Осетин энергично поддержал версию штабс-капитана:

– Я потому и говорю так уверенно про Тунгуску. Иркутск ведь стоит на ней; правда, там она называется Ангара. А город ох какой непростой… Оттуда куда хочешь можно податься: или в Харбин, или во Владивосток, или в европейские места.

– Сухобрус назвал убежище санаторией. Мы в Департаменте полиции говорим: номера для беглых. Но точный адрес, имя содержателя, пароли, подводчики – ничего не известно. Само существование притона только предположение. Как нам его найти?

– Номера для беглых… – задумчиво повторил осетин. – А название правильное. Или санатория – тоже подходит.

– Так что скажете? Нет каких-то подсказок или догадок?

– Догадка имеется. Мы тут промеж себя тоже обсуждали. Есть беглые, так сказать, бестолковые. Дают стрекача наобум, без денег, с дурными документами. Таких мы быстро ловим. А есть хитрые и смекалистые. У них и деньги в наличии, и бумаги комар носу не подточит. Но этого для успеха мало. Нужны еще люди, которые подберут пути следования. Сопроводят, укроют на этапах. Сменят прокисшие паспорта на свежие. И доставят через обходные тропы в санаторию.

– Ага, – оживился сыщик. – Кажется, я вас понял. Вы хотите сказать, что санатория, чтобы быть успешной, нуждается в агентах. Так?

– Именно. Причем агентов должно быть много. Они повсюду на маршруте, у них связь, пароли-явки и свои люди в каждой полиции, навроде нашего продажного Непогодьева. Вот что я имел в виду.

Слова осетина захватили питерца. Неужели он прав? Целая организация с представителями во всех важных пунктах, где сильный надзор. С явочными квартирами, по которым, как эстафету, передают беглеца с рук на руки. Почему нет? Такие организации много лет существовали у бегунов[13]. А народники с их ячейками в каждом крупном городе? Тут же кто-то придумал штуку похитрее. Способную давать доход. Сибирь наводнена людьми, которые спят и видят, как бы отсюда убраться. Многие готовы за это платить. У других имеются сильные и денежные покровители, согласные выкупить своего человека. Лыков знал, что крупные антиправительственные партии создали у себя специальные органы, отвечающие за вызволение арестантов из мест заключения. Спрос есть, значит, есть и предложение. Уже не в первый раз всплывает Иркутск как базис номеров для беглых. Фактов никаких, но не просто так называют именно этот город. Надо ехать, разбираться.

До отплытия «Мономаха» оставались сутки. Лыков обложился бумагами, конфискованными у пристава. В запечье у его полюбовницы Мухиной Кибирев отыскал семнадцать тысяч рублей! Ни баба, ни сам пристав не могли внятно объяснить происхождение этих сумм. Видимо, они не ожидали побега письмоводителя и не успели спрятать улики. Кое-что удалось найти и на Мелентия. Он готовился к побегу и сжег все лишнее. Но в почтовой конторе остались копии полученных им телеграмм. Алексей Николаевич просмотрел их и обнаружил, что Непогодьев накануне обменялся пятью депешами с неким Самсоном Родонаем. Телеграммы он посылал в Иркутск! И фамилия нерусская, похожа на грузинскую. Возможно, это была ниточка.

Закончив дела, Алексей Николаевич сел на пароход и дал команду отчаливать. В Монастырском никогда не видели человека в чине шестого класса, поэтому все пожелания сыщика расценивались как приказы. Радостный – дорвался до должности! – Кибирев ублажил ревизора, как мог. Лыкову в дорогу положили варенье из кислицы[14], жирной енисейской сельди, туруханских омулей и хайрюзов[15]. «Мономах» дал свисток и пустил дым не хуже паровоза. И отчалил. Гора с белой церковью на макушке стала медленно удаляться. Мелькнули остяцкие чумы на берегу, между ними стоял исправляющий должность пристава и махал фуражкой. Все, прощай, Туруханск.

Когда столица ссыльного края скрылась из виду, Лыкову стало легче. Он выпил водки в буфете, закусил селедкой – сделалось еще легче. Как люди живут в этих гиблых местах годами? Сыщик отогнал тяжелые мысли, ему надо было думать о другом: следовало продлить ревизию.

