— Буду продавать дом, — вздохнув, призналась я. — С ним связано слишком много счастливых воспоминаний, и теперь, когда Тобиаса больше нет… мне тяжело здесь находиться.

— Ох, дорогая, — покачала головой Аннет. — Я так тебя понимаю: если бы с Джоном что-то случилось… Не знаю, как бы я это пережила.

— Может, тебе нужна помощь с упаковкой вещей? — подключилась Глория. — Ты только скажи.

— Да их получилось немного, — я растеряно пожала плечами. — Пока еще не решила, где мы с Северусом обоснуемся: остаток лета и начало осени попутешествуем. Мне сейчас просто необходимо двигаться, все осознать, свыкнуться с мыслью… — я тяжело вздохнула и покачала головой, обхватив себя руками. — Вот только картины… Я не могу уехать без них, а если перевозить их просто упакованными в оберточную бумагу, то можно повредить холст.

— Картины? — удивленно переспросила Аннет.

— Да, — я светло улыбнулась и сказала гордо и уверенно: — Тобиас был гениальным художником! Если бы он прожил дольше, то мир бы обязательно отдал должное его таланту! Мы потому и отказывали себе во многом, что копили на его первую выставку. Конечно, ему нужно было написать еще несколько полотен, но это было только дело времени: сами понимаете, что для того, чтобы творить, нужно создать условия. Увы, работа на заводе убивала моего мужа.

Я поджала губы и качнула головой, а мои гости буквально обратились в слух, стараясь не пропустить ни слова новой сплетни. И пусть: именно за этим я их и позвала. Если в будущем Северусу все-таки придется стать известным мастером зелий, то такого пятна в биографии, как отец-алкоголик ему точно не нужно. Выдержав мхатовскую паузу, я продолжила:

— Мы так и познакомились: я увидела его картину и простояла рядом, завороженная, больше часа. Он пригласил меня в соседнее кафе, на кофе, разговорились… Это было волшебно: так неожиданно найти человека, который понимает тебя с полуслова, так тонко чувствует мир. Тобиас потом признался мне, что влюбился в меня с первого взгляда. А когда я остановилась рядом и оценила его работу, понял, что это судьба.

Карен мечтательно вздохнула.

— Конечно, я ни минуты не раздумывала, когда он сделал мне предложение, — я воскресила в памяти образ моего Северуса, и счастливая улыбка сама появилась на лице. — Первое время после свадьбы мы купались в эйфории, а потом я узнала, что беременна, и Тобиасу пришлось пойти на завод. Тяжелый, монотонный труд высасывал силы и мешал творить. Последнюю картину он дописывал, уже работая на заводе, а потом просто не находил сил, чтобы снова взяться за кисть.

— А можно взглянуть на работы? — попросила Аннет.

Я кивнула:

— Конечно. Они у меня в спальне: перед сном, еще не погасив настольную лампу, смотрю на них, и как-то легче становится. Знаю, что частичка Тобиаса все равно остается со мной.

Я провела их наверх и, открыв дверь спальни, махнула рукой в сторону расставленных вдоль стены картин, поочередно называя и давая краткие комментарии:

— Эту он начал писать после нашей встречи. Назвал «Знакомство». Он мне рассказывал, что все то время, что я простояла перед его картиной, не этой, разумеется, пытался найти мужество, чтобы заговорить и познакомиться… А это — «Свадьба». У него тогда полгода улыбка не сходила с лица, и он часто пел, просто так. После свадьбы внес меня на руках в наш дом, и донес до второго этажа. Все не мог отпустить, — я счастливо вздохнула и перешла к следующей: — Последняя и моя самая любимая, «Рождение сына». Над ней он работал полтора года. Говорит, что когда писал ее, переосмыслил всю свою жизнь. Завораживающая глубина, согласитесь?

Гости покивали, явно не находя слов, чтобы оценить «шедевры». Я знаю — сама через это прошла. Никогда особо не понимала живопись. Если еще академизм или реализм я понять могу (хотя мне всегда была ближе фотография), то вот все эти экспре-импре-ссионизмы и абстракции… Ну, я допускаю, что и такие вещи имеют право на существование, но вот восторгаться ими не спешу. Данный случай является исключением.

