Никого не было, чтобы его встретить, дождь барабанил по крыше. Предположив, что комнаты Долгоруковых младших находились на втором этаже, Говорухин поднялся по спиралевидной лестнице. Вообще, прихожая была не очень-то эргономичной, рассчитанной на светский раут.
Не зная куда идти, журналист потянулся за диктофоном в карман, убедился, что он включен, и продолжил исследовать дом. В коридоре, на втором этаже, соединявшем несколько жилых комнат, он открыл первую попавшуюся ему дверь…
За ней оказалось серое, аскетичное, закрытое от внешнего мира занавесками помещение с железной койкой, приваренным к паркетному полу стулом и компьютером. Посередине был мальчик в майке-матроске и спортивных штанах. Он сидел на корточках и возился с алюминиевой ложкой. Говорухин окликнул его и со всей оставшейся в нем доброжелательности спросил, где комната Захара. Тот обернулся и в ответ начал на него кричать ломающимся детским голосом:
«КАК ПРАВИЛЬНО В ХАТУ ЗАХОДИТЬ НАХУЙ? Я ТУТ СМОТРЯЩИЙ, ФРАЕР ЗАЛЕТНЫЙ БЛЯДЬ ОПУЩУ ТЕБЯ НАХУЙ ПРЯМО ТУТ ЕБАНА В РОТ», а затем рванул на него с ложкой на голо. Говорухин успел закрыться локтем и почувствовал острую боль от пореза, затем смог схватить пацаненка за руку, поднять его за шкирку и кинуть обратно в комнату. Тот приземлился на паркет, проехался по нему всем телом и врезался затылком в стул. Пока ребёнок тер полученную шишку, журналист закрыл дверь и забаррикадировал её близлежащим стулом. Ошарашенный он забыл про пораненную руку, немного постоял и решил попытать счастье со следующей комнатой.
Постучавшись и не дождавшись ответа, он легонько приоткрыл дверь, и в образовавшейся щели он разглядел розовые стены, большой трельяж, смахивающий на антикварный, заставленный женской косметикой, книжные полки, на которых стояли труды разного рода блогеров, наряду со сборниками сетевых поэтов и современными попсовыми книгами, так ненавидимыми почитателями дела Ильи Кормильцева. Говорухин толкнул дверь еще, щель расширилась, и он смог рассмотреть совершенно пустой стол, на котором не было ничего, кроме макбука, и кровать на которой делала селфи молодая девушка в наушниках. Журналист обратил внимания не на её стройные бёдра, и не на бронзовую кожу от солярия, и не на тонкую фигуру, и не на дорогой ливчик, а то, что между её ног, закрывая зону бикини, расположилась развернутая обложкой к камере «1984». Она пыталась найти удачное положение для задуманной позы, но у нее это не очень-то выходило. Осторожно, Говорухин прикрыл дверь за собой. «В этой семейке столько сюрпризов, сколько в женском монастыре. Какая ирония».
Он заметил, что запачкал коридор собственной кровью. Ему, правда, показалось, что кровь была не его, а чужая, чуждая ему, фальшивая… И что пропитавшийся жидкостью рукав черного шерстяного пальто напоминал мягкую игрушку, выброшенную в лужу — одно хорошо, после того, как всё закончится, не придется новое пальто покупать… «Мда, кто о чём, а человек о материальных ценностях. Пошлость, звенящая пошлость… о душе бы побеспокоиться» — Говорухин усмехнулся и оперся на стену. Тело его ныло, и мысли с чего-то вдруг начали путаться, то ли от нехватки сна, то ли от накатившей усталости. Он уставился на потолок — ясно голубой, будто бы небо в погожий летний денек, когда люди выбираются за город и тонут в семейных склоках в огороде.
— Знаете, мой отец любит повторять, — Говорухин обернулся и увидел перед собой худого высокого молодого парня, грызшего яблоко, — ща… одо…зждите…дагхрызу, — молодой человек вытянул ладонь вперед, а сам слегка наклонился, чтобы не запачкаться сладким яблочным соком, капавшим на пол. И чавкал он громко, даже намеренно.
