Поставить точку в спектакле – это тоже надо уметь. Игорь Войтулевич позволяет себе в финале единственную лирическую ноту. Две крохотные куколки, взявшись за руки, кружатся на каминной решетке, а снизу их поджаривает огонь. Проигравшись в пух и прах, люди начинают замечать звезды. «Боже мой, – говоришь себе в этот момент, – на что уходит жизнь. А ведь можно было провести ее в любви, лучше которой ничего нету… Полцарства за любовь».

Из интервью с Константином Райкиным: «Я люблю простодушное искусство. Туманности не люблю. Умничанья – не люблю. Дидактического театра, потому что это дикое недоверие – и к артистам, и к зрителям. “Ты понимаешь, что это трагично, понимаешь?!” Да отстань ты от меня, не трогай руками!!! Отойди от меня! Дай артисту сыграть. Я догадаюсь, я почувствую. Театр должен держать. Очень разных людей. Театр всегда должен быть чувственным. Как только я начинаю думать на спектакле, это лишает меня возможности чувствовать, сочувствовать, переживать. Я потом должен думать. Но сначала меня должно пронять. Я только такой театр понимаю. Он должен меня вовлечь в поток. И только, когда я из этого потока вылезу, весь мокрый, испугавшийся, что попал в водопад, и все-таки спасшийся в конце концов, я начинаю думать о смысле жизни. От чувства у меня начинают рождаться мысли. Я так устроен. Другой устроен по-другому. Но такой театр, какой я люблю, любит большинство из тех, кто в театр ходит. Я могу за это ручаться. Вот гадом буду». Примерно в таком театре я и побывала в тот вечер.

Она может быть серьезной, печальной, гневной, светской. А может быть тихой, успокоенной, домашней и «травить байки» так, что все вокруг будут смеяться. В преддверии неумолимо приближающихся рождественских и прочих праздников все умное мы отложили на потом, до следующего года, и просто болтали.

Несерьезное[5]

«А давайте встретимся прямо на Чистых прудах, выпьем по бокалу – нет, по стаканчику картонному – шампанского и разъедемся. По домам, по друзьям, по улицам – не знаю, куда».

Она может быть серьезной, печальной, гневной, светской. А может быть тихой, успокоенной, домашней и «травить байки» так, что все вокруг будут смеяться. В преддверии неумолимо приближающихся рождественских и прочих праздников все умное мы отложили на потом, до следующего года, и просто болтали. Гоняя чаи и закусывая крохотными пирожками с яблоками. От них пахло детством и Новым годом. На улице падал снег. В ротонде перед «Современником» мигала огнями елка и светилось число, о котором сейчас все говорят, – 2000.

– Вы ощущаете магию цифр в последних годах тысячелетия – 1999-й, 2000-й?

– Три нуля, три девятки? Нет, совсем. Наверное, я не мистик. У меня свои «тараканы», свои странности. На них, может быть, и строится мой собственный фатализм. Я слушаю свой внутренний голос, он мне и подсказывает, чего я не могу и не хочу преступать. Иногда эти внутренние импульсы рождают вполне устойчивые традиции.

– Например – чтобы нам было понятно.

– Например, я никогда не нарушала традиции празднования своего дня рождения (19 декабря. – Н.К.). Есть люди, которые кокетничают: «Я никогда его не справляю! Ой, это для меня такой тяжелый день!» А я – наоборот. Я вообще благодарный человек по природе. Мой день рождения всегда был для меня праздником. Просто потому, что мне подарено такое счастье – жить. И всегда в этот день у меня было полно гостей. Сначала это происходило в гримерке или в номере на гастролях – иногда просто на полу. Потом были дни рождения в нашей с Евстигнеевым однокомнатной квартире, потом в двухкомнатной на Рылеева, когда мы объединились с моим вторым мужем, но и там всегда не хватало места. В одной комнате мог петь Володя Высоцкий, а в другой – Женя Евтушенко читал стихи, и были заняты все сидячие места, вплоть до туалета. Традиция не нарушалась даже тогда, когда, я помню, однажды заболела, и довольно тяжело, уже в квартире на Воровского. У меня была высокая температура, я лежала, но все равно сказала: «Накрывайте!» На сколько накрывать? «Ну накрывайте человек на сорок». И снова была толпа людей. Время от времени они заходили ко мне с рюмкой чокаться и отправлялись праздновать дальше. Я даже не встала ни разу. И вдруг в этом году я поняла, что не могу – не хочу! – быть в этот день в Москве, потому что мой день рождения фатально совпал с выборами. Принимать на себя ауру, которая создалась вокруг этого события? Мой организм это отторгнул. Так что впервые за свою жизнь в этом году я удрала со своего дня рождения. Не от выборов – я проголосовала там, где была, – но от своего дня рождения в этот день.

