Зигмунд вздрогнул. Он так увлекся своими бездарными и бесполезными мыслями, настолько ушел в себя, что не услышал шагов.

Он стыдливо отнял подушку-домик от своего помятого лица и постарался встать, виновато озираясь. Это действие он произвел без должной грации, которая была присуща высшим государственным деятелям, но ему было уже все равно. Только дурак не догадался бы, что аудитор из него вышел неважный.

— Который час? — тихо спросил он.

В горле пересохло, а все тело, казалось, было намазано невидимым неприятным на ощупь маслом. Не надо было думать о всякой чепухе, если уже проснулся. Потом настроение становится дурным, а мысли — ватными.

— Уже почти семь утра, мастер Зигмунд, — весело отозвалась жена старосты, хотя в ее голосе Зигмунд учуял легкий обвиняющий подтекст.

Все верно, ведь в деревнях встают рано. Даже очень рано.

Рядом с женщиной на маленьком прикроватном столике он уже приметил положительные изменения. Ароматные булочки горкой были положены на большую тарелку, а рядом стояла глубокая кружка с толстыми белыми стенками, а также крынка с молоком, от которого шел приятный белый пар.

Зигмунд взглянул на женщину крайне одобрительно. Он удивленно подметил, что к ней он начинает испытывать тихое, робкое, но самое настоящее сексуальное желание. Он давно не испытывал ничего подобного к противоположному полу, но сейчас хорошая еда, уютное жилье и добрая ободряющая улыбка ценилась им выше всего. Перед ним была богиня, и он хотел ее.

Обнять и не отпускать. Чтобы она вечно его кормила, а он… ничего особо не делал.

Он мгновенно утихомирил свои разгоряченные мысли, унял слегка подрагивающие старческие руки и постарался улыбнуться как можно более сухо и неэмоционально.

Не получилось. Улыбка у него растянулась до ушей.

— Благодарю вас, госпожа. Еще раз сердечно благодарю за столь сердечный прием. Поверьте, я вовсе не достоин такого ко мне обращения, но, находясь рядом с вами, я чувствую себя достойным, — вежливо поблагодарил Зигмунд свою хозяйку.

Женщина смущенно улыбнулась и затараторила в волнении:

— Что вы, мастер Зигмунд! Как можно! Это вы оказали нам честь, придя в наше захолустье! К тому же, позволю себе сказать, вы-то наверняка живете в более богатой, так сказать, обстановке, поэтому…

— Не богатство важно, — мягко перебил ее Зигмунд, — а состояние души. И с ним у придворных господ дела обстоят неважно. Никто не хочет обнажать свои настоящие чувства перед другими, зная, что эти другие спят и видят, как кого-нибудь да подсидеть. Лицемерие, ложь и безумное тщеславие — вот какие настроения сейчас царят в нашем замке. И видеть столь честный благодушный и радостный прием… Я понял, что этого мне в последнее время не хватает.

Женщина (и это показалось ему милым) в ужасе от услышанного прикрыла рот руками.

— Ужасно, мастер Зигмунд, попросту ужасно. Как же вам живется-то, бедненькому?

— Важны не мои чувства, госпожа, а мой долг, который превыше всего. Долг перед моим королем и этим королевством, — серьезно произнес он, глядя ей прямо в глаза. — А остальное уже мелочи.

Но она все равно отрицательно покачала головой, сочувствуя. Теперь желание притянуть ее к себе и поцеловать было настолько сильным, что Зигмунду пришлось очень сильно прикусить себе язык.

К счастью, женщина уже собиралась уходить. Она быстро встала, немного посуетилась, еще раз пожелала Зигмунду приятного утра, показала, куда положила плошку с водой и мылом для умывания, спросила, не нужна ли аудитору смена одежды.

Зигмунд виновато улыбнулся и ответил, что не помешает. Он, дескать, так спешил, возвращаясь в замок после одного длительного и крайне важного задания, а по пути его, как назло, развернули и приказали прийти в эту деревню, поэтому… но она явно не слушала его бредни, а лишь непрестанно кивала и улыбалась, сияя своими чудными глазами.

