К нему сбоку прилип услужливый мальчонка: «Я помогу, дяденька, давай, давай». А его ловкие ручонки выудили из одного кармана господина носовой платок с вензелем, из другого – тощее портмоне.

Сергей схватил мальчишку за шиворот:

– Разбойник, ты что делаешь?

– Экспроприация! – неожиданно выпалил тот, рванул и ввинтился в толпу. – Сам спёр, а меня хватает! Вот он!

Старичок, хватившись пропажи, воздев руки, словно обращаясь к Всевышнему, возопил:

– Как же так, господа товарищи? Где моё портмоне?

Толпа, подобно живой студневидной массе, колыхалась, как бы дыша; отдельные её части то продвигались, то отступали. Слабое движение влекло Сергея к месту митинга. Но старичок не унимался. Он глядел в упор на притиснутого к нему Сергея:

– Где моё портмоне? Попрошу вас вернуть.

– Что вы, милостивый государь…

К Сергею повернулось несколько суровых лиц. Чьи-то крепкие руки легли ему на плечи. Кто-то пробасил: «Отдай кошелёк добром». Другой голос, тенорком: «Ишь, вырядился. Сразу видать, шпана».

– Как же так? – вновь обратился старичок почему-то именно к Сергею. – Это же грабёж среди белой ночи!

Бас: «Обыскать надо». Тенорок: «Давка тут. Не получится». Бас: «Ведём его в сторонку».

– Господа, поверьте, это недоразумение, – каким-то не своим голосом заверещал Сергей и, разозлившись на себя, замолчал.

– Там разберёмся, – успокоил тенорок, подталкивая его сзади. – А ты, дедок, держись рядом.

Они выбрались из толпы, остановились у забора с выломанными там и тут досками.

– Ну, обыскивайте. Как вам не стыдно, – зло сказал Сергей, поднимая руки.

Высокий худой темноволосый солдат, угрюмо глядя на него, пробасил: «Ты давай не стыди. Коли взял, то отдай… А ты, дедок, видел, как он стянул?»

– Какой я тебе дедок, хам! – неожиданно взвизгнул старичок. – Я генерал в отставке!

– Ты тут не разоряйся, господин хороший. – Тенорок второго солдата прозвучал угрожающе. – Не то нынче время. Ты гражданин, и мы граждане. Понять надо.

– Граждане, это недоразумение. Обыскивайте, пожалуйста. Я репортёр из парижской газеты, у меня есть удостоверение.

– На фиг ты нам сдался, – отрезал бас. – Трепортёр парижский.

– Возможно, это не он, – успокоившись, проговорил генерал в отставке. – Я же не видел, а он был рядом.

– Возле вас был гарсон, Гаврош, можно сказать. Это он, я его даже схватил, но он вывернулся, – пояснил Сергей.

– В моём портмоне ничего ценного не было. Дело принципа. Воровство – грех большой.

– Как народ обдирать, Россию грабить, это вашему брату не за грех. А как своего кошелька лишился, так сразу про грех вспомнил! – У тенористого солдата – коренастого, широкоплечего, круглолицего – щёки покраснели, голос от волнения стал хриплым.

– Я родину не предавал! – резко, отрывисто, звонко произнёс отставной генерал.

– Прошу прощения, – вмешался Сергей, чувствуя, что назревает конфликт на зыбкой почве классовой вражды. Его словно осенило вдохновение: – Граждане солдаты, скажите, у того, кто продаёт родину и народ, какой бывает кошелёк?

Высокий чёрный солдат крякнул, как-то по-детски хихикнул, покачав головой, и пробасил: «А парень-то не промах!»

– Аблакат, видать, – хмыкнул тенорок. – Только не факт про кошелёк. У него, может, в банке мильён.

– Никак нет, господа солдаты, – негромко и грустно сказал старичок. – Было у меня тут недалеко захудалое имение. Так его разграбили и сожгли. Не наши, а пришлые. Вроде бы даже дезертиры. И спросить не с кого.

– Это бывает, – пробасил высокий, отворачиваясь.

– Мы ж порядок желали навести, – миролюбиво сказал его товарищ. – Извиняйте, если что не так.

Стоявший невдалеке на ступенях при входе в вокзал оркестр под крики «Ура!» грянул «Прощание славянки». Уже не в первый раз зазвенел колокол и проревел в ответ паровоз. Состав дёрнулся и остановился.

