– Так бы и дала тебе сковородой по глупой башке, – со злостью произнесла Евдокия Семеновна, но карие глаза Петьки счастливо засияли. К нему явно потеряли интерес, а что может быть лучше?

Остановившись напротив бедовой Варвары, Прохор раздраженно махнул рукой, что означало: «А теперь ты, да побыстрее!»

– Сейчас она им выдаст… Непременно оглохнут, – тихо и едко предположил Лешка и добавил: – на рынке Варька иногда так орет, что лошади падают, устоять не могут.

Вздернув конопатый нос, без какого-либо стеснения, она притопнула, развела руками и громко запела, глядя на потолочные балки:

– Я сплету, сплету вено-о-очек из трав, к речке быстрой босая пойду-у-у, ой, пойду! Ты плыви, плыви вено-о-очек из трав к милому, к милому моему-у-у…

У Варьки получалось неплохо, и даже душевно, но ее голос был слишком громкий и отчаянный, а усмирять его она, видимо, не умела. «Надо иначе», – подумала Соня, вспомнив первый и второй куплеты песни. Когда-то давно, в другой жизни, она довольно долго жила с матерью в небольшой деревеньке, вблизи трех озер. И по утрам эти строки напевала хозяйка дома – молодая высокая вдова Катерина. Она неторопливо одевалась, собираясь с утра подоить корову, и пела так, что у Сони наворачивались слезы. Наверное, Катерина очень часто вспоминала покойного мужа, и поэтому каждое слово было наполнено особым чувством.

– Хватит, – резанул Прохор и посмотрел на мать.

Евдокия Семеновна оценивающе оглядела Варьку и спросила:

– А тише можешь, чего орешь-то?

– Неа, – ответила та и мотнула головой. – Не могу.

– А ты попробуй.

– Да не умею я.

– Спрашивай только с девчонок, – повернувшись к Прохору, сказала Евдокия Семеновна. – От них хоть какой-то толк есть.

Не дожидаясь, когда сын выберет следующую «певицу», она остановила взгляд на Соне, помедлила, а затем решительно направилась к ней.

– Не вздумай хорошо петь, – прошипел Лешка. – Кто их знает…

Обогнав мать тремя огромными шагами, Прохор положил тяжелую руку на плечо Сони и прищурился. Ей сразу захотелось отступить назад, чтоб вынырнуть из собственного страха и едких запахов исходящих от этого неприятного человека, но, увы…

– Чего молчишь? Давай!

Наверное, нужно было прислушаться к предупреждению Соловья, но теплое детское воспоминание сжало сердце, и слова почти сразу зазвенели в тишине, разгоняя мрак и тоску чердака.

– Я сплету, сплету веночек из трав, к речке быстрой босая пойду…

Уже через несколько секунд на лице Евдокии Семеновны появилась довольная масляная улыбка. Отодвинув сына в сторону, она заглянула Соне в глаза и, дождавшись начала второго куплета, четко произнесла:

– Хватит.

– Я отдам ее. Подходящая, – торопливо сказал Прохор и облизал губы, будто только что поймал диковинную птицу, и теперь она принадлежала только ему.

– Подожди… Помыть девчонку надо. Сначала я ее в баню отведу, а потом уж к старухе потащишь. – Схватив Соню за руку, Евдокия Семеновна потянула ее к лестнице. – И не вздумай продешевить, где еще она такую сиротину найдет!

В груди задрожал испуг, тело ослабло, промелькнуло хмурое лицо Лешки Соловья, под ногами жалобно заскрипели ступени, точно им хотелось спросить: «Куда ты, Соня, куда?..» Но ответа на вопрос не было.

Мы покидали квартиру так, точно с минуты на минуту мог вспыхнуть пожар. Маргарита не вышла попрощаться. Отец подхватил чемодан, и уже через мгновение мы оказались на лестничной площадке. Сердце билось неистово, и по пути к лифту я старательно замедляла шаг, боясь споткнуться и упасть. Не знаю, откуда налетело волнение, еще совсем недавно я была сдержанной и рассудительной (если не считать вспышку удивления от новости, что мне придется жить в чужой квартире), но теперь…

– Заедем в магазин и купим необходимое: молоко, хлеб, сыр, колбасу, яйца, какие-нибудь котлеты, масло… Я навещу тебя послезавтра. Телевизор там есть, найдешь чем заняться.

