«Пылает дух – ему везде просторы…» Пылает дух – ему везде просторы. И хоть бы хны ему живые муки Живой меня. — Окостенеют скоро Мои уже немеющие руки, Распахнутые – словно для полёта, Увязшие в еловых душных лапах. И в этаких ветвях, сетях, тенётах Мне невозможно колдовать и плакать. Пылает дух. Синицы верещат. И шишки обожжённые трещат. «Я знаю всё…» Я знаю всё: что любишь ты меня И что с тобой расстанемся мы скоро. Что купишь ты прекрасного коня. А я уеду в свой далёкий город. Я знаю, сколько слёз во мне бессильных, И сколько силы устоять в тебе. Мы рождены быть вместе до могилы. Зачем не покоряемся судьбе? «Ты нынче – здесь. Весь, во своей плоти…» Ты нынче – здесь. Весь, во своей плоти, Откинувшись, сидишь на табурете И улыбаешься. Как будто жизнь – почти Тебе родня, и ни к чему все эти Приличия, прошения, долги — Когда весь мир перед тобой открыт, И новый день приходит лишь к таким, И чайник на плите уже шумит! Пускай котлы небесные кипят И конь храпит. Пускай простимся скоро, Ты нынче – здесь. И юная Аврора, Зардевшись, смотрит на тебя. «Я мечтала всю неделю…» Я мечтала всю неделю Быть твоей, быть половинкой. Только ветры мне напели, Только петли наскрипели Про заросшую тропинку. От ворот Поворот. Поворот всегда налево. Там в конце тропинки верба И, конечно, кот случайный. А над вербой вместо неба Туча белая с лучами. «Свет приглушён. Ни выдоха, ни вдоха…» Свет приглушён. Ни выдоха, ни вдоха. Ну что же ты стоишь, беги, беги! Там колесницы триумфальный грохот. И Командора гулкие шаги На лестнице. А небосвод картонный, Как будто гильотины лезвиё, Простёр над головою обнажённой Владычество надменное своё. «Тот день был так похож на все другие…» Тот день был так похож на все другие: Текла вода холодная из крана, И друг мой зеркало скрывало возраст мой… Кусты друг к дружке жались; листьев рваных Насыпало с деревьев, и нагие Как небеса они свисали надо мной. И, как на службу, на служенье – к дому В четыре этажа, где купол звёздный Вздымается, где торжествуют вёсны И где незримая струится тишь. Чудесная соперница! Горгона! Окаменевший, ты стоишь. «Я думала, ты шутишь – невозможно…»
Я думала, ты шутишь – невозможно Отнять всё то, что сам сказал: Держи. Твоей рукою слеплена, о боже, Была твоей забавой эта кожа Змеиная, и дуновеньем – жизнь. А мой ответный вдох был жалким криком, Молитвой жаркою, безумьем. Вдох был страх Увидеть торжествующей улыбку На милых и предательских губах. Таким родным, таким невозвратимым Ты не был и не будешь никогда. И круг поёт, вращая эту глину, Выдавливая горло и года. «Теперь мне можно всё начать сначала…» Теперь мне можно всё начать сначала, Глазеть в окошко и считать ворон, Да что угодно, лишь бы не торчало В чернильнице проклятое перо. В глаза сто тысяч звёзд небесных светят, И ветки ходят, ходят, отпусти. День простоять и утром солнце встретить: Ответ написан, и гонец в пути. «Два креслица, четыре тома…» Два креслица, четыре тома, Подушки, сушки и ключи: Тебе полдома, мне полдома — Мы очень-очень богачи. Поделим ночи и рассветы И разойдёмся по домам: Тебе полсвета, мне полсвета — Не встретиться вовеки нам. «Как на горы те мгла падёт…» Как на горы те мгла падёт. Как искрошится в пыль стена. То не я у дубовых ворот, То не я у резного окна. Это тени ведут хоровод, Белых свечек кружится свет. Как меня уж никто не ждёт. Как мне горлинке веры нет, Как мне горлинке веры нет. «Раствор, кирпич огнеупорный…» Раствор, кирпич огнеупорный — Упор для сердца моего. Толчок в груди – и углем чёрным Начертано: люблю его. О, даже взгляд туда не кинуть — В два отвернувшихся окна. И хоть стена всего лишь глина — И мёртвая пройду я мимо: Ты не один на свете, милый. А я, естественно, одна. |