– Пардон, мой поезд! – бросился в толпу Сергей, продираясь к своему вагону. Толпа возле состава была особенно плотной. Многие старались забраться в вагоны, висели на поручнях. Кондукторы твёрдо держали оборону. Сергей понял, что его положение безнадёжно.

Лязгнули буфера вагонов, тронулся поезд и под отрывистые гудки поплыл, набирая скорость. Увидев перед собой свой вагон, Сергей, словно обретя новые силы, рванулся вперёд, оттолкнув кого-то, и уцепился правой рукой за поручень. Кондуктор, стоя на второй ступеньке, бил древком флажка по рукам наседавших, приговаривая: «А ну, осади! Не лезь, бесовское племя». Усы его грозно топорщились.

Сергея занесло в сторону, он нелепо дергал ногами, не доставая ступеньки, а правой рукой цепляясь за край окна вагона.

Поезд набирал ход. Кондуктор, сунув флажок за пазуху, нагнулся, схватил Сергея за ремень и подтянул к себе. Почувствовав под ногой ступеньку, Сергей схватил другой рукой поручень. Кондуктор, отступил:

– Говорил ведь, не рекомендуется.

– Премного благодарен, – тяжело дыша, сказал Сергей, и спазмы сдавили ему горло. Он едва не разрыдался. – Пардон…

Вошёл в своё купе, как в дом родной, готовый выслушать упрёки людей, которые вдруг стали для него удивительно близкими.

– Я так за вас испугалась…

– Ну что, окунулись в омут революции? Благо что вынырнули живым. Правда, пуговицу потеряли, да и рукав как будто порван.

– Полиночка, дитя моё, достань иголку с ниткой.

– Мерси, мадам. Это было бы весьма кстати.

– Вы позволите? – Полина наконец-то улыбнулась. Её лицо с правильными чертами, чуть курносым носом и большими серыми глазами было каким-то блёклым (по-видимому, она не употребляла косметики). Но улыбка придавала ему неожиданное очарование, нечто солнечное и лучистое. Во всяком случае, такое впечатление её улыбка произвела на Сергея.

Он снял и передал ей свой парусиновый пиджак, имевший жалкий вид. Как обычно бывает после избавления от опасности, он ощутил безотчётную радость и рассмеялся:

– Едва ноги унёс… Меня за вора приняли. Представляете?.. Репортёр парижской газеты – и воришка? Абсурд!

В дверях возник кондуктор и, ни на кого не глядя, назидательно произнес:

– Я предупреждал, господа. У нас беспорядки. Ходят да поют, толпятся и речи всякие. Революция, говорят… А по мне, так шантрапа сама себе праздник устроила. Им бы только не работать да в армии не служить.

– Великая французская революция, – негромко, но твёрдо сказала Полина, не отрываясь от шитья, – провозгласила идеалы свободы, равенства и братства.

– Это, барышня, извиняюсь, говорят, кто народа не знает. А в нашем народе только дай повадку… Как свобода, так норовят грабить да поганить. Вон без билета прут. В прошлый раз камнем окно вдребезги. Выходит, кто преступник, а кто – трудящий – всё равенство? А уж какое братство, сами видали. Не хочу дурного слова сказать.

– Подождите. – Сергей достал из своего саквояжа золотой рубль с портретом царя, протянул кондуктору. – Спасибо вам. Можно сказать, спасли мне жизнь.

– Премного благодарен… Такая наша работа… – Взглянув на изображение царя на золотом, хмыкнул: – А нынче-то жизни грош цена.

Он удалился. Солидный господин назидательно сказал, обращаясь к Полине, но имея в виду всех слушателей:

– Всякая революция, барышня, это болезнь общественного организма. В отличие от прочих кризисов, это тяжёлая болезнь. Здоровому организму она не страшна. Переболеет и, глядишь, крепче прежнего станет. Но для рыхлого, изнурённого войной российского общества революция угрожает полной катастрофой. Законная власть свергнута. Бесчинствует анархия. Войска бегут, рабочие бастуют, крестьяне бунтуют… Вон, взгляните, иллюстрация.

За окном проплыл обугленный остов то ли дачи, то ли усадьбы, расположенной на холме, недалеко от небольшой церквушки.

В пути, как нередко бывает, пассажиры не только познакомились, но и сдружились своеобразной дорожной дружбой – скоротечной, ни к чему не обязывающей, а потому доверительной, откровенной.

Варвара Фёдоровна была как бы хозяйкой этой передвижной комнатки, а почтенный Станислав Викторович – профессор экономики и статистики, член Русского географического общества – был на правах временного отца семейства.