У идеальной соседки была простодушная улыбка, широко расставленные глаза, а самое главное – поручители. Марла Блох тоже оказалась будущим психологом, как и Франсин, но только начинала учебу в аспирантуре. Обе приехали из Огайо. Марла родилась в Цинциннати и – поразительно! – ни капли не стыдилась своей малой родины. Она открыто признавалась, что ее обескураживают новоанглийские зимы, дурные манеры бостонцев и вся аспирантура в целом. Она облекала в слова мысли, которые Франсин никогда бы не посмела озвучить, дабы не утратить поверхностный восточно-побережный лоск: «Ну и книга – чувствую себя тупицей!», «Как приятно встретить землячку!» или: «Я не знаю, как пишется „амигдала“!» Причем она ведь была права: книги им задавали действительно зубодробительные, среднезападные манеры Марлы очень радовали, а латинское название крошечной миндалевидной области мозга в самом деле представляло из себя орфографическую загадку, – но Франсин давно научилась не говорить о таких вещах вслух. Марла Блох говорила что в голову взбредет – без малейших стеснений резала правду-матку, и ее раскованность приятно напоминала Франсин о доме.

Марла выписала чек на предъявителя для оплаты коммунальных услуг, и девушки пожали друг другу руки.

Если Артур даже Норт-Энд считал заманиловкой для туристов, то Марла в первый же день повесила на холодильник список – настоящий список – десяти достопримечательностей, которые ей хотелось посетить за время учебы в аспирантуре. Увидев его, Франсин захихикала.

– Ой, прости! – опомнилась она. – Что это со мной?!

– Тебя насмешил мой список, – растерянно сказала Марла.

– Нет-нет, прости, пожалуйста. Список отличный, давай прямо сейчас выберем какой-нибудь пункт!

– Но что в нем смешного?

– Я не хотела смеяться, честное слово. Просто подумала, что бы сказал на это мой парень.

– Что?

Франсин с трудом удержалась от едкого комментария:

– Ничего. Он бы оценил. Ну все, давай сходим в Старый Капитолий. Я там никогда не была!

С искренней и жизнерадостной Марлой Франсин открыла для себя Бостон. Новая соседка без всякого стыда ходила по улицам города с картой в руках и спрашивала у местных дорогу. В отличие от Артура, она не жалела денег на входные билеты в музеи и церкви. А когда слишком близко наклонялась к картине или входила в церковь посреди службы, то тут же смеялась над собой – подразумевая, что не очень-то ей и стыдно. Франсин считала, что за таким поведением кроется бездна немудрящего самоуважения.

Марла была болтушкой. Но болтала она не так, как мать Франсин – словно бы пытаясь прикончить тишину, пока та не прикончила ее. Нет, она болтала, чтобы скоротать время. Просто говорила обо всем, что приходило в голову. А в голову ей приходил главным образом секс. Она рассказывала, как сохла по парню из школы, с которым у нее были «шуры-муры миллион лет назад». Как они «отрывались в постели», и какой у него был «большой», и какие чувства он в ней будил. Эта смесь откровенности и ребячества совершенно сбивала Франсин с толку. В Уэллсли секс носил политический характер, эдакий феминистский уклон. Артур предпочитал заниматься сексом – с толком и удовольствием, – нежели говорить о нем. А жизнерадостная Марла Блох готова была часами болтать на эту тему, и скудный запас эвфемизмов ей ничуть не мешал.

Франсин хотела бы вовсе забыть о сексе, пока Артура нет рядом. Целиком посвятить себя научной деятельности и воздержанию. Но Марла жаждала говорить. «Трепаться» о «мальчиках». Не раз, распив на пару с соседкой бутылку игристого, Франсин ложилась спать с мыслью, что эта девушка не так проста, как кажется. Надо быть с ней начеку.

Тем временем Артур потихоньку ее покидал.

Франсин начала его забывать. Сначала забыла рот: представляя лицо любимого, она видела только верхнюю часть, а нижнюю как будто стерли ластиком. Его глаза из светло-карих превратились в темные, а ведь они были именно светлые – проницательные, нервозно-карие. Лишь когда от нее начал ускользать нос Артура – превращаясь в идею носа, схематичную черточку, – Франсин осознала, что и его уши – закругленные или заостренные? мочки сросшиеся или свободные? – тоже незаметно испарились из ее памяти.

