Воздушные ванны. Истории, от которых дышится легко

Отвлечься от невзгод, отбросить в сторону сомнения и переживания и просто наслаждаться тем, что есть. Не получается? Тогда сборник Анны Кирьяновой – для вас! В книге собраны короткие рассказы и размышления автора о том, как дети показывают свою искреннюю любовь через объятия, как люди с завистью смотрят на тех, у кого судьба сложилась лучше, забывая о собственной жизни. Как многие из нас тратят все силы и время на успех, не понимая, что главное – быть счастливым.

Ведерко мороженого и другие истории о подлинном счастье

Судьба изменчива, так часто взлеты в ней сменяют падения, радости – разочарования, смех – слезы. Они неизбежны, и рано или поздно все мы сталкиваемся с ними. В такие моменты необходимо понять, что для нас действительно важно, не опускать руки и двигаться дальше. Так же, как это делают герои глубоких, трогательных и вдохновляющих рассказов Анны Кирьяновой. Среди них обязательно будут те, которые найдут отклик в вашей душе и помогут преодолеть любые трудности.

Куриный бульон для души. 101 вдохновляющая история о сильных людях и удивительных судьбах

Иногда плохие вещи случаются с хорошими людьми. Это сложно принять. Но мы гораздо сильнее, чем думаем, по крайней мере, становимся сильными, когда этого требует от нас жизнь. Вдохновляющие истории из этого сборника помогут преодолеть любые испытания.

Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась

Камин Мохаммади, редактор глянцевого журнала из Лондона, решилась на невероятное приключение и оказалась во Флоренции. Её книга ‒ это манифест красивой и яркой жизни, гид по спокойствию для вечно суетящихся людей и история о том, как найти любовь ‒ к мужчине и к себе.

В ту зиму из-за меня умерла Маруся, и все мое детство я кляла себя за то, что случилось именно так. Зима была морозная, снежная, утром папа раскапывал дверь и чистил дорожку до ворот, чтоб сестра могла пойти в школу, а я выходила во двор и гуляла, предоставленная сама себе.

Мне всегда нравилось одиночество, нравилось погружаться в себя и делать новые открытия. Так, я однажды обнаружила, что яблоко и грецкие орехи на морозе меняют свой вкус. Глядя на плотно утоптанный снег цвета топленого молока, я любила представлять, как будто это мороженое крем-брюле из вафельных стаканчиков, мечтая лечь на дорогу и однажды лизнуть его, убедившись, что я все-таки права. Когда наступала оттепель, я выходила во двор, тайком снимала шапку, чтобы волосы разлетались на ветру в разные стороны, в небе кружили вороны, и, втягивая носом холодный влажный воздух, я чувствовала, что впереди меня ждет необыкновенная жизнь, но только сейчас, в этом одиночестве, и только здесь, в этом заснеженном саду, я имею достаточно времени для того, чтобы основательно разобраться во всем самой, определив дальнейший путь, изучить связь природы и человека, наблюдать за людьми, записывать мысли в дневник.

Эти перекрикивающие друг друга глухие вороньи крики, разрезающие воздух, гипнотизировали меня, казалось, птицы знают обо всем, что будет со мной происходить, и настойчиво пытаются рассказать мне что-то важное. До сих пор, возвращаясь домой или заслышав это не унимающееся в небе карканье в другом месте, я возвращаюсь обратно в детство и вспоминаю, как стояла посреди двора без шапки, задрав голову вверх, щурясь от света, думая о будущем.

