— Значит, если кто-то у нас в классе о другом гадости за спиной говорит, — спрашивала Дара, — нужно ждать, пока он сам исправится?

Меня переполняла гордость за этого ребенка, который уже в столь юном возрасте так глубоко чувствовал всю несуразность слепой веры светлых в самосовершенствование людей.

— Зачем же? — спокойно возражала ей Марина. — Нужно сказать, что он поступает плохо…

Дара с Игорем коротко переглянулись.

— … или предупредить того, о ком он сплетни распускает, — продолжила Марина, словно спохватившись, — и всем вместе перестать обращать на него внимание. Такие люди больше всего боятся остаться в одиночестве.

Я усмехнулся про себя — похоже, Марина вспомнила о своих давних попытках приструнить недостойное поведение прямыми и решительными методами. Провалились они с треском и угрозой жизни ей самой, что, по всей видимости, произвело на нее требуемое впечатление. Как, впрочем, и мой последующий многолетний пример более искусного решения таких проблем.

— А почему хорошие люди так друг друга не любят? — вдруг спросил Игорь, глядя в упор на Марину.

На этот раз переглянулись мы с ней — этот вопрос явно касался не его одноклассников.

— Иногда два хороших человека, — медленно заговорила Марина, подбирая слова, — настолько привыкли, что они оба — хорошие, что уже не обращают на это внимания. Тогда им скорее всякие глупые мелочи в глаза бросаются, и они начинают подначивать друг друга, чтобы другой даже от таких изъянов избавился и стал еще лучше.

— Так, может, в каждом, — задумчиво произнесла Дара, глядя куда-то в даль, — хороший человек есть? Если всмотреться, как следует, сквозь все эти мелочи?

— Всматриваться нужно, — не удержался я при виде того, что Дару сносит к ненавистной идее вечных вторых шансов и не менее вечных поисков золотой иглы в стоге прелой соломы, — но нужно также помнить, что все состоит из мелочей, все дело в их количестве. По-настоящему плохих людей мало, но они есть, и их нужно… избегать, — вовремя поправился я, а потом упрямо закончил: — или наказывать.

Дара с Игорем вновь обменялись молниеносным взглядом.

Разговоры эти становились все интереснее, поскольку вопросам Дары с Игорем, который вдруг тоже разговорился, не было ни конца, ни края, и мы все ждали этих редких встреч с одинаковым нетерпением. А вскоре у нас появились и более важные темы, хотя Дара с Игорем об этом еще не догадывались.

Однажды Марина предложила им почитать фентези. Я удивленно глянул на нее, и на обратном из бассейна пути она объяснила мне, что в таких книгах говорится о существах с необычным, как правило, волшебным даром — о том, как они приспосабливаются к жизни среди обычных людей, как учатся владеть своим даром и использовать его для достижения своих целей. Я не смог удержаться от улыбки при столь явном подтверждении того, что наше с Мариной многолетнее общение не прошло для нее даром — такой способ обойти обет молчания, наложенный на хранителей их начальством, привыкшим плести свою паутину из глубокой тени, даже мне показался изящно беспроигрышным.

Методические пособия по совершенствованию природных способностей, написанные к тому же в доступной и увлекательной форме, захватили Дару целиком, и вскоре она, как и следовало ожидать от ее не терпящей праздной умозрительности натуры, взялась за воплощение прочитанного в жизнь. Я заметил, что в рядах наблюдателей, все также время от времени появляющихся на всех наших встречах, произошел раскол, который особенно бросался в глаза, когда они собирались все втроем.

Наблюдатели Дары и ее сестры стали подбираться поближе к играющим детям, даже несмотря на присутствие рядом с ними других ангелов, в то время как наблюдатель Игоря неизменно держался на расстоянии ото всех, испуская во все стороны волны неприязни и раздражения. Дара никогда не оставляла такие шаги навстречу без внимания — она тут же незаметно перемещала всех окружающих в пространстве таким образом, чтобы убрать все препятствия с линии прямой видимости наблюдателей, превращая их из подсматривающих из-за угла пакостников в желанную публику. Перед которой разворачивались — одна за другой — сцены заразительной жизнерадостности и глубокого взаимопонимания, в которых Игорю и Дариной сестре Алене отводились ничуть не менее яркие роли, чем самой Даре.

