В этот момент в воздухе носилась фантастическая энергия преодоления и созидания. А надежда всегда укрепляет любой творческий процесс. Было ощущение, что ты можешь стать строителем новой реальности, что ты член некоего созидательного процесса (созидательного по отношению к завтрашнему дню и разрушительного по отношению к дню вчерашнему) и от тебя многое зависит. Вот сейчас мы выкрикнем, сейчас воплотим свои новые формы, и дальше – нас будут любить, уважать, и мы перестанем наконец быть нищими. В общем, была масса иллюзий, в которые мы верили, которые, естественно, нас обманули, но которые, тем не менее, дали в 80-е годы толчок громадному количеству студий и театров, новым режиссерским именам. Это был целый сноп талантов. Как ни странно, даже в 1991 году, когда все действительно пошло «не туда», мы, при всей ироничности нашего поколения, до конца не смогли этого понять. Все случилось помимо нашей воли: путч, танки, дефолт, «черный вторник», расстрел Белого дома… А когда в стране наконец свершилась чиновничья революция, мощный, как я его называю, партократическо-комсомольский переворот, мы вдруг осознали, что за сто лет в России, о которой писал Сухово-Кобылин, мало что изменилось: «Рак чиновничества едет на израненном теле России и высоко держит знамя прогресса». (Я все цитирую Сухово-Кобылина, хотя спектакль театра «Модернъ» «Расплюевские дни» давно сгорел, но дело его, как видите, живет.)
Итак, переродившиеся советские чиновники пришли к власти. И главное даже не в том, что они обокрали страну, а в том, что они (или другие при их попустительстве) подавили и отравили в нашей стране саму идею гуманизма, в которой (отдельно от советской идеологии) ничего плохого-то и не было. Сегодня гуманистические идеи погибли. Человек идеи не нужен. Идеалы не нужны тоже. А их гибель – в человечестве, в каждом человеке, в искусстве – всегда говорит о том, что мы в опасности и в болезни. В такой ситуации, в диком заматериализованном мире, где невозможно практически творческое развитие, мы сейчас и живем. Индийская философия называет такое время «железным веком», торжеством «глубоко телесного сознания». Правда, в силу того, что мы – все-таки часть мирового сообщества, это оказалось не только нашей участью. Беда постигла всю мировую цивилизацию. От этого, правда, не легче. Но раз мы сформулировали это время, болезнь возможно излечить. Как существовать в этом времени? С моей точки зрения, надо двигаться вопреки. Ни в коем случае не идти на поводу у тех, кто сдался этому «глубоко телесному» времени. Это путь одиночества, путь трудный. Но его надо отстаивать творчески. Заметьте, что мы всегда имеем гораздо больший успех у зрителя, прогнозируя в спектакле гуманистические идеалы, чем, скажем, у критиков, которые, видя отражение этого «телесного» времени в форме карикатуры или китча на самих себя, получают от этого удовольствие. В нашем театре был такой знаменитый спектакль «Видео. Бокс. Пуля», где китчевое сознание и было воплощено в форме самого китча. Это, кстати, очень легко сделать. Я сделала это сознательно, но один раз, потому что не хочу развивать театр в этом направлении. Такой тип театра исчерпывается одним спектаклем. А некоторые театры так и живут до сих пор. Сегодня такой театр моден. Он стал неким опиумом для определенной части критики и интеллигенции, которая настроена мизантропически по отношению к миру и жаждет подпитывать эту свою мизантропию. Конечно, такая режиссура в форме бердслеевских фигур имеет право на существование как отражение времени. Такое искусство творят, на мой взгляд, отчаявшиеся обезумевшие люди.
Формулируя сегодня наше время, не имеющее объединительной задачи, каждый ищет свою нишу и идет своим путем. Никто не видит свет в конце туннеля, а потому каждый живет в одиночку. Каждый остается со временем наедине. Конечно, кого-то мучит вопрос, а правильно ли я иду, если не нахожу отклика и понимания у «специфической части» критики сегодня? И найду ли я его завтра? Но отклик всегда есть, если есть зритель. И ты заставляешь себя двигаться в другую сторону, проецируя в далекое будущее гармонию, гуманистические идеи. Так ты хоть что-то созидаешь. Хоть что-то.
Сегодня очень легко взбежать по карьерной лестнице. Мы все умные люди и знаем, как это делается. Мне надо стать знаковой фигурой? Я ею стану, если захочу. Или мне надо быть художником внутри себя? И тогда я выбираю второй путь. Лично в моей жизни были всякие моменты: и всеобщее признание, и шумный успех за границей, и разные «советы», в которых я заседала, вплоть до Президентского. Но в какой-то момент я поняла, что стать культовой фигурой сегодня непочетно. Став знаковой фигурой, ты можешь вообще уже ни к чему не стремиться: просто быть священной коровой и только имитировать творческий процесс. Сегодня в искусстве существует огромное количество имитаторов, которые, не будучи настоящими художниками, считают себя знаковыми фигурами времени. Это совершенная иллюзия. Это и есть – смутное время. «Повиноваться должен человек веленью века». Вот тот, кто повинуется веленью века, и есть знаковая фигура. Но слова эти говорит злодей из известной шекспировской трагедии. Созидать – труднее. Можно и провалиться, и погибнуть, и умереть в нищете. Ведь чтобы глубоко не входить в материально-телесное сознание, трудно идти к банкирам, просить у них денег, унижаться, разговаривать с ними на их языке. А таких банкиров, как Савва Морозов, который сразу все поймет, – таких творцов у нас пока нет. Это вопрос для тех, кто хочет сегодня созидать. Ведь у нас время выработало свой язык, и его надо выучить. Те, что выучили язык, вписались в это время, но, окончательно перейдя на этот язык, они перестали делать то, к чему призваны.
