Лисицын засмеялся, проворно прошёлся по крыльцу, притопывая ногами, повёртывая ступни туда-сюда.

— Носят! Носят, любезные!.. А всё Синее озеро. Без него наш брат, рыбак да плотовщик, давно бы окочурился.

В дверь выглянула Ульяна. Убрав вычищенную рыбу в погреб, она поспешила в дом на помощь матери. В горнице накрыла белой скатертью широкий стол, разместила на нём закуски, посуду, поставила графины с настойками и пошла звать гостей.

Арина Васильевна хлопотала в кути. В печи поспевали на обширных жестяных листах большие пироги с нельмой.

Лисицын взял Максима и Анастасию Фёдоровну под руки и торжественно повёл в дом. Тут он первым делом вызвал Арину Васильевну из кути и представил её Максиму.

Арина Васильевна вышла сконфуженная, с лицом, запачканным мукой, и с укором поглядела на мужа, затеявшего преждевременное знакомство.

Лисицын засуетился около стола: переставлял посуду, с шутками разливал вино по рюмкам и стаканчикам.

За столом пожалели, что не может сесть вместе со всеми Марей Гордеевич. По настоянию Анастасии Фёдоровны его привезли к Лисицыным, и он лежал сейчас на кровати, отгороженной тесовой побелённой переборкой.

Когда Лисицын наполнил рюмки, Ульяна, переглянувшись с Анастасией Фёдоровной, сказала:

— Давайте выпьем за то, чтоб всё задуманное исполнилось.

— Это как понять? — спросил её отец.

— А так, тятя: задумал ты Синеозёрскую тайгу заповедной сделать — пусть сбудется. Задумала Анастасия Фёдоровна курорт открыть — пусть это случится…

— Хорошо, Уля! Хорошо! — закричал Лисицын. — Это ж прямо в самую точку!

Подняла свою рюмку и Анастасия Фёдоровна. Только Максим продолжал сидеть с опущенной рукой. Все посмотрели на него, как бы говоря: «Ну, что же, ждём!»

— Да-а… — протянул Максим и взглянул на девушку. — Задали вы мне, Уля, задачу! Вот какое дело, товарищи, есть решение облисполкома об отводе Синеозёрской тайги под вырубку…

Ульяна тихо охнула, а Лисицын быстро поставил рюмку на стол, расплескав вино.

— Под вырубку?! — хрипло переспросил он, словно кто-то стиснул ему горло. — Не будет этого! Советская власть не допустит! Ни за что не допустит!

В этот же день, под вечер, Максим направился вместе с Артёмом, который отыскал его у Лисицына, в гости к Мирону Степановичу Дегову. Льновод жил в большом крестовом доме, срубленном из отборных лиственничных брёвен. Стоял дом неподалёку от обрывистого берега.

Пока они неторопливо шли по Мареевке, Артём то и дело заглядывал Максиму в лицо, без умолку говорил негромким доверчивым голосом:

— Когда у меня выпадают свободные часы, люблю я читать в журналах критические статьи о книгах наших писателей. Временами дельные вещи попадаются. Иной раз читаешь про одну какую-нибудь книгу, а мысленно охватываешь взором и свою жизнь, и жизнь знакомых людей. Нелёгкая это штука — написать о нашем современном человеке сущую правду. Вот возьми, к примеру, Дегова. Передовой человек, новатор сельскохозяйственного производства, а присмотрись к нему — и многое в нём поразит тебя.

Недавно был у меня его старший сын, просил, чтобы повлиял я на отца. Не хочет старик отпускать его из семьи, держит всех под своей властью. Пытался я разговаривать с отцом. «Не пора ли, говорю, Мирон Степанович, сыновей из-под своего крыла выпускать?» Так ты понимаешь, Максим, он и слушать не хочет. «Нас, говорит, у отца было не три, а пять сыновей, и все вместе жили. Двадцать семь человек за стол садились. Вот какая семейка была! И ничего! Люди с сумой по миру ходили, а мы всегда свой хлеб ели».

Я пытался убеждать его, что теперь, мол, другая жизнь, не обязательно всем сыновьям и внукам в одном доме тесниться. Он и на это свои доводы имеет. «Оттого, говорит, что Деговы большим семейством живут, колхозному делу и Советскому государству только польза одна. В своём семействе я сам за каждым догляд имею. Недаром же никто ещё из Деговых не слышал попрёков от колхозного правления или бригадиров». В разговоре со мной старик пустился в такую философию, что я, по правде сказать, немножко растерялся. Дегов считает, что в будущем, при коммунизме, люди будут жить большими семьями.

— Что же, это вполне возможно, — произнёс Максим, с интересом слушавший всё, что говорил Артём. — Конечно, семья, как первичная ячейка разумного человеческого общества, получит большое развитие. Материальные условия общества и высокий уровень сознания людей помогут этому.

— Это всё так, — согласился Артём. — Но Дегов считает, что во главе таких семей будут стоять своего рода старейшины.

— Ну, это уж он приспосабливает свои теоретические представления к собственной практике, — весело рассмеялся Максим.

Братья подошли к дому Дегова. Старик встретил их у ворот. Он был одет по-праздничному: в хромовых сапогах, суконных брюках, в длинной вышитой рубахе под чёрным крученым пояском. Окладистая борода «лопатой» и длинные волосы на голове были тщательно расчёсаны и слегка помазаны маслом.

— Здравствуйте, Максим Матвеич, здравствуйте, — заговорил Дегов неторопливым, степенным голосом, каким говорят люди старые, опытные, понимающие своё превосходство над более молодыми. — Вот уж не думал, что вы единокровный брат Артёма Матвеича, — продолжал Дегов, крепко, по-молодому сжимая руку Максима. — Давеча, когда увидел вас обоих во дворе сельсовета, решил: с разных кустов ягоды. А теперь вижу: только масть не совпадает, а в обличии много схожего. Глаза вон у одного цвета чёрной смородины, у другого — как небо, а смотрят почти одинаково. Кто же у вас удался в мамашу, а кто в папашу?

— Артём в мать, а я в отца, — сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.

— Пойдёмте в дом, что ж возле ворот стоять? — пригласил Дегов, берясь за кольцо тёсовой калитки.

Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стёсанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесённого высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пёстрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точёные фигурные перила чисто вымыты.