– Ладно, – сказал Артур, окидывая взглядом полную тележку. – Скажи мне, зачем нашему сыну электрический чайник.
– Потому что приятно иметь в комнате чайник. Можно пить чай, пока готовишься к семинару. Или горячий шоколад. Или растворимый кофе. Не вижу ничего криминального в том, чтобы купить ему одну вещь просто для удовольствия.
Артур повернулся к Итану:
– Ты пьешь чай?
– Вроде не особо…
– Слышала?
– Еще кофе и горячий шоколад… – не унималась Франсин.
– Знаешь, сколько раз в жизни мне пригодился бы электрический чайник? Сколько раз в жизни мне хотя бы приходило на ум это слово?! Ноль. Вот сколько. Ноль раз.
Франсин с коварством практикующего психолога продолжала стоять на своем:
– Это не просто электрический чайник. Посуди сам. Представь: Итан сидит у себя в комнате, к нему кто-то заходит, а он в этот момент заваривает себе чай – или горячий шоколад. И этот человек говорит: «О, класс, можно и мне чашечку?» У них завязывается беседа… Понимаешь, о чем я? Итану и так будет непросто в новой обстановке, среди незнакомых людей… Нужно дать им повод с ним заговорить. Это… – Она вытащила коробку с чайником из тележки и потрясла ее. – Это не просто чайник, а новые возможности. И мне не жалко отдать за них двадцать пять долларов.
Артур что-то буркнул и ушел дожидаться их в машине. Франсин улыбнулась.
– Видишь, – сказала она сгорающему от стыда сыну, толкая тележку по отделу с кухонной техникой, – не так уж он и страшен. Надо только уметь отстаивать свою позицию.
Вековой кампус Дэнфортского университета, подобно Акрополю, расположился на вершине холма и производил на маленького Итана огромное впечатление. Теперь, став его полноправным студентом, Итан решил, что за внешним великолепием кроется пустота. За ужином Артур прочел нудную лекцию по этому вопросу: главный кампус якобы был спроектирован на манер Оксбриджа – те же арки, шпили и зубчатые стены, – но в действительности архитектор вдохновлялся университетами Лиги плюща, а уж их создатели нагло сдирали все с Оксбриджа. Стало быть, Дэнфорт – это копия копии. Хуже того, новые постройки на территории кампуса должны были повторять облик главного здания: получилась розовокирпичная английская готика с энергоэффективными окнами, диковинная помесь современности и старины, несущая миру мысль о неотвратимости повторения прошлого.
Итана волновала не столько архитектура, сколько отец: не хотелось сталкиваться с ним на университетской территории, прилюдно. Артур понимал это – а может, и сам не горел желанием повстречать сына в очереди за сэндвичами – и потому первым, еще до переезда, подошел к сыну с дельным предложением.
– Слушай, – тихо сказал он, – давай поделим кампус пополам. Ты не появляешься в главном здании, где у меня кабинет, с десяти утра до пяти вечера, а я по возможности не буду соваться на остальные территории и Дэнфортский простор. Общежитие первокурсников расположено там, и там же у вас проходят почти все занятия.
– О’кей, – кивнул Итан.
Переезд прошел гладко: Артур в знак протеста остался дома (его коробила нарочитая торжественность и пышность университетской приветственной церемонии). А вот со сверстниками отношения у Итана не складывались. Никто не польстился на его чайник. В считаные дни первокурсники разбились на компашки, состоявшие главным образом из ребят с Восточного побережья, познакомившихся еще в школе, театральной студии или на футбольных турнирах. Да, в университете проходила ярмарка интересов – но она была предназначена скорее для тех студентов, которые уже знали, что им интересно, и не хотели заниматься этим в одиночку. Спортсмены бродили по кампусу стайками, а художники целыми днями просиживали в своих студиях.
Итан, которого ничто общественное не увлекало, скитался в одиночестве. Он хорошо выглядел, хорошо учился и когда-то даже играл в школьной бейсбольной команде. Но он никогда не пытался применить свои таланты в обществе. Пользу от них получал только он сам.