Сегодня «время ловушки», опять время выбора и все еще время свободы. Хорошее время для того, чтобы пройти свой путь в одиночку. Ты сам его себе начертал. Ты сам и будешь виноват. И обвинять будет некого. Поэтому сегодня «каждый пишет, как он дышит». В этом и проблема, и блеск этого времени, которое я очень люблю.
Мне стало проще, когда я поняла, что наше время один в один похоже на начало века XX. Те же раздумья, те же ощущения грозы, предвестия апокалипсиса. Там – Первая и Вторая мировая война, мы – в преддверии третьей. И там и здесь такой же разговор с Богом: мы не можем сегодня наладить этот разговор. Тотальное безверие царит в мире.
Я уверена, что и это разрушительное время в итоге что-то создаст. Может быть, мы и не увидим духовного взлета. Но кто-нибудь увидит. Чехов знал, что не увидим, он ведь первым и почувствовал это время. Иначе откуда у него появилась Наташа, которая устраивает скандал из-за вилки? Лопахин, который покупает вишневый сад, чтобы поделить его на дачки? Мы уже вошли в это время, уже в нем живем. Чехов отпустил на наши мытарства двести лет. Ну вот, сто прошло, осталось – еще сто. Попробуем приблизить будущее, кто как может. Кто – разрушая, кто – созидая. Дай только бог, чтобы все это было художественным.
Самая, конечно, страшная гроза нашего времени – любительщина. Любое талантливое художественное направление, китчевое или гуманистическое, имеет право на существование, но только не любительщина. Что зерна, что плевела – все смешалось. Кто будет отделять? Вопрос риторический – критика. И это первый вопрос, который обязательно надо поднять. Все-таки есть люди, которые в этом разбираются. И есть параметры, по которым можно отличить одно от другого. Надо только элементарно договориться об этом за круглым столом. Сделать шаг назад – и критикам, и режиссерам – и договориться. Пускай в итоге каждый останется при своем. Мы не рецепт пишем. И не генеральную линию партии вырабатываем. Но отличать любительское от профессионального мы обязаны?!
Пробиваясь в режиссуру, наше поколение прошло сложнейшую центрифугу. Был очень сложный отбор. И правильно делали, что отбирали. Даже когда это было необъективно, это было аргументировано. И мы шли на второй кон. Тесными вратами входят в искусство. Значит, надо чуть-чуть сузить врата.
И любительский, и народный театр имеет право быть. Но давайте и скажем ему, что он любительский, а в профессиональном театре поднимем планку и перестанем заниматься дешевым пиаром. Он все равно есть, все куплено. Как раньше, так и сейчас. Но сами-то не будем обольщаться, что вот сейчас придут «свои» критики и толкнут нас в заоблачные выси. Давайте займемся серьезными вещами. Может быть, создадим худсоветы или ареопаг критики. Он и был, он есть и сегодня, негласный. Так надо назвать его вслух и сказать – это ареопаг, а дальше – папарацци. У нас еще есть мощные имена, есть интеллигентная, интеллектуальная критика, и театральная, и литературная. Это чушь, что литературные критики ничего не понимают в театре. Они иногда чувствуют то, что театральная критика «не ловит». Мне еще Александр Петрович Свободин говорил: «Светланочка, зовите литературную критику. Не зовите так много театральных. Театральной критике только кажется, что она понимает о театре. Она не знает ни литературы, ни истории театра. Она бескультурна, в основном». А у литературных критиков есть обзор, есть культурные реминисценции, они видят и понимают контекст. Они могут понять литературную основу произведения, а не только ее театральное выражение. Это ничто, когда критик считывает только верхний знаковый слой и в рецензии пересказывает в основном содержание пьесы. Надо же знать, на какой базе эта семиотика произросла. «Счастливое событие», спектакль, в общем не обделенный вниманием критики, на самом деле три четверти критиков не поняли! Не поняли смысла соединения Бродского с Мрожеком, про суть стиля модерн, опирающегося на прошлую культуру, рефлексирующего на эту тему, – не поняли. Тема Бунина в пьесе Ибрагимбекова «Петля» – тоже не понята. Про то, что мы берем убийство Распутина и проецируем его на сегодняшнее раскольничье время, не хотят понимать. А мы это делаем сознательно, и литературоведы это понимают. Нашему театру интересно прочитать анализ спектакля, а не услышать оценку. Кому «пять с плюсом» критики ставят сегодня, кому – «три», говорят про каких-то генералов, лейтенантов в режиссуре. Безумие какое-то! И оскорбление. Давайте, теперь режиссеры будут выставлять баллы критике. Хотя я бы не стала опускаться до такого унижения. Надо вообще это прекратить. Ну зачем я какому-то пацану буду ставить «два»? Хотя я и «кол» могу поставить, но совсем не потому, что он хамит в своих статьях, а потому, что он непрофессиональный человек, у него нет образования, я это вижу, тетя Маня с тремя классами начальной школы может такую статью написать. Но зачем на это сердиться? «Ай Моська, знать она сильна…» Их это греет, и бог с ними. Время сметет всю эту нечисть. Газеты не могут себе позволить серьезный анализ спектакля, потому что пишут для зрителя? Но ведь и Рассадин в «Новой газете», и Анненский в «ЛГ» или в «Верстах» тоже пишут для зрителя. Просто критики сегодня по-разному представляют себе зрителя. Одни с ним делятся своими мыслями, другие его презирают.