Через несколько таких представлений я убедился, что Дара окончательно и бесповоротно включила своих наблюдателей в круг своего общения, против чего те, по всей видимости, отнюдь не возражали. У Игоря же со своим, судя по обрывкам смутно-обеспокоенных мыслей в голове Дары, отношения скорее ухудшались, чем улучшались. Что меня вовсе не удивляло — идея Дары искать лучшее в каждом встречном и поперечном просто не могла прийтись ему по душе, и, явно потерпев с ней неудачу, он наверняка с готовностью перешел к более близкой ему стадии истеричной агрессивности.

У нас с Мариной несколько раз, независимо друг от друга, возникала мысль открыть Анатолию глаза на сложившееся положение вещей — судя по его неизменному самодовольно-напыщенному виду, он понятия о нем не имел. Но всякий раз мы с ней неизменно упирались в простой и самоочевидный факт: ни с одним из нас разговор о своем сыне он вести не станет, объявив любое союзническое предупреждение грубой инсинуацией. А если и станет, то только для того, чтобы отыскать источник злостного внешнего влияния. И далеко ходить за ним он не будет — радикально отсечет Игоря от всех возможных, а именно от нас с ней и от Дары. У меня такой вариант развития событий не вызывал ни малейших возражений, но Марина, к сожалению, разделяла всеобщую иллюзию в отношении взаимной необходимости Дары и Игоря друг в друге.

Дара же к тому времени вышла уже на новый виток глубоких философских рассуждений.

— А как вы думаете, откуда берутся плохие люди? — спросила она однажды, ни к кому конкретно не обращаясь, но глянув на меня — очевидно, моя юридическая легенда сказалась.

— А хорошие откуда? — намеренно ответил я вопросом на вопрос, чтобы не давать ей ни слишком прямых, ни обтекаемо-уклончивых ответов.

— Вот-вот, и они тоже! — обрадовалась она. — Дети рождаются не плохими и не хорошими, они такими потом становятся. Как?

— Но они же не в пустоте растут, — осторожно подтолкнул ее к дальнейшим выводам я.

— Значит, их кто-то этому учит… — не подвела меня она.

— Почему тогда дети на своих родителей так редко похожи? — буркнул Игорь, и я чуть не закашлялся — уж кто бы говорил!

— Ну, их не только родители учат, — небрежно пожала плечами Дара. — Иногда и взрослые вдруг ни с того ни с сего озлобляются. Но если подтолкнуть человека к плохому может кто угодно, за что тогда его наказывать?

Марина, до сих пор молча слушавшая рассуждения Дары, одарила меня насмешливым взглядом. Я только улыбнулся — Дара была на верном пути, оставалось лишь подождать, пока она сама подойдет к очевидному заключению.

— У каждого подлого поступка, у каждого низкого чувства должен быть какой-то толчок, — сосредоточенно хмурясь, продолжала размышлять вслух Дара, — людям просто лень до них докапываться. Но у такого толчка должен быть другой, предыдущий, а у того — еще более ранний… Получается, что люди на протяжении всей своей истории это зло, как эстафету, из поколения в поколение передают? Кто тогда научил ему самого первого человека? И зачем? Наверно, нужно тогда с него начинать?

Я опустил глаза, чтобы скрыть свое торжество. Ведь совсем еще ребенок, а умеет, в отличие от умственно дисциплинированного большинства, смотреть в самый корень проблемы! Мне тоже не раз, во время особо острых стычек, случалось поинтересоваться у светлых оппонентов, не противоречит ли их верноподданническая травля нас точке зрения их же верховного правителя. Который как будто нисколько не возражает против нашего существования — напротив, даже очень творчески его использует для подчеркивания своей белоснежности, подав тем самым и им яркий пример для подражания. После чего наш с ними обмен любезностями, как правило, либо заканчивался, либо переходил в куда более активную фазу.