Опираясь на эту совместную работу, я счёл для себя возможным использовать в своей статье несколько положений, которые подвергались в наших совместных беседах обсуждению. Разумеется, что я не допустил бы этого, если бы знал, что М.М. Строгова намерена включить эти положения в окончательный вариант своей докторской диссертации. Я признаю, что я допустил ошибку, предварительно не осведомившись по этому вопросу у М.М. Строговой. Но однако же я никогда не полагал, что мой поступок, имеющий под собой определённые моральные основания, вызовет со стороны М.М. Строговой такую реакцию! М.М. Строгова порвала со мной супружеские взаимоотношения и известным образом дала мне понять, что намерена поставить вопрос относительно меня в общественном и служебном порядке.

Как член партии я вынужден прежде всего дать позиции, занятой М.М. Строговой, политическую оценку. Я считаю её поведение недостойным советского учёного. Её собственнический, эгоистический подход к делу в данном случае находится в кричащем противоречии с установкой нашей партии на развитие коллективных форм научной работы. Если бы наши крупнейшие учёные, руководящие целыми коллективами научных работников, были столь щепетильны в отношении своего опыта и своих мыслей, то, естественно, в науке не было бы роста молодых кадров и исчезла бы всякая преемственность.

Я прошу руководство института разъяснить М.М. Строговой, что она стоит на идейно порочных позициях, что строительство коммунизма не может быть осуществлено, если каждый работник закупорится в личной скорлупе, что в настоящее время борьба с собственнической психологией перешла из области материальной (экономически капитализм у нас давно разбит) в область духовную. Это во-первых.

Во-вторых, поскольку я не отрицаю некоторой своей вины перед М.М. Строговой, я прошу руководство института обязать редакцию «Учёных записок» опубликовать в очередном выпуске «Записок» такие строки:

«В редакцию «Учёных записок»

В моей статье, опубликованной в предыдущем выпуске «Учёных записок», по моей вине выпала сноска следующего содержания: «Отдельные примеры и положения этой статьи возникли в результате совместной работы автора с кандидатом биологических наук М.М. Строговой». Считаю, что публикацией этого письма я исправляю допущенную ошибку.

Г.В. Бенедиктин».

Дорогие Илья Петрович и Захар Николаевич!

Заканчивая своё, вероятно, довольно сумбурное письмо, я прошу вас по-человечески понять меня. Конечно, в науке я сделал ещё мало. Но разве вам не известно, что свыше пяти лет я занимался другим видом «научной деятельности»: учил на фронте уму-разуму некоторых иноземных охотников до чужого добра?

На протяжении последнего времени я встречал со стороны руководителей института, и в особенности со стороны профессора Захара Николаевича Великанова, поддержку и трогательное внимание. И теперь, в минуты горестных осложнений в моей жизни, я осмеливаюсь рассчитывать на то же великодушие и заинтересованность.

С глубоким уважением Г. Бенедиктин».

Марине было противно и отвратительно читать заявление. Ей хотелось разрыдаться от обиды, гнева, от сознания, что столько хорошего, светлого она отдала этому более чем ничтожному человеку. Но Марина сдержала себя. Чтобы справиться со своим состоянием, она приблизила заявление Бенедиктина к лицу и сделала вид, что перечитывает его. И как только она подумала, что отныне Бенедиктин не только чужой человек, а враг ей, способный на любую гнусность и пакость, и что обижаться на врага наивно и глупо, что с врагом надо бороться, не щадя сил, она почувствовала, как к ней возвращаются спокойствие и ясность мысли.

Марина положила листок бумаги на стол, подняла голову и взглянула на Водомерова и Великанова. Они с напряжением ждали, что она скажет. Марина молчала, стараясь догадаться, что думают они по поводу этого заявления, но лица руководителей института были непроницаемы.

— Ну и как, Марина Матвеевна, вы смотрите на этот документ товарища Бенедиктина? — не выдержав молчания, спросил Водомеров.

По той серьёзности и тщательности, с какой директор произнёс эту фразу, Марина сообразила, что заявление Бенедиктина убедило Водомерова. Она перевела взгляд на Великанова. Профессор сидел выпрямившись, со строгим видом, будто принимал экзамен, и Марина поняла, что он осуждает её.

— Как я смотрю на этот документ, Илья Петрович? Я скажу. У меня есть о нём мнение, — горячо заговорила Марина, но сразу же спохватилась и стала говорить спокойнее. — Я думаю так, Илья Петрович и Захар Николаевич, если с этого, как вы говорите, документа сколупнуть позолоту, вроде рассуждений о коммунизме, то в нём останутся ложь и подхалимство.

Профессор Великанов от этих слов даже слегка подскочил.

— Мария Матвеевна, ну к чему такие слова! — воскликнул он, пожимая сутулыми плечами.

— Марина Матвеевна всё ещё ожесточена, — как бы отвечая Великанову, заметил Водомеров.

— Вы ошибаетесь, Илья Петрович, — спокойно сказала Марина, чувствуя в себе решимость ни в чём не уступать Водомерову и Великанову.

Марина всегда считала себя, и это было так на самом деле, человеком мягким, уступчивым, сговорчивым и порой до наивности доверчивым. Но она знала в себе и другую черту — неподкупность своей совести. Она могла делать уступки и быть сговорчивой лишь до известного предела. Как только она чувствовала, что её мягкосердечие начинает задевать её совесть, она обретала твёрдость и становилась неумолимой.

Об этом её качестве знали немногие, так как оно проявлялось лишь в сложных обстоятельствах жизни.

— А я думаю, Марина Матвеевна, что не ошибаюсь. Я сам человек женатый. И не раз мы с женой ссорились, собирались разводиться, а потом жалели об этом. Жизнь есть жизнь. А женщины, скажу я, народец неуживчивый, сварливый, — о грубоватым прямодушием заключил Водомеров.

— Я должен заметить, что, по моим представлениям, Григорий Владимирович человек деликатный и чудесного характера, — начал Великанов, но Марина не выдержала и перебила его:

— Помилуйте, Захар Николаевич! Вы, кажется, вместе с Ильёй Петровичем решили мирить меня с Бенедиктиным?