– Никогда не путай поп-ап с хоум-раном, – сказал он. – Это тебе урок на будущее!

В перерыве седьмого иннинга Артур встал.

– Поднимайся, – сказал он Итану. – Сейчас можно немного размять ноги.

Мимо них по проходу шла пара – одна из многих в общем потоке устремившихся к туалетам зрителей. Человек, шедший следом за ними, сказал кому-то:

– Подержи-ка мое пиво.

Из колонок на стадионе гремели имена спонсоров матча. Вдруг что-то мокрое и холодное пролилось Итану на затылок, а оттуда потекло за шиворот. Он потрогал пальцами макушку, где волосы у него закручивались по часовой стрелке.

– Пап…

Артур опустил глаза:

– Господи! Чем ты обли…

Итан проследил за отцовским взглядом и увидел высокого голубоглазого качка в обтягивающей футболке, трещавшей на плечах и бицепсах, пока он их разминал. Рядом с ним стоял веснушчатый мальчик примерно одного с Итаном возраста. В руках у него был большой пластиковый стакан, почти до краев наполненный пивом.

Артур нагнулся к мальчику:

– Это ты сделал? – Он показал на Итана.

Мальчик потряс головой.

– Это ты облил моего сына? – снова спросил его Артур. – Ничего страшного, но тебе следует признаться и извиниться.

Качок в футболке опустил глаза на Артура:

– Ты с моим пацаном разговариваешь?

– Он облил пивом моего сына.

– Нефиг разговаривать с моим пацаном.

– Пусть извинится. Посмотрите – у него все волосы мокрые. – Артур погладил Итана по голове. – Даже за шиворот потекло!

– Пошел нах, – сказал качок.

– Пап…

– Эй! – окликнула их тетка, сидевшая в двух местах от Итана. – Чего там такое?

– Этот извращенец пристает к моему пацану, – ответил качок.

– Извращенец! – сказала тетка Артуру.

– Я не извращенец. Я хочу, чтобы ваш сын извинился перед моим. За то, что облил его вашим пивом.

– Пошел нах, извращенец, – сказал качок.

Артур потрепал Итана за шею.

– Извинись, – велел он мальчику.

Итан напрягся:

– Пап, все нормально.

– Твой пацан дело говорит, слушай его, – усмехнувшись, сказал качок.

Итан забегал глазами по стадиону, пытаясь найти какую-нибудь точку, на которую можно было смотреть, пока эта унизительная перепалка не закончится. Он встретился взглядом с веснушчатым мальчиком: тот с отвращением кривил губы.

– Я жду извинений.

– Извращенец ты, вот кто.

– А вы болван!

– Выйдем на улицу, поговорим?

– Мы и так на улице.

Качок сплюнул и закатал рукава:

– А ну пошли!

– Никуда я не пойду.

Качок вскинул кулаки и резко подался вперед. Артур скорчился, подняв руки… и покосился на красного, как рак, сына.

– Хе-хе, теперь понятно, из чего сделан этот крутыш.

– Ладно, ладно, мы уходим.

Артур стал толкать Итана вперед по проходу и сам пошел следом.

– Вот и правильно! – крикнул им вслед качок. – Пидор!

Итан весь съежился от стыда, ему перехватило дыхание.

Всю дорогу домой Артур молчал. Когда Франсин встретила их на пороге и спросила: «А что так рано?», он молча протолкнулся мимо нее по коридору и исчез в спальне. Громко хлопнула дверь.

– Что случилось? – спросила Фрасин, но слезы уже градом катились по лицу Итана. Он почему-то понял, что это конец: никаких походов с отцом на бейсбол и вообще куда-либо больше не будет.

И вот такой поход случился.

Двадцать один год спустя они вместе катили по пригороду Сент-Луиса, и Итан утирал слезы. Он сделал долгий, медленный вдох.

– Пап, – сказал он голосом, полным не страха, но любви и жалости.

Щеки отца пылали от досады.

– Ты молодец, – сказал Итан. Эти слова удивили его не меньше, чем Артура. – Ты молодец.