— Так вот, — он отряхнулся, — он говорил: «Мы — тут имеется ввиду вся наша семья — как у Христа за пазухой», он достаточно верующий человек, а я не понимаю, как можно так быстро было стать верующим, когда у тебя в комнате хранятся пионерские и комсомольские значки в такой красной тряпке, а он даже небольшую часовенку неподалеку выстроил, и при ней священник с попадьей, стали вот недавно каждый день у нас обедать… не, не, не, яства вкушать, ну вот я и пошутил: «А как в пазухе Христа помещаются купола?». Он тогда встал из-за стола, подошел ко мне прям так — позой своего тела он показывал, что вплотную — и дал мне пощечину. Закричал, что «Незя так на атца нашеГо сетовать, и гневить его!» — молодой человек передразнивал Долгорукова старшего. — старый тупица… надо бы поскорее устроить его кончину, но сейчас пока рановато… — подытожил он свои рассуждения вслух.
Тем временем Говорухин натянул свою лучшую маску «доброжелательного слушателя», и спросил: «Захар Варленович, я полагаю?»
— А кто спрашивает, а? Голос из телефона? — улыбнулся Долгоруков-младший.
— Григорий Ребров, «Окно Европы», — соврал Говорухин;
— хм… Ребров значит, — насупился Захар, как раз в таких действиях проглядывается наследственность, — а что с вами? Печально выглядите, будто одной ногой уже в могиле.
— Ну знаете, Захар Варленович, работа выматывающая, нервная, один год за три, капиталисты ездят на нас, как на лошадях, — Говорухин попытался заговорить юноше зубы, но по его легкой саркастичной улыбке не мог понять, удалось ли ему это. На момент он опустил глаза в пол, а и потом снова поднял их, внимательно разглядывая юношу. Тот был одет в стиле кэжуал, популярном у молодежи — черный низ, белый вверх. В футболку с монохромным рисунком раскрытого ножа-бабочки, переходящего в цветок. Из-за широкого выреза на его груди была видна часть татуировки — ядовито-красный бутон розы. Низ же ничем не выделялся, кроме кожаных кед едкого розового цвета.
— Нет, не знаю, просветите меня… пожалуйста, — лицо юноши было удивительно сухим. Это касалось не только кожи, но и его черт — прямой нос, выпирающие скулы, лоб, которым можно проламывать стены. И глаза, в которых таилась та же угроза, что и в слове «пожалуйста». Говорухин подумал о том, что Захар Варленович совершенно не похож на своего отца, и что он начинает наскучивать своему собеседнику.
Журналист поднял руку, указывая на окровавленное предплечье, и ответил: «С удовольствием, только вот окажите первую помощь?»,
— Конечно, — Долгоруков младший выдавил из себя улыбку и, развернувшись боком, жестом пригласил к себе в комнату. На спине его футболки зияла надпись: «От меня не убежишь».
Если чего и ожидал увидеть Говорухин, то это распятых животных, книги в переплетах из человеческой кожи, взращённого гомункула (кто знает, пару лет назад по этой теме все страны бывшего союза слетели с катушек) и кружку цикория. Однако перед ним предстала комната обычного подростка, ну как обычного — подростка, живущего по огромным средствам своих родителей. Журналист силился найти странность, с которой были бы расставлены предметы быта и мебели — кровать, поставленная у окна так, чтобы утренний свет падал на неё. Около нее была маленькая тумбочка, на которой стояла вращающаяся LED-лампа, выжигавшая помещение тусклым пурпурным неоном. На противоположной окну стене висел очень дорогой телевизор, с подключенной к нему приставкой. У телека два черных мешковатых пуфика, напоминавших пакеты с мусором, и кальян с затухшими углями. В самом углу, там, куда не пробивался дневной свет стоял письменный стол с компьютером, книжной полкой и дорогим геймерским креслом на колесиках, что обтекает спину. Остальное место занимал шкаф с вещами (Говорухин даже не хотел знать о его содержимом) и wi-fi принтер.
Долгоруков младший развалился на пуфиках, потом долго ковырялся в карманах, пока не вытащил что-то напоминающее брелок от ключей для автомобиля. Вытащив его, он демонстративно поднял руку и два раза щелкнул по кнопке.
«Горничная», — объяснил он и улыбнулся.
Говорухин присел на стул, подобрав ноги и придерживая предплечье. Долгоруков младший тем временем сделал еще один широкий жест и показал на телевизор. На его экране жизнерадостно танцевал мультяшный боец из Fortnight. Он прыгал с одной прямой ноги на другую, придерживая пах. Рядом с ним отображалась огромная надпись большими буквами: «YOU WIN». Под надписью отображалась статистика — оказывается, Долгоруков младший аннигилировал половину игроков на этом сервере, чем не преминул похвастаться.
