В чем я окончательно убедился, когда мы устроились в спальне и в трех углах ее практически тут же заступили на боевое дежурство наблюдатели — Тоша немедленно увел меня в кухню. Там я все же мягко попенял ему на полный разгром в квартире, чтобы он не думал, что меня примитивным поддакиванием смягчить можно. Он мне ничего не ответил — только усмехнулся загадочно, когда я добавил, что дело мужчины — за главным в жизни следить. Мне как-то неуютно стало — уж лучше бы огрызнулся, так оно и понятнее, и привычнее. А теперь сиди и жди, когда он ответный выпад сделает. И главное — какой.

Ждать мне пришлось недолго. Он, по-видимому, давно подкарауливал момент, когда мы с Татьяной слабину дадим, и готовился к нему. Вернее, готовил — ребенка вместо себя к барьеру выпустил! Против превосходящих сил противника! Из этого ребенка, правда, явно вырастал ангельский бич — если бы мне предложили описать доходящие до меня ощущения наблюдателей, я бы изобразил их сжавшимися в тугой комок созданиями, уткнувшимися лицом в колени и тщетно пытающимися прикрыть голову руками. Вернее, не голову, а уши.

Мне вдруг так обидно стало. За Игоря. Ну, почему не ему, а этой балаболке такой хлесткий язык достался, что она в считанные минуты недоброжелателей в нокаут посылает? Уж не потому ли Тоша увел меня чай готовить? А что с Татьяной? Она еще в сознании? Тревожно глянув на нее, я не заметил, однако, никаких признаков сработавшей защитной системы организма, наоборот — она внимательно слушала Дарину, и время от времени не только на губах ее, но и в глазах мелькала легкая улыбка.

Я осторожно приоткрыл шумовые заглушки, которые автоматически запечатали мне уши, как только я вступил в зону извержения Дарининого красноречия. Ну, кто бы сомневался! Разумеется, наша Дариночка очень скоро станет первейшей во всем мире знаменитостью, у ног которой весь этот мир будет валяться в восторженной бездыханности! Хм. Игорю, правда, не менее блистательная картина ждет — причем, в куда более достойной интеллектуальной области. Ну что ж, иногда и в ее голове здравые мысли промелькивают. Настолько, правда, редко, что так и напрашивается вывод, что эти мысли ей кто-то туда подбросил. И, чтобы догадаться, кто, долго вокруг оглядываться не нужно. Вот же подхалим несчастный!

В разговоре с Татьяной, когда мы вернулись домой, я не стал вдаваться во все эти подробности — просто рассказал ей о том невидимо-явном трепете, в который Дарина повергает всех без исключения наблюдателей. Проведя какой-то час в обществе Дарины, Игорь просто ожил, и мне не хотелось, чтобы Татьяна — из присущей ей ревности — перекрыла ему доступ к источнику (черт бы его побрал!) жизнелюбия. Но самого меня неотступно грызла одна мысль: она ведь не только на наблюдателей — и на него тоже, как удав на кролика, действует. Что же он ей так поддается, в самом деле? И это — мой сын?!

То ли он мое беспокойство уловил, то ли мое собственное руководство заметило, наконец, растущую подавленность ценного сотрудника, но спустя очень непродолжительное время мне представилась возможность убедиться, что он — воистину мой сын. Во всех отношениях.

В тот вечер мы, как обычно в последнее время, сидели у Тоши на кухне, пили чай и болтали. Дети в спальне почему-то притихли, и Тоша пошел глянуть на них. Через пару минут он позвал меня — негромко и непринужденно — но вслед за его словами, расталкивая их во все стороны, до меня долетела волна такого возбуждения, что меня просто сдуло с той табуретки. Он остановил меня на пороге спальни — мысленным окриком, и в беспокойстве я даже забыл возмутиться очередным вопиющим нарушением субординации.

Через мгновение я и о беспокойстве забыл. Мы с Тошей замкнулись друг на друга, заглядывая в сознание своих детей, и тогда-то я и увидел своего сына в действии. Он лепил, ваял, конструировал сознание Аленки, укладывая неразбериху ее крохотных мыслей в стройную картину взаимосвязанных понятий и образов. И — точно так же, как всегда поступал я — он вел эту титаническую работу без шума и треска, не зазывая публику и не напрашиваясь на аплодисменты. Он просто творил, с достоинством истинного мастера опираясь только на свою собственную оценку достигнутого результата.

