Вчера меня нашел Дин. Я старательно скрывал от него, где нахожусь, но надо было отдавать себе отчет в том, что он может меня найти. Он застал меня совершенно врасплох. Я продавал кому-то лотерейный билет и опробовал жест с поднятыми вверх пальцами — и тут вдруг появился он.

Почему-то он приехал один. Сказал, что Сэм остался в Канзасе. Он не сказал почему.

Он не понял, почему я здесь работаю. Счел, что я работаю на черной работе, которая ниже меня. Мне подобная мысль не приходила в голову до того момента, и она мгновенно разозлила меня — к моему собственному удивлению. И снова, как прошлой ночью, я отчаянно пожалел, что у меня нет крыльев — нет возможности просто улететь оттуда.

Я попытался объяснить Дину все: насколько сложная это работа, как много у меня обязанностей, что я теперь ассистент по продажам, какая на мне ответственность за весь магазин, как тяжело это было — но он, кажется, не понял. Ему было даже не интересно.

Всю дорогу у него был этот его слегка насмешливый тон. Он думает, я не замечаю, — но я замечаю. И всегда замечал. Раньше мне это было неважно. Раньше это не имело особого значения. Теперь имеет. Даже не могу сказать почему.

В конце концов он убедил меня съездить с ним на место последней смерти. Была пятая жертва, девочка из местной школы.

Едва взглянув на последствия, я понял, что это Рит Зиен. Дин догадался, что я напуган, — мне стало стыдно, и я на самом деле хотел помочь. Но пока я раздумывал об этом, вновь приходя к заключению, что не могу карать, не могу летать и не имею ни ангельской мощи, ни оружия, Дин сообщил, что разберется с этой проблемой сам. Стыд стал еще более невыносимым.

И на этом унижение не закончилось, потому что, как дальше выяснилось, Нора просила меня вовсе не о свидании. Это стало понятно уже после того, как Дин дал мне целый ряд инструкций, которые я толком не понял. В конце концов они все равно оказались бесполезны, так как я все неправильно истолковал. Нора всего лишь просила меня посидеть с ее ребенком. До сих пор не соображу, как я мог неверно ее понять. Я вспоминаю ее слова и прихожу в замешательство. Но пора уже отдать себе отчет в том, что мне никогда не понять этой культуры — да и людей в целом. Более того, нужно признать, что никто не может увидеть во мне романтического партнера. Только Эйприл проявила ко мне подобный интерес, и то только потому, что намеревалась меня убить. По всей видимости, человек из меня такой же никудышный, как и ангел.

Но это неважно. Нора даже не заметила, что я все неправильно понял, а ребенку уж точно было все равно. Я осознал, что и мне в общем-то все равно. Я и на свидание-то собирался только потому, что это, как мне казалось, входило в роль, которую я должен научиться играть. И, наверное, неважно, что Дин стал свидетелем этого недоразумения. В глазах Дина мне все равно ниже падать уже некуда.

Мне на самом деле даже понравился ребенок. Ее зовут Таня. С ней можно было поговорить. Я впервые за долгое время смог с кем-то свободно поговорить.

Но потом Таня заболела под моим присмотром, и я не смог ее вылечить.

Я не мог ее вылечить.

Хуже того: Рит Зиен, чье имя было Эфраим, выследил меня у Норы дома, так что и Таня оказалась в опасности. Как выяснилось, он пришел за мной. Прицельно за мной. Он мне об этом сказал. Сказал, что мою боль слышно за многие мили отсюда. Полагаю, потому он и явился в этот город, а значит, пять человек, которые здесь погибли, вероятно погибли из-за меня. Это еще пять имен к длинному списку.

Эфраим хотел усыпить меня, как хромого пса. Такие, как он, были созданы чтобы прекращать невыносимую агонию. Я попытался убедить его, что хочу жить, но кажется, он знал, что это ложь. Стоило ли вообще пытаться его остановить? Я до сих пор не уверен.