Мэгги решила прогуляться в Форест-парке, чтобы проветрить голову. Маршрут у нее всегда был один и тот же – с тех самых пор, когда она собирала мячики для гольфа: через всю территорию Дэнфорта мимо строительных кранов, библиотеки Зейделя, «Старбакса» и студенческого центра. Рука с перевязанным пальцем болталась вдоль тела. Ветер завывал в готических арках. Солнце куда-то спряталось. Общежития по случаю весенних каникул пустовали: в кампусе остались только будущие студенты-медики и юристы, у которых экзамены были еще впереди. Они, подобно призракам, населяли все укромные уголки кампуса и тихо бормотали себе под нос ответы на вопросы вступительных тестов.

Мэгги никак не могла взять в толк, зачем отец повесил в столовой те фотографии. Четыре штуки, в рамочках напротив стола. В голове не укладывалось…

На всех четырех снимках был запечатлен незнакомый пейзаж, терра инкогнита – бежевая пыль с клочками желтоватой травы. Поросшие деревьями холмы на заднем плане.

А на переднем – два человека перед некой цилиндрической бетонной постройкой. Артур: молодой, кучеряво-чернявый, с вызовом в глазах и выбивающимися из-под воротника рубашки волосами. А рядом с ним мальчик, черный, тощий, улыбчивый, со впадиной в форме каноэ на груди.

Четыре фотографии, четыре позы:

1. Артур стоит на коленях и одной рукой обнимает мальчика.

2. Артур держит мальчика на плечах.

3. Мальчик и Артур стоят спина к спине.

4. Мальчик сидит у Артура на коленях.

Отец на снимках улыбался так, как на памяти Мэгги не улыбался никогда. К тому же – он трогал мальчика, а тот трогал его. Это Артур-то, избегавший любых объятий по любым, даже самым уважительным поводам! Вокруг его тела, казалось, постоянно висело силовое поле. Однако вот же он, довольный, обнимается с мальчиком. И мальчик тоже счастлив: позирует так, словно рядом – его близкий друг. Или старший брат. Или отец.

Мэгги с Артуром грызлись практически с тех пор, как она научилась говорить. Но лишь в конце первого курса, когда Франсин рассказала ей про поездку отца в Зимбабве, Мэгги начала его бояться. Точнее – бояться того, что она могла унаследовать от отца, в кого могла превратиться. Если Артур когда-то был похож на нее – своей решимостью, филантропическими взглядами, – значит ли это, что и она однажды станет похожа на него, начнет использовать свои благие намерения в качестве оружия против тех самых людей, которым так хочет помогать? Мороз шел по коже от этой мысли. Пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы выкинуть ее из головы. И тогда она осталась один на один с Артуровыми промахами – точнее, преступлениями. Он явно хотел, чтобы Мэгги увидела фотографии. Именно она, а не Итан. Но зачем? На снимках был запечатлен счастливый молодой человек, непорочный человек, любящий человек в полном расцвете сил. Но Мэгги знала правду. Знала, чем закончилась та поездка. То были фотографии про жизнь «ДО». В курсе ли Артур, что ей все известно и про «ПОСЛЕ»? Мэгги никогда не разговаривала с ним о той поре. Боялась, что отец подтвердит рассказанную мамой историю или того хуже – без обиняков скажет, что его ошибка привела к смерти многих людей. У Мэгги раскалывалась голова. Она не могла раскусить лицемерие Артура, разложить его по полочкам. Зачем он повесил эти фотографии?! Чего он добивается?

Она помотала головой и зашагала дальше.

Форест-парк представлял собой огромный центр культуры и отдыха площадью в тринадцать сотен акров. На его территории расположились снежные горки, Художественный музей, фонтаны, зоопарк, каток и Музей истории штата, где куда больше внимания уделялось не Миссурийскому компромиссу, а Всемирной выставке, проходившей когда-то (сто одиннадцать лет назад) в этих местах. Мэгги сперва шла вдоль поля для гольфа, потея от растерянности и стресса, затем поднялась на вершину холма к Художественному музею. Напротив входа, в центре небольшого павильона, стояла бронзовая статуя Людовика IX верхом на коне. Памятник назывался «Апофеоз святого Людовика», а под ним находился пруд с фонтаном. Стоя на вершине холма и глядя вниз, на людей, что устраивали пикники и катались на водных велосипедах, Мэгги, внутренне содрогаясь от мысли о фотографиях в столовой, почувствовала, что и сама достигла некоего апофеоза, только наоборот: расплата была уже не за горами.