Заполучив в свое распоряжение не столь регулярного слушателя, Дара тут же и Макса посвятила во всю замечательность окружающей ее жизни. Лучезарно улыбаясь, морща носик и поигрывая ямочками на щеках, театрально поводя ручками, она поведала ему, что у нее самые лучшие на свете мама и папа, что они любят друг друга, а ее еще больше. Макс помрачнел. Она тут же добавила, что дядя Максим и тетя Марина ей тоже очень нравятся — точно так же, как тетя Таня и дядя Толя. И что мы все должны жить рядом и все время ходить друг другу в гости. Тут крякнул я. А дядя Киса, хоть всегда молчит, но очень добрый и хорошо бегает.

Короче, когда мы добрались до детской площадки в парке, наблюдателя сдуло. Я все это время молчал, предоставив Максу возможность ознакомиться, как следует, со всеми мыслями Дары. Судя по выражению его лица, озвучивала она лишь ничтожную их часть.

— Гм, — ошалело помотал он головой, практически рухнув рядом со мной на скамейку, когда Дара побежала к заманчиво безлюдной песочнице.

— Что — гм? — насторожился я.

— Это — не ребенок, — сглотнув, ответил он, — это — бомба замедленного действия. Атомная.

Отвечать на такое его замечание в его же присутствии было для меня, согласитесь, делом довольно скользким. Оставалось только его игнорировать.

— Ты мне одно скажи, — перешел я строго на деловой тон, — это она просто так болтает или целенаправленно на наблюдателя?

— Угу, — промычал он, прикрывая глаза, и подбородок у него дрогнул. — И очень успешно.

— А ну, покажи, — нетерпеливо велел ему я.

Увидев в его сознании взлохмаченную елку, на которой каждая иголка расщепилась в пушистый одуванчик, я расхохотался.

— Что смешного? — коротко спросил Макс, открывая глаза и уставившись на меня тяжелым взглядом.

— Так это же мне этот наблюдатель хвойной и смолистой колючкой представлялся, — давясь словами, объяснил я, — вот она и решила его пригладить.

— Ты бы сначала подумал, — мрачно проворчал он, — а потом ей такие образы подсовывал. Мы же так и не знаем, есть ли у него доступ к ее мыслям. — Покусав в раздражении нижнюю губу, он нехотя спросил: — И что теперь делать? Может, я подброшу ей мысль, что не стоит так активничать?

— Еще чего! — возмутился я. — Ставить ей в вину нечего — она просто разговаривает и даже к наблюдателю прямо не обращается. И, похоже, она — без какого бы то ни было нашего наущения и участия — нащупала-таки у него искомое слабое место. С какой стати ее теперь останавливать? — С меня вдруг слетела вся залихватская веселость. — Процесс, правда, тебе отслеживать придется, — буркнул я в завершение.

Просветлев лицом, Макс согласно кивнул. Опустив глаза и чуть поджав губы, чтобы они в снисходительную усмешку не растянулись. Гад.

Я же в тот же вечер позвонил Анатолию.

— Да-а, — тоскливо протянул он, выслушав рассказ о моем открытии. — Игорю бы такую идею подсказать. Хоть намекнуть. Но Татьяна, если узнает, со свету меня сживет. Ладно, — добавил он, помолчав, — я что-нибудь придумаю.

Ничего придумывать ему не пришлось — его Дара опередила. Каким-то образом она узнала, что о наблюдателе нельзя говорить — возможно, заметила, как я напрягаюсь при его появлении, но Гале стараюсь виду не подавать — но Игорю, единственному, она о нем рассказала. Хотя рассказала — пожалуй, слишком громкое слово; увидев однажды в сознании Анатолия и Макса, как переплетаются мысли Игоря и Дары, я сразу заподозрил, что им и слов-то никаких не нужно, чтобы ими обмениваться.

Так что они давно уже, наверно, знали, что у каждого есть невидимый спутник — чем-то похожий на часть их окружения, но не совсем. Возможно, они даже размышляли сообща, кто это такие и какое место они занимают в той картине мира, которую они себе уже выстроили. И, найдя способ вызвать у странного существа ответную реакцию, Дара тут же поделилась им с Игорем.