«Мономах» шлепал по воде целую неделю, прежде чем добрался до Красноярска. В Енисейске Алексей Николаевич сошел на берег и послал в Петербург телеграмму. В ней он излагал директору департамента свой план. Уж коли сыщик оказался в Восточной Сибири, следовало воспользоваться этим. И поручить ему поиск номеров для беглых. Косвенные улики указывают на Иркутскую губернию. Само прибежище где-то в глубинке, не в городе, но концы наверняка там. Коллежский советник сам напрашивался на длинную и заведомо неблагодарную командировку. Неизвестно, получится ли у него справиться с задачей. Но если кто в департаменте и может провести такое дознание, то лишь Лыков. И начальство это хорошо понимало.

Кроме того, Алексей Николаевич предложил Зотову согласовать командировку с Курловым. Тут был подтекст. Сыщик показывал товарищу министра, что не боится ни дальних поездок, ни ответственности. И даже ищет сложных поручений. Шталмейстер думает, что наказал строптивого подчиненного, послав его в Туруханск. А тот взял и шагнул еще дальше. Выяснив важные обстоятельства, Лыков добровольно застревал в Сибири на неопределенный срок. Для пользы дела, без понукания начальства.

Сойдя с парохода в Красноярске, коллежский советник первым делом явился на телеграф. Там его ждали две депеши. Первая была от Азвестопуло. Сергей сообщал, что у них с Марией родился сын, крепкий и здоровый. Орет басом с утра до вечера, но добродушно. Крестили ребятенка Алексеем, понятно, в честь кого. Помощник звал шефа быстрее вернуться домой, чтобы обмыть долгожданное событие. Он еще не догадывался, что Лыков решил остаться за Уралом надолго. И скоро потребует к себе помощника.

Вторая телеграмма была от Зотова. Директор Департамента полиции сообщал, что предложение Лыкова одобрено наверху. Генерал-губернатору Восточной Сибири Селиванову послано предписание: оказать полное содействие ревизии коллежского советника Лыкова. Тот должен проинспектировать вновь созданное в кадре иркутской полиции сыскное отделение – и проверить его в деле. А именно, найти с помощью тамошних сыщиков санаторию для беглых. Там же на телеграфе питерца ждали триста рублей прогонных и новые полномочия. Под ними опять стояла подпись Столыпина.

Алексей Николаевич сошел с поезда на иркутский дебаркадер ранним утром 28 июля. Его встречали. Мужчина лет тридцати пяти, основательный, с пытливым взглядом, снял шляпу:

– Позвольте представиться, ваше высокоблагородие: коллежский регистратор Аулин Бернард Яковлевич, начальник иркутского сыскного отделения. Разрешите доставить вас к губернатору.

– Сначала я хотел бы заселиться, – доброжелательно улыбнулся Лыков. – Не ехать же к его превосходительству небритым. Какую гостиницу порекомендуете? Я в вашем городе ничего не знаю. Был один раз, давно и проездом…

Аулин поправил гостя:

– Иркутский губернатор Гран состоит в чине статского советника.

– Ну к его высокородию. А меня зовите без чинов, Алексеем Николаевичем. Что насчет гостиницы?

– Я бы посоветовал «Деко». Ее у нас еще именуют Польской. Раньше «Деко» содержали паны и установили хорошие порядки. Чисто, буфет что надо, электрическое освещение. Всего двадцать восемь номеров, и находится на лучшей улице.

– Поехали.

Сыщики вышли из нового, пахнувшего краской здания вокзала. Особняком от биржи извозчиков стоял полицейский экипаж. Они уселись в него и тронулись. Питерец с интересом крутил головой, осматривал незнакомый город. В 1883 году Лыков действительно был здесь – пришел по этапу под видом «спиридона-поворота»[16]. Вспоминать ту командировку не хотелось. Лихой коллежский асессор чудом вернулся из нее живым…

Пролетка сначала поехала вдоль путей назад. Строения кругом были неказистые, в глаза бросалось большое количество портерных, пивных и трактиров. Возле них терся народ полууголовного вида. Некоторые провожали полицейских недобрыми взглядами, а один даже погрозил вслед кулаком.