Ты вернулся одетый по всей форме, как на работу.
Влетел Юрка, с налету обнял меня, прижался к тебе.
- Привет! Мамуля, какую отраву ты нам сегодня приготовила?
- Юра!
- Дяде Жене можно, а мне нельзя?
- Тебе нельзя.
- Дядя Женя, я знаете, чего думаю? "Они" такие умные потому, что у "них" вместо деревьев растут логарифмические линейки, а вместо травы цифры.
Ты промолчал.
- А между прочим, - Юрка внимательно посмотрел по очереди на тебя и на меня, - странненькнй у нас домик. Мы как игрушки в большой коробке. Что вы на это скажете?
- Не фантазируй.
- Во-первых, дядя Женя говорит, что без фантазии не бывает ученого. Мне же надо оправдывать прозвище? А во-вторых,- может, ты, мамочка,-очень язвительная была интонация, - покажешь мне, как отсюда выйти? Лично я выхода не нашел.
По-моему, ты тоже растерялся. Правду говорить было рискованно, но это был единственный путь, чтобы укрыться от детской прозорливости:
- Юра, я скажу тебе все, как есть. Нас похитили инопланетяне, и чтобы мы привыкли к одиночеству втроем, нас оставили в этом доме, а снаружи заперли дом и окна на большущие замки!
- Ух ты! Ничего придумала! Подходит!
На сегодня все. На сегодня Юра утихомирен, а что будет дальше? Ты сидел подавленный. Мои мысли постоянно возвращались к земле, к земному. Работа, дом, летние поездки, театры, берег реки, падающие под ноги абрикосы, солнце по утрам, дожди осенью, воздух в лесу, сумерки, сутолока трамваев, техникумовская читалка, - я перебирала в уме эти и тысячи других мелочей: впечатлений, событий. Одно за другим выплывали в памяти лица знакомых: близких и чужих мне людей. Теперь будете только ты и Юра. Не так уж мало. Умирая, человек теряет все.
А мы живы. И мы очень нужны друг другу. А значит, надо жить веселее и проще.
- Ты хотел научить меня делать анализы.
- Да, да, - ты возвращался, по-видимому, из тех же краев, где только что побывала я. Но было ли общее в наших воспоминаниях? Думаю, не много.
На какое-то время жизнь на корабле приняла застывшую форму. Ни о чем серьезном мы не разговаривали. Вы с Юркой целые дни проводили в научном центре-так я называла комнаты, где мне нечего было делать. Юрка за эти дни стал похож на тебя. Он копировал твои жесты, манеру говорить, слушать. Иногда даже мне казалось, что он твой сын. О тебе я и не говорю. Ты видел в нем больше, чем сына. Ты готовил преемника. И был уверен, что мальчик шагнет дальше тебя. Мне кажется, ты понимал, как поняла я, что если удастся осуществить сближение с теми, кто нас похитил, то сделает это Юра. Хотя бы потому, что он моложе и раскованнее.
А со мной получилось вот что. Как-то я приоткрыла дверь в лабораторию. Там не было никого, кроме Юры. Мальчик сидел на полу и сосредоточенно складывал в непонятную вязь пружинки, колечки, какие-то странные загогулины, проводочки,
- Юра!
Он не слышал меня. Легкий розовый проводок трепыхнулся в его руке и лег в один ряд с другими такими же. И по тому радостному удовольствию, которое изобразилось на Юркином лице, я догадалась, что он решил что-то, и решил правильно.
- Юра!
Он уже крутил в руках следующую штуковину и думал о том, куда ее приспособить. И опять он не услышал зова. Так бывало с ним и дома: зачитается - и ничего не слышит. Но одно дело дома, другое - здесь. Так все похоже на сцену из "Снежной королевы"! Я - Герда - вхожу в ледяной замок, мой сын - Кей - играет льдинками и совершенно недоступен мне.
Какой холод охватил меня! Как все во мне возмутилось! Я не дам отобрать у меня сына! "Эй, вы там! Да. мой мальчик интересен вам больше, чем мы с Женей. Его легче приобщить, приручить. Но, между прочим, у него есть мать!" Я не помнила себя от страха. Подбежала к сыну, смахнула с пола все, что с таким трудом он собрал, и заорала на него, забыв на время, что спокойное достоинство - одна из характернейших земных черт:
- Ты что, не слышишь?! Оглох?!
Юрка стоял передо мной обиженный, со слезами на глазах. Гордый в своей обиде.
- Ты! Ты! Я старался, а ты!..