Картины мы нашли при уборке чердака. Задвинутые в дальний угол и стыдливо прикрытые старой тряпкой, некогда бывшей простыней, они ничем не выделялись из общего унылого пейзажа разрухи и запустения. Но вот когда я отдернула тряпку… Меня осенило: многие непризнанные гении, которыми поколения спустя восхищаются ценители искусства или фанаты науки, в быту были теми еще тиранами. Некоторые пили или даже спивались, кто-то употреблял расширяющие границы сознания вещества. Почему бы не представить Тобиаса этим самым непризнанным гением? А что? Картины налицо. И пусть их всего семь, так даже лучше: иначе встал бы вопрос, почему не организовали выставку. А так ясно: художник все еще творил, искал себя.

Так что мазня перекочевала ко мне в спальню, и перед сном я действительно подолгу пялилась на них, создавая для каждой биографию. Как хороший рекламщик, я прекрасно знаю, как важны все эти мелочи, а проект на этот раз обещал быть ужасно увлекательным и нетривиальным. И вот теперь первый камешек лег в основу будущей биографии четы Снейп. Слушатели мне попались благодарные, в искусстве понимали еще меньше, чем я, так что камнями не забросали, а послушно развесили уши и восхищались, больше полагаясь на мою уверенность в голосе и гордость за работы мужа, чем на свой вкус.

Аннет, проникнувшись важной задачей, предложила мне посетить плотника.

— Ящик-то сбить несложно, — говорила она. — А внутрь их положим, завернув в старые газеты, которые склеим между собой клейкой лентой. Ты не волнуйся: все будет хорошо.

Вдоволь налюбовавшись на шедевры современного искусства, мы вернулись к столу.

— Как жалко, что мы не общались раньше, — вздохнув, покачала головой Аннет. — И почему Тобиас прятал такое сокровище дома?

— Потому и прятал, — не сдержавшись, фыркнул Джон. — Чтобы не завидовали. Или не сглазили, сама же знаешь, что не все могут так просто смотреть на чужое счастье.

— Наверно, — кивнула я. — Тобиас всегда жил полной жизнью. Если он был счастлив — то превращал мою жизнь в сказку, когда грустил — то это чувство буквально поглощало его с головой, он заворачивался в кокон из депрессии, и мне приходилось прилагать значительные усилия, чтобы снова заставить его вернуться. И любил он так же: страстно, неистово. Ревновал меня ко всем: продавцу в магазине, почтальону, школьным друзьям… Часто сам ходил за продуктами, чтобы я “поменьше перед всякими мелькала”, когда я предложила тоже устроиться на работу и отдать Северуса в ясли, взвился до потолка и заявил, что только через его труп. Потом уже, когда я подметала осколки разбитой посуды, долго извинялся и говорил, что его жизнь кончится, если я вдруг уйду. Но ушел именно он.

Я помрачнела, мои плечи опустились. Гости помялись, а потом засобирались домой, пообещав обязательно прийти помочь уложить картины.

На наш отъезд собрались посмотреть, казалось, все рабочие фабрики с родственниками. Видимо, сплетня насчет картин уже облетела район, и люди не хотели пропустить развязку истории. Плотник не отказался от необычного заказа и сколотил мне массивный и прочный ящик, сверху к которому приделали ручку, а на дно — четыре колесика. Получился эдакий допотопный чемодан, который теперь шофер вызванного нами такси довез до машины. Еще у нас с Северусом был небольшой кожаный саквояж, в котором лежали уменьшенные заклинанием одежда и книги, но на фоне громоздкого ящика с картинами он терялся. В одобрительных шепотках, сопровождающих нашу погрузку, краем уха я выхватывала отдельные слова и словосочетания. «Такая любовь», «взяла только картины», «воспоминания», «оказывается, был художником»… Что же, не самое плохое начало, да?

Таксист довез нас до железнодорожной станции, и мы, расплатившись, вышли. Дождавшись, пока его машина завернет за угол и потеряет нас из виду, я подхватила вещи, Северуса и пошла по одной из боковых улиц, чтобы найти укромное место, откуда можно будет вызвать «Ночной рыцарь». Все дела уже были закончены, и в Коукворте нас ничего больше не держало: чек от страховой обналичен, документы о купле-продаже дома подписаны и деньги от мистера Патила получены еще позавчера, а сам он любезно дал нам пару дней, чтобы собраться. Теперь начинался новый этап нашей жизни. Северус буквально светился от предвкушения встречи с волшебством и постоянно вздыхал, явно думая о лавке зельевара. Как только мы нашли удобный тупик (с трех сторон окруженный домами, один из которых, со своими заколоченными окнами и осыпавшейся местами штукатуркой, скорее всего, был нежилым, а окна других были так удачно закрыты задернутыми шторами), я уменьшила ящик заклинанием. Потом поместила его в саквояж и махнула палочкой, вызывая автобус.