, ещё один. Поезд резко затормозил. Варвара Фёдоровна едва не упала в объятия Сергея, а Полина – Станислава Викторовича. Состав медленно двинулся назад. Остановился.

По коридору тяжело пробежал кондуктор:

– Дамы и господа, попрошу всех от окон. Зазря не высовывайтесь, коли голова дорога.

Впереди лихо заиграл нестройный оркестр «Цыплёнок жареный». За окном – чёрные знамена. Матросы. Транспарант: «Анархия – мать порядка!»

Сергей в рубашке вышел в тамбур. Кондуктор, теребя усы, пробурчал: «Антихристы, пронеси господи». Трижды перекрестился. Остановил Сергея, не дав ему сойти на платформу:

– Э-э, господин, тут и вовсе без штанов останетесь.

Однако толпа вела себя организованно. Впереди кто-то с надрывом произносил пламенную речь. Его плохую дикцию восполняли незаурядная сила и пронзительность голоса. Сергей спросил молодого матроса, стоявшего возле вагона:

– Что случилось?

– Это, товарищ, революционеры-анархисты приветствуют своего вождя.

– Кого, позвольте узнать?

– А ещё интеллигенция… Петра Алексеевича, безусловно.

Сергею был виден лишь возвышавшийся над головами человек в кожанке, махавший в такт словам рукой. Он обращался к кому-то, находящемуся во втором или в третьем вагоне. Речь прерывали одобрительные крики толпы.

Кто-то, по-видимому, стал произносить из вагона ответное слово. Его не было слышно, лишь временами взрывались дружными возгласами одобрения. Потом ещё кто-то что-то говорил…

Рявкнула толпа, загремели выстрелы, оркестрик рванул «Цыпленка», паровоз истерично свистнул, и поезд тронулся под возгласы «Ура!».

В купе Сергей сообщил:

– То князя какого-то встречали, а теперь вождя анархистов.

– У нас не поезд, – усмехнулся Станислав Викторович, – а какой-то Ноев ковчег. Собрались и чистые, и нечистые.

– А у нас имение под Екатеринославлем, – невпопад сказала Варвара Фёдоровна. – И дача в Коктебеле. А в Петербурге… ну, который теперь Петроград, нас даже встретить некому.

– Позвольте, я вас провожу, – с энтузиазмом предложил Сергей. – Я не в первый раз в столице. У меня здесь родной дядя.

– Мерси, мерси боку. – Варвара Фёдоровна была довольна.

Сергей открыл Новый Завет:

«И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящих из уст Божиих».

Поезд огибал озерцо в оправе берёзок; округлые валуны, похожие на хлебы. То ли туман, то ли жемчужные сумерки белой ночи… В стекле отражалось лицо Полины. Закрыв глаза, она сидела, откинувшись на спинку кресла.

– Я так волнуюсь, – говорила Варвара Фёдоровна Станиславу Викторовичу. – Что там с нашей усадьбой? Мы хотели её продать и переселиться в Москву. Не знаю, что теперь будет. И от мужа давно нет вестей… Там у нас всё наше состояние.

– Насколько мне известно, – отвечал он, – сведения из провинции неутешительные. Многие солдаты бегут с фронта домой, имея оружие. Грабят поместья, это действительно так. Но до убийств как будто дело не доходит. Не следует заранее волноваться и отчаиваться. Как известно, дурные вести быстрей распространяются, чем добрые… В Петербурге, например, по-прежнему есть вполне пристойные рестораны, и оперетка, и кафешантаны… Между прочим, есть и поэтические вечера, художественные выставки, библиотеки, – добавил он, заметив брезгливую гримасу собеседницы. – Ситуация парадоксальная. Получили долгожданную свободу, а что с ней делать, неведомо. Одной свободой сыт не будешь.

– Народу нужен порядок, а не свобода, – убеждённо проговорила Варвара Фёдоровна.

– Притча к месту, – повернулся к Сергею Станислав Викторович. – Я имею в виду притчу о хлебах.

– Вы так полагаете? Я как-то не задумался.

– Люди, друг мой, мечтают о чуде. Особенно в такие периоды. Революция, брожение в обществе, жажда всеобщего счастья. Кажется, вот-вот камни превратятся в сытные хлебы. Не тут-то было! Ибо следствием революционного брожения бывает не изобилие, а голод. Чтобы получить хлеб, надо зерно посеять, вырастить урожай, убрать его, смолоть зерно, доставить муку в пекарни, испечь булки, продать… Сложный экономический процесс. Его не заменят никакие воззвания и мечтания.

– А как же – не хлебом единым?

Станислав Викторович задумался, склонив голову. Ответить он не успел.

– Слово Божие надо помнить и чтить, – назидательно произнесла Варвара Фёдоровна. – Как начинают жить не по Богу, то получается по дьявольскому наущению.

– Пожалуй, – ответствовал Станислав Викторович.

– Простите, – спокойно и твёрдо сказала Полина. – По-моему, человек не должен заботиться только о пропитании. Как сказано у Горького, «человек выше сытости».

– Совершенно с вами согласен, Полина Павловна, – излишне быстро отозвался Сергей.

– У Горького одни босяки, – поморщилась Варвара Фёдоровна. – Нашла кого вспомнить.

– Как там ни крути, а если не сыт человек, то неизвестно, какое коленце выкинет, – сказал Станислав Викторович. – Хотя от избытка сытости скотиной становится. Парадокс! В одном африканском племени, когда жрец жирел, его форменным образом сжирали, пардон. Диалектика.

В Петроград прибыли с большим опозданием, в половине третьего. Но площадь перед Финляндским вокзалом была запружена людьми. Ряды войск со знамёнами. Оркестр заиграл «Марсельезу».

– Господи, опять встреча, – чуть не плача пробормотала Варвара Фёдоровна. – Напасть какая-то.

– Министры, едва ли не в полном составе, – пояснил Станислав Викторович. – Какое-то важное официальное лицо встречают.

Офицеры окружили кольцом и провели сквозь бурлящую толпу невысокого старика с крупной лысоватой головой и окладистой белой бородой. Под руку с ним шла женщина средних лет. Навстречу им выступили министры Временного правительства. Прозвучало звонко, на всю вокзальную площадь: