– Я не подумал о ревизии, – фальшивым голосом произнес Булевский. – Отправил рапорт губернатору, тот ничего не ответил… Мало ли их бежит?

Кибирев смотрел коллежскому советнику прямо в глаза; казалось, он сейчас подмигнет.

– Когда ваш Непогодьев вернется? – в голосе ревизора звучало отчетливое раздражение. – Я не собираюсь торчать тут четыре дня. Срочно отзовите его в Монастырское. Сумеете?

Пристав молчал, и тогда за него ответил помощник:

– Не получится, не для того уплывал.

– В каком смысле?

– Ни на какой он не охоте, а сбежал. Непогодьев в понедельник сел в моторную лодку Министерства путей сообщения, что возвращалась в Красноярск из Карского моря. Они промеры делали. Смерили – и домой. Вот письмоводителя по пути захватили. Вместе с варшавьяками.

В комнате повисла тишина, потом Булевский заорал диким голосом:

– Тебе кто разрешил поперед начальства говорить, туземная рожа?! Молчать!

– Я разрешаю, пусть докончит мысль, – хладнокровно осадил «туруханского царя» сыщик. – Продолжайте, господин Кибирев. Как вас по имени-отчеству?

– Иван Игнатьевич, ваше высокоблагородие.

– Говорите мне Алексей Николаевич. Так что там с варшавьяками?

– Блонский, Пшибышлавский и Леймер. Три револьверца проживали в округе. Первые двое – в Диксоне, а Леймер – в Толстом носе.

– Это из банды «Червоный Круль», что ли? – воскликнул Алексей Николаевич.

– Так точно.

– И?..

– Сели они с Мелентием в ту лодку и отплыли вверх по реке.

– А документы?

Помощник пристава хмыкнул:

– Этого добра им Мелентий сколько хочешь нарисует.

Лыков повернулся к приставу:

– Про этот побег вы тоже сообщили в Красноярск?

– Не успел. Собственно, я и не знал! А…

И Булевский опять заорал на помощника:

– Почему мне не доложили? Я отстраняю вас от должности!

– Отставить! – повысил голос питерец. – Вот, потрудитесь прочесть вслух.

И он вручил приставу свой открытый лист. Тот развернул бланк и срывающимся голосом прочел о полномочиях командированного. Все чины МВД обязаны оказывать содействие… выполнять распоряжения, отданные в рамках исполнения возложенного на него поручения… знакомить с документами… Внизу стояла подпись Столыпина.

– Ну, поняли?

– Так точно, понял, – вытянул руки по швам надворный советник.

– Тогда слушайте. Вы временно отстранены. Не Кибирев, а вы. До завершения разбирательства. Выйдите в соседнюю комнату. Скоро мы здесь закончим и вернемся в Монастырское. Там оформим ваше отстранение, я телеграфирую Курлову. Еще губернатору, он должен уже прибыть. На вашу переписку я накладываю арест до завершения следствия. Все бумаги опечатаю. Если есть что сказать в свое оправдание, говорите.

– Это все Ванька, он давно хочет меня подсидеть.

– Что Ванька? Он помог сбежать полякам? И он дал слишком много воли письмоводителю? Идите.

Как только Булевский вышел с гримасой оскорбленного достоинства на лице, Кибирев сказал:

– Правильно, ваше… Алексей Николаевич. Обыск, непременно обыск. И деньги найти, Мелентий с ним делился. Но деньги пристав не дома прячет, я уверен. А у своей любовницы Серафимы Мухиной. Там тоже надо обыскать. Разрешите, я лично?

– Рассказывайте, что у вас здесь творится, Иван Игнатьевич. С самого начала.

– Да вы уж все поняли. Бегут от нас за деньги, махинация отлажена. У кого нет за душой, тот сидит. С ума сходят многие…

– Давайте ближе к делу.

– Слушаюсь.

– Давно это у вас завелось?

Помощник пристава понурился:

– А что я мог сделать? Булевский мне ходу не давал, все бумаги только за его подписью… И выехать отсюда ни-ни. На Гыданский полуостров, к полюсу – пожалуйста, а в Красноярск, сказал, и думать забудь.

– Я вас спросил о другом.

– Давно, Алексей Николаевич. Третий год.

– Дела… И сколько за это время ссыльных утекло? Через отлаженную махинацию.

– За полсотни. Эсеры своих бойко вытаскивают, социал-демократы, финляндцы. Это из политических. Варшавьяки денег никогда не жалели, любимые клиенты были у Непогодьева. Потом дашнаки, армянские боевики. Этих не поймешь, политические они или уголовные.

– Анархисты еще не пойми кто, – поддакнул Лыков. Но осетин возразил:

– Нет, для побегов организация нужна. Анархисты каждый сам за себя.

– Хорошо. Кто из социал-демократов чаще бежит – беки или меки?[12]

– Беки. Они злее.

– Хоть что-то вы пытались сделать? – не удержался от укора Лыков.

– Писал товарищу, он канцелярский служитель в губернском жандармском управлении. Тот сказал: сиди и не чирикай. Губернатора меняют, придет новый, тогда и подумаем. Хорошо, что вы приехали…

Коллежский советник понимал, что помощник пристава топит своего начальника. Это производило неприятное впечатление. Но с другой стороны, нужно было исправлять ситуацию. Похоже, Булевский не просто запустил дело, а изменил присяге с целью наживы. Измену требовалось доказать, и для этого имелись нужные люди. Но они далеко, за тысячу восемьсот верст отсюда. А пока суд да дело, кто будет управлять огромным краем? Его нельзя бросить ни на день, иначе ссыльные окончательно разбегутся. Вот Кибирев и станет пока исправлять должность, до утверждения губернатором.

Пора было возвращаться в Монастырское. Лыков напоследок собрал всех наличных ссыльных бывшего города и выслушал жалобы. Люди говорили одно и то же: работы нет, жить не на что. Чалдоны если и нанимают кого, то лишь за еду. Сытым будешь, но денег не получишь. С рыбной ловлей та же история: закупка для городов два месяца в году, а потом чем заняться? Разрешение на отлучку в пределах Туруханского отдела кое-как дают, но тут нигде не нужны рабочие руки. Хорошо платят на золотых приисках. Однако туда как раз не отпускают. Хоть с голоду подыхай!

Что скажешь усталым озлобленным людям? Не надо было воровать и делать революцию? Алексей Николаевич записал претензии и обещал передать их губернатору. И покинул Туруханск.

Обратный путь оказался легче. Ветер дул не с болот, а со стороны Енисея, и комаров по сибирским меркам было немного. Когда дошли до парохода и поднялись на палубу, оказалось, что она вся забита людьми и пожитками. Это очередные эмигранты из Туруханска ехали на новое место жительства в Монастырское.

– Скоро тут совсем никого не останется, – вздохнул Кибирев.

Когда добрались до села, Булевский удалился к себе на квартиру. Алексею Николаевичу пришлось делать там обыск. Заодно он допросил бывшего пристава. Пришлось обходиться без постановления судебного следователя. По закону, в случаях, не терпящих отлагательства, сыщик имел на это право, и ковал железо, пока горячо.

Еще он отослал две длинные телеграммы. В одной сообщил начальству о том, что своей властью отстранил пристава отдела от должности за преступную халатность. И объяснил, в чем она выразилась. Депешу он адресовал Курлову, Зотову и губернатору Бологовскому. Начальство пусть само решает, как правильно оформить действия коллежского советника.

Вторую телеграмму Лыков послал по всей коммуникационной линии Монастырское – Красноярск. В ней он предписывал арестовать письмоводителя Непогодьева и трех поляков. Сообщались приметы беглецов. Когда Иван Игнатьевич прочел эту депешу, то сказал:

– Поздно. Они уже ускользнули.

– Моторная лодка еще не успела добраться до Красноярска. Прошло только четверо суток.

Кибирев покачал кудрявой головой:

– Беглецы не дураки, понимают, что в Красноярске их уже будут ждать. Они свернули в Верхнюю Тунгуску. Там спустятся, сколько хватит возможности, а потом посуху пойдут в Иркутск.

– Почему именно в Иркутск? – встрепенулся Лыков. – Кстати сказать, часть пути к вам я плыл в компании штабс-капитана Сухобруса. Знаете его?

– Так точно. Начальник Вороговского кордона. Добросовестный офицер, японцами раненный.

– Про рану он ничего мне не сказал. Зато выдвинул предположение, что где-то в Восточной Сибири есть потайное место, в котором отсиживаются беглые. Выжидают, пока полиции надоест их искать. Заодно лечатся, кто больной, меняют наружность, запасаются документами. Ничего не добавите к словам Ивана Остаповича?