В итоге Дину пришлось мне помогать: как я и боялся, я оказался недостаточно силен, чтобы справиться с Эфраимом в одиночку. Теперь Эфраим мертв, но в этой борьбе я повредил запястье. После этого я все еще пытался скрыть от Дина, где ночую, поэтому попросил его отвезти меня в больницу и оставить там, пока он разберется с телом Эфраима, которое он увез в багажнике. По-моему, Дин сжег его где-то — он вернулся только через несколько часов, перед самым рассветом. К тому времени в больнице заключили, что у меня в запястье трещина и повреждены сухожилия, и надели мне на руку фиксатор. Когда я вышел из отделения скорой помощи, уже рассвело, и мне удачно удалось скрыть от Дина тот факт, что мне все еще негде жить. На рассвете я просто попросил его отвезти меня на работу. Хотя теперь я понимаю, что пытаться спрятать от него свою жилищную ситуацию было пустой затеей. Вчера Дин насмехался над моей работой — это раздражало, но хотя бы подразумевало, что, по его мнению, я способен на большее. Но всего лишь день спустя, сегодня утром, Дин заключил, что мне стоит остаться здесь, на позиции ассистента по продажам.

То есть он уже поставил на мне крест. За день. За один-единственный день.

Он сказал, что я «адаптируюсь». Что бы это ни значило.

Кажется, он пытался быть любезным.

Я не могу выбросить из головы сцену нашего прощания. Перед тем, как уйти, я облокотился на окно машины, чтобы пожелать ему счастливого пути, и при виде Дина за рулем его черного автомобиля, готового тронуться, меня охватило непреодолимое желание рассказать ему все. Сознаться, как трудно мне было, как холодно, и как не хватало еды, как я старался, как тяжело все достается, и даже о мелочах — о том, какой жесткий пол в подсобке, как хочется иметь подушку, как мне опостылели пережженные чипсы и высохшие хот-доги, как темно и пусто в подсобке ночью, и об этом отвратительном чувстве изолированности, которое меня преследует. И о более серьезных вещах — о том, как я скучаю по крыльям, какую оглушительную растерянность испытываю от того, что я больше не ангел. Как сильно мне хотелось бы исправить свои ошибки и все вернуть. Сотни вещей, о которых я хотел бы сказать ему, пронеслись в тот момент у меня в голове.

Но больше всего — превыше всего прочего — мне хотелось попросить его забрать меня с собой. Назад в Канзас. Просьба была полностью сформулирована у меня в голове. Но я не смог ее произнести.

Дин махнул рукой на прощанье, я отвернулся, он уехал — и все.

Сомневаюсь, что он вернется.

А Сэм вообще так и не приехал. Дин приехал один. Он сказал, что Сэм занят, но я-то знаю, что Сэм не остается дома во время охоты. Могу лишь предположить, что Сэм не хотел меня видеть. Даже поздороваться. Дин сказал, что «гордится» мной. Забавно: он так уверен в своих способностях убедительно лгать, но я-то вижу, когда он лжет.

***

Сейчас следующий день, пятница, пятнадцатый день ноября. Сегодня я планировал пойти посмотреть еще один фильм, но теперь беспокоюсь из-за денег. Я сказал Дину, что сам могу купить себе обезболивающее средство для поврежденного запястья — он предложил купить мне лекарства, но я хотел быть самостоятельным, поэтому сказал, что куплю позже сам. Это было ошибкой. Оказалось, что они довольно дорогие, если у тебя нет «медицинского полиса». Лекарство выйдет мне в сорок пять долларов, и, если я куплю его, мне может не хватить на комнату в декабре. Надо было принять предложение Дина.

Так что я не пошел в кино и не стал покупать пиццу и пахлаву. Вместо этого я отправился в университет за печеньем. Потом, хотя это было безрассудно, я почему-то пошел прямиком в парк и отдал все печенье птицам. Я совсем этого не планировал, но они начали подходить ко мне и клевать крошки. От этого стало немного полегче. Я сидел в парке допоздна и слушал сову, а потом вернулся сюда.

Очень бы пригодилась подушка, чтобы подложить под руку. Если класть руку на пол, она болит. Я положил ее на стопку бумажных полотенец, но она ноет так сильно, что не дает мне заснуть. Попробую приложить лед. Хоть бы боль прекратилась… Хоть бы вся боль прекратилась…

***

Та же ночь. Все еще не сплю. Может быть, получится заснуть, если я запишу все, что не смог сказать?