И вот тогда впервые и проявилось радикальное отличие между ними, которое позволило им впоследствии практически идеально дополнять друг друга и выступать единым фронтом против любого препятствия. Дара стала у них двоих блестящим тактиком, Игорь — стратегом; для нее естественной была немедленная реакция методом проб и ошибок, для него — глубокие размышления с тщательным анализом произошедшего и просчетом всевозможных вариантов на несколько шагов вперед.

И когда Игорь переходил все же к действиям, он — опять-таки в отличие от Дары — не признавал никаких обходных маневров и шел к своей цели прямо и решительно. В случае с наблюдателем это выразилось в том, что Игорь заговорил не только с ним, но и о нем. И Татьяна тут же взвилась под облака. У нее появилась навязчивая идея, что разговоры о Буках, как метко обозвали наблюдателей Дара с Игорем, проистекают из недостатка общения со сверстниками, и она принялась считать дни до того момента, как они пойдут в садик. Запретив нам с Анатолием каким бы то ни было образом поддерживать детские фантазии.

Опять пришлось нам с ним подпольные переговоры вести. Когда в ближайшую субботу он мне позвонил, я, вспомнив его многозначительный взгляд в конце рабочего дня накануне, даже не удивился. Слава Богу, мы в тот момент на улице гуляли — мне хоть было, куда отойти.

— С Дариной говорил? — спросил он, как обычно в последнее время, без всякой преамбулы.

— Нет еще, — досадливо поморщился я. — Честно говоря, даже не знаю, как к этому подступиться — чтобы она не решила, что я ей добро на открытые дебаты по наблюдателям даю. Особенно, с Галей. — Я поежился и раздраженно цокнул языком. — Умеет же Татьяна руки выкручивать…

— А ты ее поменьше слушай, — решительно оборвал он меня, как-то странно сопя. — Скажешь ей в понедельник, что Дарина пообещала тебе не приставать к Игорю с этим Букой — и все дела.

— Хорошенькое дело! — возмутился я. — А на ближайшей нашей встрече выяснится, что или я Татьяну обманул, или Дара — меня?

— Молодец! — выдохнул он с натужным кряхтением. — Уже потихоньку начинаешь правильно акценты ставить. С Татьяной главное — не кто кого обманул, а чтобы это не выяснилось, потому что у нее всегда так: если не по ее вышло — значит, ее обманули. Нам на детей нужно повлиять, чтобы они лишнего не болтали? Вот через них на них и будем воздействовать, а она пусть себе… — В трубке вдруг послышался какой-то глухой удар и сразу же вслед за ним стон Анатолия.

— Слушай, ты вообще где? — заволновался я. — И голос у тебя какой-то странный…

— Да я под машиной лежу! — рявкнул он, отдуваясь. — Это же единственное место, куда Татьяна за мной не потащится, чтобы очередной шуруп мне в голову ввинчивать! — Он вдруг замялся. — Ты, случайно, не знаешь, что тут можно подкрутить?

— Где? — оторопел я.

— В машине! — прорычал он.

— А ты ключ с собой взял? — решил, на всякий случай, уточнить я.

— Ну да… — как-то неуверенно ответил он. — Мне Сергей Иванович почему-то три дал.

— Тогда, что перед собой видишь, то и крути. Только в нужную сторону! — спохватился я, и быстро добавил: — А еще лучше — повози ключом по днищу, чтобы подходящие звуки издавать, но больше ничего не трогай. А то еще машина на ходу развалится.

— Очень смешно, — проворчал он. — Пусть лучше машина разваливается, чем моя голова.

— А, так вот для чего тебе еще два ключа дали! — окончательно развеселился я.

— Все? — коротко поинтересовался он. — Хотя, вообще ты прав: один ключ — Татьяна, другой — Игорь, и оба в разные стороны мозги мне закручивают.

— А что Игорь? — тут же насторожился я.

— Тоша, у него в голове сейчас черт знает, что творится, — заговорил вдруг он с настоящей тревогой в голосе. — Он понять не может, что от него все хотят. С одной стороны, Дарина подтвердила ему, что у нее тоже есть наблюдатель. С другой, Татьяна запрещает ему даже думать о нем — не то, чтобы говорить. С третьей, я ему внушаю, что наблюдатель существует, как статуэтки котов у Татьяниных родителей в доме — так же, как на них, на него внимания обращать не стоит. С четвертой, Дарина хвастается, что своего наблюдателя уже чуть ли не за ухом чешет. С пятой, наш, сволочь, все той же скифской каменной бабой у него над душой висит…