Мы жили в деревянном церковном доме с папой, мамой и сестрой Лизой, она была старше меня на два года, и до семи лет Лиза была моим близким другом, потому что в детский сад мы не ходили, росли одни в нашем секретном саду, казавшемся мне огромным. Там-то и случилась история с Марусей. Пробираясь в темноте сквозь сугробы, то и дело зачерпывая в валенки снег, я шла к курятнику. Открыв тугую дверь, почувствовала резкий теплый запах птицы – мне очень нравился этот запах. Куры недовольно зашевелились, заворчали. Я схватила с насеста Марусю, распахнув полу мутоновой шубы, прижала ее к животу и вышла на улицу. Маруся слабо сопротивлялась, трепыхаясь под моей рукой, а я села в сугроб, расчистив попой площадку в снегу, и гладила упругие маслянистые перья, чесала курице шею, прижималась носом к теплому тельцу. Я считала Марусю моим домашним питомцем, и мне казалось, мы хорошо друг друга понимаем. Долго мы сидели с ней так, обнявшись, как вдруг я услышала мамин голос, она звала меня домой.

Поставив Марусю на постамент, на котором сидела, я, испугавшись, бросилась на голос, звавший меня, представляя, что сейчас же вернусь и отнесу курицу обратно, но в тот вечер меня больше не выпустили гулять, и что самое страшное – я про Марусю забыла, а наутро папа сообщил, что одна из кур каким-то образом выбралась из курятника и замерзла, но я не нашла в себе сил признаться в содеянном. До сих пор не могу себе этого простить. Это событие поспособствовало моему решению никогда не есть животных.

Через забор от нашего дома, а других путей пробраться друг к другу в гости быстро у нас не было, жили мои лучшие друзья Костя и Сашка – дети священников. Они часто ссорились, споря, кто из них будет в будущем на мне жениться, но вне этих разногласий мы бесконечно придумывали разные игры, с утра до вечера проводя время на улице. О слове «скука» мы узнали через много лет от своих детей.

Особенным развлечением стала для нас игра «Московское море», когда мы содрали с соседской крыши шифер и начали плавать в глубокой весенней луже, разлившейся в конце марта, как на лонгборде, загребая грязную ледяную воду рукавами мутоновых шуб. Впоследствии Сашка стал тем самым священником, отцом Александром, который в ночь наводнения в Крымске спас на резиновой лодке больше пятидесяти человек.

Я чувствовала наступление весны, когда шла домой из школы, а кругом повсюду жгли костры, собирая граблями старые сухие листья и мусор, открывшийся под снегом. Мы часто садились на широкие деревянные ступени выцветшего от сырости крыльца в нашем дворе, снимали демисезонные куртки, грелись в первых по-настоящему теплых лучах солнца, ели черный хлеб с солью и зеленым луком и обсуждали, что нет на свете еды вкуснее этой.

С наступлением летних каникул наш сад становился моим убежищем. Просыпаясь раньше всех, я распахивала окно, глубоко вдыхая запах персидской сирени, мокрой от росы травы, и, лихо спрыгнув с подоконника на землю, ныряла в самую чащу кустарников, находя все новые и новые тайны, скрывающиеся за этой совершенной простотой. Залезая на высокий дуб, я цеплялась за тонкую верхушку, ложилась на нее, обхватив ногами и руками, раскачивалась в разные стороны, даже не думая, что могу упасть и разбиться, почему-то я была уверена, что это не моя судьба, да и что говорить – теперь очевидно, что всех нас хранил Господь, потому что сегодня мне страшно вспомнить наши игры в котлованах на стройке, походы на безлюдные пустыри, ныряние в Волгу с ржавого катера, торчавшего из воды. Среди укромных мест, где можно было спрятаться ото всех, были крыша соседского сарая и чердак, куда я быстро, как обезьяна, забиралась по приставной лестнице, а оттуда выбиралась на крышу, цепляясь за выступы черепицы, часто оступаясь, сползая до самого края, в кровь раздирая колени, пробиралась на маленькую площадку за трубой и там, поглядывая на длинный, прозрачный коридор больницы для сердечников, на больных, замотанных в густые махровые и тонкие ситцевые халаты, медленно перебирающих шаркающими тапочками из начала в конец, писала свою первую книгу в толстой тетрадке, это был роман о любви, на обложке я старательно выцарапала название – «Он и Она».