Кивнув, я почувствовала, как под ребрами дернулась совесть. Да, я должна была позвонить бабушке и рассказать правду, но к чему бы это привело? К самому обыкновенному скандалу. Папа обязательно бы обиделся на меня, и потом пришлось бы подбирать слова, тяжело вздыхать, демонстрируя сожаление и раскаяние, и долго извиняться. Меня бы упрекнули в незрелости, слабости, глупости, вранье и наверняка в чем-то еще – болезненном и колючем. И бабушка тоже оказалась бы в незавидном положении: сильно поругавшись с моим отцом, она, месяца через два, начала бы придумывать поводы для телефонного звонка и примирения. И я знаю, что от этого ей было бы противно.

В магазине на папу вновь нахлынула бодрость, он вовсе не ограничился обычными продуктами, и в сетчатую тележку отправились: зефир, газировка, шоколадные конфеты, карамельные хлопья для быстрого завтрака, вареная сгущенка, ананас…

– Хотел бы я так отдохнуть, – широко улыбнулся он около кассы, и я вспомнила еще одну главу из книги про детскую психологию. «Не старайтесь купить лояльность подростка дополнительными сладостями. Во-первых, хитрость будет понятна, перед вами уже не семилетний ребенок. Во-вторых, в этом возрасте организм работает иначе, и, возможно, на данном этапе больший интерес вызывает не сахар, а соль».

Мой организм пока еще положительно относился к ореховым плиткам шоколада, и я солгала бы, если сказала, что маринованный огурец – это лучшее изобретение человечества. Мысли о газировке перечеркнули волнение, я с нетерпением ждала того момента, когда смогу разобрать пакеты. Отвоеванные у судьбы вкусности, без сомнения, помогут устроить пир на весь мир.

Желая скоротать время, в машине я сразу уткнулась в мобильник и принялась читать статьи о канарейках. Кто знает, может, информация мне пригодится. И, наверное, нужно подружиться с птицей, все же целую неделю нам предстоит провести вместе.

«Домашняя канарейка питается семенами растений… в период гнездования еще и насекомыми… Самые распространенные – желтые канарейки… некоторые экземпляры имеют хохолок и перьевые завитки… Птицу можно научить красивому пению, она способна подражать звукам… Самец выдает очень длинные переменные мелодии… В дореволюционной России канарейки пользовались особым спросом… скупщики приобретали самок от двадцати до сорока копеек за штуку, самцы же, из-за способности к красивому и долгому пению, стоили значительно дороже – от трех до четырех рублей… Молодых самцов отсаживали от самок и обучали пению…»

– Канарейка какого цвета? – спросила я, отрывая взгляд от телефона.

– Понятия не имею, – отец пожал плечами, взял правее и свернул во дворы. – Клетку нужно чистить два-три раза в неделю, корм лежит на столе в комнате. Так сказала Лариса Григорьевна. Вот видишь, ничего сложного.

– А как зовут птицу?

– Э-э… Я не спросил. Если для тебя это действительно важно, то позже позвоню и узнаю. Посмотри, вот продуктовый магазин, завтра или послезавтра ты сможешь здесь купить свежий хлеб и… – Папа замолчал, видимо раздумывая над тем, что еще может понадобиться. В багажнике лежали два пухлых пакета с продуктами, и еды было навалом. – Я оставлю тебе тысячу, сама решишь, на что потратить. Кстати, я буду звонить каждый день, и мы обязательно сходим в кино… Да, в кино. – В голосе отца прозвучало сомнение, точно он прикидывал, а найдет ли он время для обещанного. – У тебя же есть книги? Очень хорошо. Отдыхай и читай – в твоем возрасте это главное.

– А как зовут сына Ларисы Григорьевны?

– Матвей. Но я уже говорил, тебе не придется с ним общаться, он уехал.

– Помню. Просто… м-м… я подумала, странно не знать имя человека, в квартире которого собираешься жить. А он не будет против?

– Лариса Григорьевна, конечно же, спросила разрешение у сына. Не беспокойся, ему все равно, он не так уж и часто бывает дома. Молодежь… молодежь… – Папа осуждающе вздохнул и остановил машину около подъезда. Видимо, профессию археолога он не одобрял, и я отчего-то сразу подумала, а не стать ли мне точно такой же искательницей сокровищ? – Вот и приехали, выходи.