Она взяла шприц, втянула чуток крови на контроль и, надавив на поршень, задергалась с довольным видом, пока герыч всасывался в ее клетки.

По крайней мере, приход заткнул ее. Что-то тревожное витало в воздухе, когда она говорила таким беспонтовым образом. Я поглядел на «Миррор». Несколько мух пировало на Газзе.

– Урелы – насильники. Собери команду, они огребут пиздюлей, – решился я вставить хоть что-то.

Она посмотрела на меня, медленно покачала головой и снова отвернулась.

– Нет, так не получится. Завязок у этих чуваков выше крыши. Они все время так с женщинами. Один из них забуривается в клуб и выходит обратно с чиксой. Остальные ждут снаружи и просто ебут ее во все дыры столько, сколько хотят.

Мне показалось, я подобрался ближе к пониманию того, какие ощущения должен испытывать человек и что приходит ему на ум, когда десяток урелов на Клэпем-Джанкшн дают прикурить его анальному отверстию.

– Это последняя, – пробормотала она в задумчивом удовлетворении. – Я надеюсь, что Дон принесет немного.

– Тебе и мне, крошка, нам обоим.

Время, казалось, текло бесконечно, прошли часы или минуты, и Дон наконец-то объявился.

– Какого хрена ты здесь делаешь, чувак?

Он упер руки в боки и, выгнув шею, уставился на меня.

– Рад видеть тебя, кореш, и все такое.

Выглядело так, словно Донова кожа обесцветилась от герыча. Майкл Джексон, наверное, заплатил миллионы, чтобы добиться такого же эффекта, какого Дон достиг с джанком. Он напоминал коктейль «Юбилей», из которого высосали весь лед. Пожалуй, и Эндж была в прошлом более розовой. Можно подумать, что, если принимаешь достаточно джанка, ты совершенно теряешь все расовые характеристики. Прочие черты личности на фоне джанка делаются совершенно несущественными.

– Ты пустой?

Его акцент изменился. От высокого пронзительного скулежа Северного Лондона он перешел к насыщенному, густому ямайскому говору.

– Как хуй. Я здесь, чтобы затариться.

Дон повернулся к Эндж. Можно было сразу сказать, что он ничего не надыбал и собирался развоняться из-за того, что она отдала мне последнюю заначку. Как только он заговорил, раздался тяжелый удар в дверь, и хотя она держалась крепко, все же после очередной пары ударов каркас отделился от стены и вся эта штука обрушилась внутрь. В дверном проходе стояли два парня с кувалдами. Вид у них был такой безумный, что я едва не обрадовался, когда группа свиней ворвалась внутрь и обступила нас со всех сторон. Один матерый сержант аж перекосился от разочарования. Он понимал, что если бы мы были с чем-то, то немедленно помчались бы в сортир сливать продукт, но никто из нас не двинулся с места. Мы были не при товаре. Они ритуально перевернули все вверх дном. Один коп подобрал мою машину и насмешливо взглянул на меня. Я вскинул брови и лениво ему улыбнулся.

– Отправим этот мусор в чертов участок! – заорал он.

Нас выволокли из квартиры, стащили вниз по лестнице и подвели к мясовозке. Раздался громкий хлопок, когда в крышу фургона ударилась бутылка. Он остановился, и пара копов вышли наружу, но им было лениво разыскивать пацанов, которые, наверное, бросили ее с балкона. Копы зажали нас своими тушами и время от времени бормотали мрачные угрозы.

Я поглядел на Дона, сидящего напротив. Машина пронеслась мимо участка на Лоуэр-Клэптон-роуд, затем мимо станции «Долстон». Мы направлялись в Стоук-Ньюингтон. Известный участок. Как и я, наверняка Дон тоже вспоминал судьбу попавшего туда Эрла Бэрратта.

В участке меня попросили вывернуть карманы. Я так и сделал, но уронил связку ключей. Нагнулся, чтобы подобрать их, и мой шарф свесился на пол. Какой-то коп встал на него, и я беспомощно замер, согнувшись вдвое, неспособный даже поднять голову.

– Поднимайся! – зарычал другой.

– Вы стоите на моем шарфе!

– Поднимай свою блядскую тухлую джанковую задницу!

– Я ни хера не могу двинуться, вы стоите на моем шарфе!

