– Никто не спорит, – соглашается мама, – но что будешь делать, когда они закончатся? Когда тебе не на что будет даже обратный билет купить?

– То есть ты решила ускорить процесс, чтобы я прочувствовала всю горечь судьбы бомжа в Первопрестольной?

Во мне все говорит от осознания несправедливости. От второго предательства за третий день. Сначала Катька, теперь вот мама. Чем я такое заслужила?

– Нет, что ты, – заверяет мама, – я вообще не хочу, чтобы ты в чем-то нуждалась. Ты же еще глупый ребенок, Веточка. Считаешь, что со всем справишься, что тебе нужно все и сразу. Но так не бывает. Нужно сначала нормальное образование получить. И вообще, чем тебе не нравится Тольятти? Хороший город. И люди хорошие…

Ага. Наша песня хороша.

Отдаляю телефон от уха, чтобы не слышать эту «мелодию». А главное, каждый раз одно и то же. Я должна жить в Тольятти, стать провизором, выйти замуж за того, кого одобрит отчим, а потом нарожать им с мамой кучу внуков. О моем счастье и моем выборе даже речи не идет. Я ведь пыталась нормально поговорить, объяснить – все без толку. Мама уверена: ей лучше знать, что мне нужно.

И ведь, скорее всего, именно отчим надоумил ее заморозить мой счет, это больше на него похоже!

– Разблокируй мою карту, – не выдержав, перебиваю я ее. – Если ты меня любишь, то не станешь мешать.

Мама оскорбленно ахает.

– Дожили! Мой ребенок меня же любовью шантажирует.

– Я тебя не шантажирую, – закатываю глаза, и к счастью, она этого не видит. – Просто говорю, что на этот раз ты перегнула палку. Потому что на этом счету абсолютно все мои деньги, и теперь мне остается лишь ночевать под мостом в коробке из-под холодильника. Никто бесплатно в Тольятти меня не повезет.

– Повезет, – искренне радуется мама. – Тебе всего лишь нужно позвонить Никите.

Я сжимаю зубы и мысленно ругаюсь.

Снова Омельчин.

Интересно, чем они его взяли, если он решил напрячься и снизойти до общения со мной?

– Мы с ним уже разговаривали, – сообщаю, – и я более чем уверена, что Никита передумал куда-то меня везти.

– Ошибаешься. Он выразил огромное желание тебе помочь.

Вам помочь. Не мне.

Потому что ради меня он и мизинцем не пошевелит. У нас с ним явно неконтакт. Или же…

В сознании что-то щелкает, будто из кубиков вдруг складывается не слово из четырех букв, преследующее меня, а совсем другое – «выход».

– Хорошо. Скинь номер Ника, – совершенно спокойно прошу я, хотя меня просто распирает от пришедшей в голову идеи. – Я с ним поговорю.

– Конечно, доченька. – Голос у мамы вдруг делается виноватым. – Ты же понимаешь, что я все это ради тебя делаю. Когда вернешься домой, сразу восстановим карту. Я у тебя копейки не возьму.

Мне от этого не легче, потому что я не собираюсь возвращаться. И я ей говорила об этом сотни раз. Ну что делать, если мама сама отказывается меня слышать? Возвращаться не собираюсь, а вот Никите позвоню. Обязательно позвоню.

Нас ждет содержательный разговор.

Пока мама с отчимом празднуют победу (уверена, что празднуют!), сижу за столиком на фудкорте в торговом центре и жду Омельчина. Если честно только благодаря бешеному количеству адреналина в крови, я позвонила ему сразу после разговора с мамой, и так же неожиданно сводный брат ответил. Думала, что меня ждет как минимум пару часов игнора, ведь он вроде как большой и занятой начальник. Но он ответил сразу и согласился на новую встречу, даже импровизировать и убалтывать не пришлось. Правда, голос у него был такой, будто у него изжога после несвежего бизнес-ланча.

Впрочем, игнор в два часа меня все-таки ждал, пока я ждала Ника в ТЦ. Когда адреналин схлынул, меня начало здорово потряхивать. Это когда злость была катализатором, я могла горы свернуть и даже до президента дозвониться, а сейчас чувствовала себя до невозможности глупо.