Но все-таки. В отсутствие Артура и даже сколько-нибудь четкого образа Артура ее любовь к нему крепла. Франсин очень тосковала. И размытый образ любимого даже ей нравился – он был еще лучше самого человека.

После сессии Марла устроила вечеринку. Со всего потока ей одной хватило простодушия это сделать. «Хочу погулять от души, как в Огайо», – сказала она. Какое-то время Марла обдумывала тему мероприятия и наконец попросила Франсин отксерить готовые приглашения.

Сердечно приглашаем

На первую ежегодную вечеринку Марлы Блох

Тема: обнаженка по Фрейду

Дресс-код: только нижнее белье

Нет рубашек, туфель, брюк – нет проблем!

Приводите друзей и любимых

– Марла, это бред, – сказала Франсин. – Никто не придет на… бельевую вечеринку!

– Ошибаешься!

– Тебе не кажется, что нам уже… поздновато? Мне двадцать девять, а Дэвиду из нашей группы вообще сорок!

– Нет, людям как раз такого и не хватает.

– У него и дети есть.

Марла накрутила на палец кудряшку Франсин.

– Фрэн, – многозначительно прошептала она, – милая, невинная Фрэн! Послушай меня. Мы – девушки. И мы даем другим девушкам и парням возможность увидеть друг друга голышом. Увидеть чужие тела. Поверь мне: это будет успех.

– Мы уже не школьники.

– Народу соберется тьма!

– И даже не студенты.

– Франсин Кляйн. Вечеринка состоится. Всем людям, слышишь, всем, – тут Марла выгнула спину, – любопытно смотреть, как в контролируемых условиях ломают табу.

Неделю спустя в квартире на Кенмор-Сквер состоялось первое общественное мероприятие с того дня, как Артур Альтер поставил свою подпись на договоре аренды.

За полчаса до вечеринки Франсин пила вино одна, у себя в комнате, одевшись… нет, скорее, раздевшись до скромной ночной сорочки, которая могла запросто сойти за обычную одежду для сна в случае, если вечеринка не удастся. В девять часов вечера на диване в гостиной, стыдливо прикрывая область паха подушками, сидели лишь несколько нервных аспирантов первого года обучения.

– Верь в меня! – сказала Марла через дверь, за которой Франсин якобы читала. – Просто верь! И не смей ложиться в кровать – по крайней мере, одна.

Естественно, к одиннадцати гостиная уже кишела полуголыми гостями, многим из которых было порядком за тридцать: они выпивали и беседовали, придумывая поводы потереться о чье-нибудь бедро или плечо.

Когда Франсин вышла из спальни – заключив по шуму из гостиной, что вечеринка все-таки состоялась, – уже изрядно поддатая Марла Блох в коротеньком шелковом кимоно закричала:

– Поприветствуем Франсин Кляйн!

Раздались и почти сразу стихли робкие аплодисменты.

Атмосфера была напряженная: голая кожа и ид. В закоулках крошечной квартирки вовсю материализовывались подсознательные желания. Чересчур одетые юнгианцы в платьях и перчатках плясали под Принса. Какая-то первокурсница и ассистент кафедры сплелись в объятьях на диване: ее соски и его эрекция уверенно выпирали из-под блестящей материи нижнего белья. Изголодавшаяся по любви Франсин поддалась всеобщему волнению: ее голые ноги терлись друг о друга под длинной сорочкой, разжигая на щеках характерный румянец.

– Это ваша квартира?

В кухне, прислонившись спиной к холодильнику, стоял незнакомец в повязанной через плечо белой простыне. Она доходила ему до середины голени, откуда внезапно начинались парадные черные носки.

– Мы знакомы? – спросила Франсин, доставая из холодильника пиво.

– Я приятель Марлы. – Он кивнул в сторону гостиной, где парень с фермерским загаром внимательно щупал ткань ее кимоно.