– Я сейчас дам тебе ебаный шарф, шотландская гнида!

Он врезал мне в бок ногой или кулаком, и я распластался на полу, сложившись, будто лонгшез. Скорее из-за шока, нежели от силы удара.

– Поднимайся! Поднимайся, твою мать!

Пошатываясь, я встал на ноги, кровь прилила к голове. Меня бросили в комнату для допросов. Мозг заволокло дымкой, когда мне что-то пролаяли. Я с трудом выдавил какие-то невразумительные ответы, и меня отволокли сушиться в обезьянник. Большая комната, вся в белом кафеле, со скамейками по периметру и с кучей матрасов на полу. Обезьянник был переполнен алкашами, мелким жульем и каннабис-дилерами. Я узнал пару черных чуваков из Лайна, на Сэндрингэм-роуд. Я отчаянно пытался не встретиться с ними взглядом. Тамошние дилеры ненавидели героинщиков. Расистские свиньи преследовали их за герыч, тогда как они имели дело только с дурью.

К счастью, они не обратили на меня внимания, потому что два крепко сложенных белых парня, один из них с сильным ирландским акцентом, начали пиздить ногами одноухого трансвестита. Когда они почувствовали, что сделали достаточно, то начали мочиться на лежащую ничком фигуру.

Казалось, я пробыл здесь уже вечность; меня все сильнее начинало ломать, и я все больше и больше впадал в отчаяние. Затем в комнату швырнули Дона, изломанного и избитого. Полицейский, втащивший его в обезьянник, вполне мог заметить, что одноухий парень на полу порядочно измудохан, но лишь презрительно покачал головой и запер дверь. Дон сел рядом со мной на скамейке, спрятав лицо в ладонях. Сначала я заметил кровь на его руках, но потом увидел, что она течет из его носа и довольно сильно распухшего рта. Он, судя по всему, поскользнулся на чем-то и свалился с лестницы. Такое часто случается в полицейском участке в Стоуки с черными парнями. Как с Эрлом Бэрраттом. Дон весь трясся. Я решился заговорить.

– Говорю тебе, чувак, я охуительно разочарован правоохранительной системой этой страны, по крайней мере ее местными представителями, особенно здесь, в Стоуки.

Он повернулся ко мне, во всей красе продемонстрировав, как его запинали. Очень даже нехило.

– Я не выберусь отсюда, мужик, – проговорил он дрожащим голосом, его глаза распирал страх. Он был серьезен. – Ты слышал о Бэрратте. Это место тем и известно. Я неподходящего чертова цвета, особенно для чувака с подсадкой. Живым не выберусь.

Я хотел было его успокоить, но тут оказалось, что он не так далек от истины. К нам подошли три черных парня. Они наблюдали и слушали.

– Хэй, брат, ты болтался с этим отребьем, вот и получил, чего заслуживал, – издевательски заметил один.

Мы нарвались. Чуваки стали базарить о гере и дилерах, подначивая себя, чтобы выплеснуть на нас свою злобу. Избиение белыми одноухого трансвестита бесспорно разожгло их аппетит.

Выручили зашедшие копы. Схватили нас и грубо поволокли из обезьянника, а я подумал: из огня да в полымя. Нас развели по разным допросным комнатам. В моей не оказалось стульев, и я сел на стол. Ждать пришлось очень долго.

Я вскочил, когда вошли две свиньи, нарушив мое одиночество. Они принесли с собой несколько стульев. Свинья с посеребренными сединой волосами, но на удивление свежим лицом сказала мне садиться.

– Кто дает тебе товар? Ну же, джок[6]. Юэн тебя звать, верно? Ты же не дилер. Кто затаривается этим ширевом? – спросил он.

Его глаза переполняло ленивое наигранное сочувствие. Он выглядел как чувак, просекавший фишку.

У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.

Другой коп, коренастый, быковатого вида, темноволосый, с придурковатой короткой стрижкой, раздраженно бросил:

– Да его дружок, мудацкий ниггер. Хренова обезьяна из джунглей, верно, джок? Не молчал бы ты, сынок, а то у нас теперь в соседней комнате объявилась первая в мире черная канарейка, чирикающая на одно слово десять, и тебе, поверь мне, не понравится песенка, которую она поет.

Они дали мне чуток времени на размышление, но не могли достучаться до того места в моей голове, куда я заполз.