Ну и чего я позвонила именно Нику? Можно было написать Емцевой… Но, во-первых, меня корежило от самой мысли, что придется первой с ней помириться, а во-вторых, эта мысль пришла уже после уговора о встрече.

Не знаю, почему он согласился. Мы с ним не друзья, и никогда не были. И даже не семья. Но он согласился. А значит, у меня есть шанс переиграть собственную сумасшедшую семейку с их придурочными методами. Это же надо додуматься!

Хотя я тоже хороша, ведь могла предугадать, что они начнут вставлять мне палки в колеса… Нет, на самом деле не могла. Если я еще могла как-то понять Катьку, то маму – не могла. Пусть даже она всегда страдала гиперопекой и считала меня несамостоятельной. Мама завела на себя мои карточки, когда я училась в школе, и они с отчимом начисляли мне деньги на карманные расходы. Тогда я не особо парилась, потому что это были их деньги.

Но сейчас они были моими! И я представить не могла, что кто-то их заберет. Просто тупо оставит меня без возможности даже купить кофе.

А во всем виноват Ник!

Косвенно.

Потому что не живи братец в Москве, фиг бы моя мамуля рискнула оставить меня без средств к существованию.

А вот и он!

Ник Омельчин шагает по фудкорту прямо в мою сторону как ледокол по Северному Ледовитому океану. Не замечая впавших в ступор и приоткрывших рты девчонок, а еще блондинку, настолько залипшую на его задницу и едва не поставившую свой поднос мимо стола. Он смотрит на меня и только на меня. Мне бы чувствовать гордость, но взгляд у него не сказать, что добрый.

Он выверенным движением расстегивает пуговицу на пиджаке, жестом, который наверняка, разбивает пару женских сердец, и располагается напротив меня.

– Я бы на твоем месте сначала проверила, нет ли на стуле хлебных крошек. Ну мало ли…

– Что я сказал тебе в прошлый раз?

Я прекрасно помню про его «не рассчитывай», но трактую по-своему:

– Что бегать за мной не будешь? Так ты вроде как не бегаешь, я сама к тебе пришла.

У меня было время подготовиться. Целые два часа на раздумья! Но сейчас я думаю, что все мои гипотетические разговоры с Ником не идут ни в какое сравнение с настоящим. Потому что мое собственное сердце колотится как безумное, а нервные клетки гибнут смертью храбрых.

– Я хочу извиниться за то, что была резка…

– Принято.

Так просто?

– И попросить о маленькой просьбе…

– Я отправлю тебя домой, – снова перебивает меня Омельчин.

Он мне хоть слово даст сказать?! Не зря же я столько репетировала!

– Я не хочу домой, – говорю я и нарываюсь на острый прищур его глаз. – И не могу уехать.

– Тогда зачем ты мне позвонила, Елизавета?

– Потому что у меня есть к тебе предложение, – вижу, что он готов подняться и уйти, поэтому поспешно уточняю: – Деловое. От которого ты не сможешь отказаться!

Теперь во взгляде Ника вспыхивает интерес: всего лишь искорка, но этого хватает, чтобы я почувствовала себя увереннее.

– Так уверена, что не смогу?

– Меня взяли в школу Георгия Розза, это один из топовых мировых фотографов, и когда получу диплом, у меня тоже будет имя, – говорю, подавшись вперед. – Оно будет обязательно, потому что меня выбрали из нескольких тысяч участников, отправивших свои работы на конкурс. Это такой шанс, и я не могла ждать год или два…

– К сути, – снова перебивает меня Омельчин. Вид у него такой, будто в покер играет – не поймешь, что думает. Ну о’кей.

– Мама и отчим считают, что это все глупости, и что фотография – это для побаловаться. Я все спланировала, сама заработала деньги, сама переехала в Москву и оплатила курс, но они… Заблокировали мою карту.

– Что?

Теперь Ник сдвигает брови. Черт, не люблю этот его взгляд, чувствую себя, будто у меня на лбу красная точка от прицела снайперской винтовки. А еще ощущаю себя глупее некуда, когда быстро объясняю эту тупую ситуацию с банком, и злюсь. Если честно, жду, что он станет надо мной смеяться, но Омельчин не смеется и даже не улыбается.

– В общем, теперь мне нечем платить за место в хостеле, – подвожу итог своего рассказа.