От гордости у меня перехватило горло. Затем эту хватку у гордости перехватило страшное подозрение — уж не дирижирует ли и этим его великим деянием Дарина? Дети сидели в полной неподвижности и безмолвии, и добраться до ее мыслей не было никакой возможности ни у меня, ни у Тоши. Решение пришло само собой. Этот выскочка, конечно, и здесь не преминул первым выпрыгнуть вперед с идеей полюбоваться полной картиной детского общения, и мы договорились в самое ближайшее время провести сеанс одновременной съемки событий со всех ключевых точек, пригласив в качестве третьей камеры Максима.

Не тут-то было. У меня уже давно начали закрадываться мысли, что умение чувствовать неправду досталось Игорю от Татьяны — в нем оно просто развилось от ее зачаточного чутья до безошибочной уверенности. Я клянусь, что мы с Тошей вели себя совершенно естественно, ни тоном, ни взглядом не выдав своих намерений. Я тоже ни единым звуком ей ни о чем не проболтался — даже о том, что мы с Тошей увидели, ей не рассказал, чтобы она не усмотрела в этом очередную опасность для Игоря и не прихлопнула его шансы совершенствоваться в творчестве, а мои убедиться в неподдельности оного, как муху — переносчицу инфекции.

Я даже согласился финансировать поход наших очаровательных женщин по магазинам, чтобы к весне они расцвели вместе с природой — Татьяна каким-то нюхом учуяла, что нам с Тошей зачем-то нужно остаться одним с детьми. И, поскольку втайне от нее мы не могли преследовать никаких иных целей, кроме преступных, у нее вновь появилась великая миссия — не допустить нашего их достижения. Благо, и способ был уже давно отработан простой и действенный — короткое, как прицельный выстрел из пистолета, «Нет».

Я даже попытался было прибегнуть к тоже уже опробованному методу превращения ее многократно повторенных «Нет» в финальное «Да», но поскольку опробовался этот метод на Татьяне, бдительность в решающий момент она не потеряла.

— Татьяна, Дарина что, все еще плохое влияние на Игоря оказывает?

— Нет.

— Он откажется провести с ней лишнее свободное время?

— Нет.

— Осенняя куртка с ботинками ему еще впору?

— Нет.

— Он захочет полдня всякую одежду примерять?

— Нет.

— Так нужно ему с тобой в магазин тащиться, вместо того чтобы с Дариной где-нибудь погулять?

— Хорошо, — кротко согласилась она, — я закажу ему новую одежду в Интернете, а в субботу мы все вместе пойдем в парк.

Тьфу. Пришлось ждать дня рождения Светы. Я, правда, уже начал побаиваться, что Татьяна и там у нас над душой стоять будет, но давно устоявшийся ритуал встреч у Светы на даче пересилил даже ее подозрительность. Тоша, конечно, не сразу заметил благоприятно складывающиеся обстоятельства и в целях повышения безопасности еще какое-то время носился с Аленкой по двору, изображая нарочито равный интерес ко всем присутствующим — вместо того чтобы быстро хвататься за подвернувшийся шанс.

Но все же в один прекрасный момент нам с ним и Максимом удалось, словно невзначай, уединиться с детьми и воссоздать — наконец! — полную картину воздействия Игоря и Дарины на сознание Алены. Дарина, естественно, внесла в нее вспышки фейерверков и гирлянды цветов, но, тем не менее, я получил возможность окончательно и бесповоротно убедиться в том, что самую основную, базовую, фундаментальную, а потому и не всегда заметную глазу работу над мыслями Аленки проводил Игорь. Как, впрочем, и положено мужчине и моему сыну.

На Тошу же, как и следовало ожидать, самое сильное впечатление произвели Даринины спецэффекты. Ради возможности лицезреть которые он, как выяснилось, был готов практически на все — даже на беспринципное братание со своим личным, в не столь еще недавнем прошлом, темным противником. Который, в силу пакостности своей натуры, не постеснялся сыграть на его слабости и попробовать вырвать его из-под моего влияния и подчинить своему — подсунув этому технически отравленному идиоту безотказную приманку в виде машины.