Первокурсники целиком подчинялись братствам, которые устраивали тематические вечеринки с названиями вроде «Лыжники-бесстыжники» или «Цари Тутанхамоны и шлюхи фараона». Женским сообществам отдельных мест для проведения вечеринок не полагалось – из-за закона о публичных домах и борделях. Итан прятался в угол какого-нибудь темного подвала и смотрел, как его сокурсники поливают пеной и лапают друг друга. Вечеринки ЛГБТ-обществ были ничем не лучше: там играла такая же музыка и стояли те же пенные пушки. Только лапали всех подряд, не обращая внимания на пол. Дважды Итан уходил домой с пылкими юношами, ищущими себе партнера для обнимашек по утрам. Их отчаяние было ему до боли знакомо и оттого вызывало неудержимую тошноту. Один такой парень потащил его с собой на встречу дэнфортского ЛГБТ-союза, но Итан не понимал, что объединяет этих людей и что у него общего с ними – помимо очевидного. Ну да, они не гетеросексуальны, и что? Может, тогда общество светловолосых евреев организуем?
Он записался на курс «Введение в сексуальность» на кафедре гендерологии, который оказался скорее терапевтическим, нежели теоретическим. Его сокурсники без малейшего стеснения выкладывали личную информацию о себе, как будто близость нужно было не заслужить, а по-птичьи скормить друг другу – из клюва в клюв. В середине семестра им задали составить список всех своих сексуальных опытов: что и в каком возрасте они делали. Итан совершенно не хотел делиться с кем-либо интимными подробностями своей жизни, но когорта маленьких Кинси не видела в этом проблемы. Исследование было анонимным, однако Итан оказался единственным студентом мужского пола на курсе. Его выдал почерк. Вскоре он осознал, что сокурсницы специально обедают после занятий, лишь бы не сидеть с ним за одним столом.
Шли месяцы, а он так ни с кем и не подружился – даже со своим соседом по комнате, которого интересовали только онлайн-казино и подружка, оставшаяся в Нанкине. Цзяи (требовавший, чтобы Итан называл его Юджином) был застенчивым парнем, сыном высокопоставленного китайского чиновника. За все время обучения в университете Юджин лишь раз повысил голос: чтобы на ломаном английском перебить препода по международной политике, рассказывавшего об июльских протестах в Гонконге. Впрочем, активная политическая позиция не мешала Юджину с удовольствием пользоваться дарами американского капитализма. Он носил карго-шорты ниже колен и скейтерские «найки», ночами просиживал в Сети за игорными автоматами и водил «мазерати», для которого у него было оплаченное место в студенческом парковочном комплексе.
Постоянное присутствие Юджина нервировало Итана. Одиночество, как выяснилось, – особый вид наркотика. После одинокого дня на кампусе он мечтал только об одном: уединиться в своей комнате. «Зато сосед не водит подружек и не выгоняет тебя из комнаты, уже хорошо», – сказал ему завхоз общаги с изрытым постакне лицом, объясняя, что сосед-социопат-криптофашист – еще не повод для переселения в другую комнату.
Как правило, Итану удавалось избегать встреч с отцом, однако установленные ими границы оказались весьма проницаемы. Время от времени Итан все же наведывался к преподавателям, чьи кабинеты находились в главном здании. Однажды, задав своему профессору несколько вопросов по эссе – тот вел новый курс «Популярная криминалистика: тревожные расстройства в колониальной Америке», – Итан заскочил в туалет Гринлиф-холла. Расстегивая ширинку, подошел к одному из двух писсуаров – и ненароком глянул влево. В водянисто-зеленом свете мужского туалета стоял его отец. Он тоже покосился вправо и сразу опустил взгляд. Помочился, стряхнул, застегнул ширинку, вымыл руки. И, не сказав ни слова, вышел.
Хм. Конечно, отец мог и не узнать его. Или беседы у писсуаров были не в его правилах. Ну, о’кей. Не хочешь – не надо. Однако Итану пришла еще одна мысль, душераздирающая и в то же время малодушная: отец мог посмотреть вправо, узнать сына и, согласно установленным правилам, сделать вид, что его не заметил.