– А что подсказывает вам внутренний голос в связи с Новым годом?

– Раньше это всегда были встречи у друзей. Либо дома. Но всегда в замкнутом пространстве. Бывало, что я и вдвоем его встречала, с мужем. А однажды с бабушкой. Я просто почувствовала, что в этот год должна остаться с ней. И я правильно почувствовала – это оказался ее последний год. Даже когда я застала пару раз Новый год в Америке, это тоже происходило у кого-то дома. Меня не потянуло на Тайм-сквер в Нью-Йорке веселиться в толпе народа.

А в этом году – я не знаю почему – у меня появилась потребность выйти на улицу. Я не знаю почему, я не могу объяснить. Мне просто захотелось побыть на улице, в Москве, в городе, где я родилась, и выросла, и прожила свою жизнь. Пойти в одно место, в другое, третье.

– Куда именно?

– Я еще не думала о маршруте. Он должен сложиться спонтанно. Но это не будет что-то официальное. Я не пойду на Красную площадь, как вы понимаете. Но, наверное, не пойду и на Арбат. И на Тверскую, которая для меня все еще улица Горького. А может быть, мне захочется подъехать к какому-то вокзалу, а может быть, к какому-то храму… И обязательно я подъеду к театру. Этой идеей я поделилась с кем-то из наших ребят: «А давайте встретимся прямо на Чистых прудах, выпьем по бокалу – нет, по стаканчику картонному – шампанского и разъедемся. По домам, по друзьям, по улицам – не знаю куда». Вдруг это вызвало такой отклик у нашей молодежи. Никого я не созывала специально и даже не ожидала, что будет такая реакция. Просто многим захотелось того же.

– А прежде «Современник» не справлял Новый год вместе?

– Были и такие года. Но не всегда.

– Почему? Ведь многие театры встречают Новый год вместе?

– Это всегда так сложно организационно было. И не только в советские времена. 31-го вечером – спектакль. А иногда 1-го утром или 2-го. Актеры разъезжались кто куда. Семьи образовались. Маленькие дети появились. И сейчас есть. Поэтому не было никакой обязаловки. Ну, может быть, на будущий год, все-таки следующее тысячелетие, мы и решимся на что-то капитальное в театре.

– Есть для вас что-то мистическое, или магическое, или просто грустное в словосочетании «конец века»?

– Нет, пожалуй. Никакого священного трепета. Но может быть, потому что это конец века, мне и захотелось соединиться, мягко говоря, со вселенной?.. Не знаю, не могу сформулировать. И пафосной не хочу быть, с другой стороны.

– А путешествовать в новогоднюю ночь будете одна?

– Не-ет, ну я же не сумасшедшая?! Мы случайно на эту тему разговорились с моей подругой Ларисой Рубальской и ее мужем…

– Ну, Рубальская – женщина, легкая на подъем, это известно.

– Да, и оказалось, что у Лариски было точно такое же чувство: ей тоже захотелось выйти на улицу. И мы решили: «Тогда едем вместе». Не хочется никакого насилия ни над собой, ни над близкими.

– Тогда расскажите, в чем будете встречать Новый год?

– Ой, это долго объяснять. У меня с нарядами отношения очень своеобразные. Я же не ношу готовую одежду. Не знаю даже в Москве большинства этих магазинов модных. Естественно, про цены, про марки, про бутики я слышала, за границей бываю. Но и там я по этим магазинам не хожу. Не потому, что не могу себе этого позволить, – могу. Но мне это неинтересно.