Вечером, напоследок упомянула она, мужики растопят баню, можно будет помыться, а ее муж ожидает господина аудитора внизу, желая показать ему место последнего преступления и вообще ввести в курс дела. Но это только после того, как господин аудитор позавтракает, конечно.

И она убежала, оставляя за собой причудливый аромат. Зигмунд даже не представлял, что в деревнях теперь женщины душатся. Хотя сколько уже времени прошло… да и она была женой старосты.

Который ожидал его внизу, чтобы начать какое-то там расследование. И зачем все это? Это не нужно. Лишнее.

Он попытался выбросить неприятные мысли из головы. А потом выбросил их вовсе.

Закрыл глаза.

Окунулся в глубины своего сознания. Недолго прошелся по темному туннелю, который еще ранее казался ему бесконечным. И вскоре дошел до той самой двери, скрывавшей то, до чего он всячески запрещал себе дотрагиваться.

Но теперь, в это самое мгновение, все было иначе. Он приоткрыл дверь. Она была не заперта, как и ожидалось.

Краем глаза он заметил в глубине комнаты темного зверя, который притаился и ожидал его, скаля свои гнилые зубы. Но он не обратил на зверя ровно никакого внимания.

Он прошел к центру комнаты, погружаясь в невидимое, но столь осязаемое, словно некая воздушная липкая паутина, вызывающая приятное электрическое покалывание. Это и было бессознательное.

Он на секунду забылся, полностью отдаваясь благостным ощущениям в своей душе. Но зверь не забыл его, и он был крайне обижен на Зигмунда.

Разогнавшись и постепенно набирая скорость, зверь в мощном прыжке бросился на Зигмунда, вгрызаясь в его тело своими мерзкими зубами. Но Зигмунд обнял темного зверя, он был в слишком умиротворенном расположении духа, чтобы сражаться со своим внутренним демоном. Он принял его, он подставил ему свое тело, он позволил отгрызать от него куски горячей свежей плоти.

Он знал, что поплатится за это. Но ему было все равно. Почему-то в последнее время он впадал в крайнюю степень безразличия. Может, именно такое состояние еще держит его на плаву?

Его сознание мгновенно окрасилось в темные и кровавые тона. Тело покрылось мелкой дрожью, а в голове лихорадочно загудело. Но он не открывал глаза.

Потому что ему было приятно. Очень приятно.

В своем воображении он больше не целовал эту милую женщину. Он разрывал на ней одежду и старался как можно плотнее прижать ее к себе. Он очень хотел ее и хотел слышать, как она громко стонет. И он слышал.

Слепым движением он нащупал свежую булочку. Все еще не открывая глаза и откинувшись на мягкие подушки, он яростно откусил добрый кусок. Сдоба показалась ему крайне сладкой, а также очень вкусной.

Он добавил эти прекрасные вкусовые ощущения к своему океану бурлящих чувств. А при следующем укусе живо представил себе, как он обхватывает своими губами нежный сосок ее полной груди, смешивая свою больную фантазию с реальным и живым вкусом от булочки.

Он съел ее без остатка и захотел еще. И он мог себе это позволить, ведь булочек еще было много, а также на столе стояло свежее горячее молоко.

Но это подождет. В своем воображении он уже дошел до момента, когда он медленно и настойчиво снимает с нее трусики.

Его рука прикоснулась к ее клитору, и она взвизгнула от удовольствия. Он улыбнулся и заворочался на кровати. Темный и столь нежеланный сосед в его сознании ничего не мог поделать — он горячо хотел приказать Зигмунду спуститься и разодрать одежду на женщине наяву, невзирая на последствия, но также ему было любопытно, что произойдет дальше в этой больной вымученной фантазии. И он помогал своему носителю добавлять новые краски в этот сумасшедший водоворот страстей.

Первый раз за долгое время Зигмунд нашел компромисс со своей темной душой. Хотя он понимал, что за это ему еще припомнят.

Через десять минут он, наконец, открыл глаза, тяжело дыша.

Хорошая еда, безмятежный сон, приятные собеседники. И мастурбация, куда же без нее.

Да, он был донельзя инфантилен, подумал Зигмунд, с удовольствием принимаясь за остаток утреннего угощения, запивая его вкуснейшим молоком.