И такое отчуждение почувствовала я в нем, так он давал понять несправедливость моего поступка, что мне стало до боли стыдно.
- Прости, сын! Прости! - Я плакала.
- Да ладно, ма!--Oн не видел меня раньше плачущей и испугался не меньше, чем я. - Я это теперь по пямяти соберу. Не плачь, ма!
Я заставила себя улыбнуться.
- Ма! Я же ничего плохого, я просто не слышал...
- Да, да, конечно! А что это ты делал?
- Трудно сказать... Так, пришло в голову...
Я повела его из комнаты. "Он мой! И никогда - слышите вы! - никогда не будет вашим!" С этого дня не было секунды, чтобы во мне умолкло чувство ревнивого материнства. И, сознаюсь, это одно из самых тяжелых чувств. которые выпадает переживать матери.
Происшедшее я обдумывала одна. Тебя посвящать не стала. Боялась, ты станешь смеяться над моим тяготением к сказкам, а потом представила, как ты говоришь: "Эмоции. Одни эмоции. Не приставай к ребенку, пусть играет, как ему нравится". Я скрыла от тебя этот случай еще и потому, что сама выглядела в нем не очень.
Хорошо еще, что мне приходилось много учиться и работать, что на переживания оставалось не так много времени, иначе я бы, наверное, сошла с ума и вправду. А училась я старательнее любой отличницы в школе. Я уже мастерски делала анализы крови - кстати, анализы у нас всех были прекрасные - все было в норме. Ты усложнял и усложнял программу, обучил меня приборному исследованию организма. И говорил, что в конкретных исполнительских делах я незаменима, что за неделю я освоила больше, чем иная лаборантка за год. Я читала, вела днев~ник, занималась хозяйством. Kaк-то при уборке я обнаружила, что мне чего-то не хватает. Потом сообразила: пыли Почему-то меня и это огорчило.
- О-о-о! Стоит расстраиваться!-усмехнулся ты, когда я поделилась с тобой открытием.- А что с тобой будет, если я скажу, что вся еда, которую мы поглощаем с таким удовольствием,- искусственная.
- Не может быть!
- Вот тебе и "не может". Представляешь: все вкусно, все натурально - и все искусственно. Для "этих" пара пустяков сварганить оленью вырезку и кочан капусты, кукурузные палочки и куриные яйца - только пожелай. Вот тебе и решение проблемы с питанием человечества.
- А ты понял, как "они" это делают?
- Если бы! Мне не хватает какой-то главной исходной: мысли ли, знания ли, представления ли о мире, измерения - ну, я не знаю чего!
- И хочется узнать?
- Спрашиваешь! Но то, что ты сказала, тоже интересно. На первый взгляд, это означает то, что Юра сформулировал: игрушки в большой коробке. А я бы представил себе пробирки с живыми клетками в герметизированной камере: все для поддержания жизни и пока ничего, что вредно воздействует на эту жизнь.
- Пока?
Я не заметила, как беседа прикоснулась к беспокойному, раздражающему. Но так или иначе это случилось.
И снова я ощутила твою нервозность. Да, мы были один на один с кем-то, кто не хотел открывать себя, но высокую степень развития скрыть трудно, вот она и сказывалась в мелочах: питание, микроклимат. И мелочи эти вырастали для нас в панацею от многих человеческих бед. Загрязнение атмосферы, голод, угрожающий еще многим людям.
А ведь этого можно было бы избежа-ть, знай мы "их" секреты, "их" систему. Но так уж получилось, что понять что-нибудь мог сейчас только ты. На меня надежда плоха, а Юра слишком мал. Впервые за всю мою сознательную жизнь я сожалела о том, что такая обыкновенная. Там, на Земле, у меня было свое место в общественной, в личной жизни. У тебя были соратники, друзья-ученые-была среда, помогающая тебе, подталкивающая тебя. А я,-там с меня было достаточно просто любить.
Какая же злость разбирала меня: эмоциональная дура, без минимального запаса нужных тебе знаний! Ну, хорошо. Ну, не мы исследуем, а нас... Но на нашем, пусть и низком по отношению к "этим", уровне мы же можем хотя бы попытаться изучить то, что приоткрывается. И все это на тебя одного! Да еще обучение меня. Да еще Юрка: ты для него и школьный учитель, и товарищ по играм, и отец... И опять я. Ах, Матвеич, Матвеич!.. Ну почему бы ему не быть нормальным человеком, без патологических отклонений? Впрочем, не в нем соль. Интимную сторону человеческой жизни ты всегда считал чем-то священным, не допускающим ни посторонних ушей - ты даже анекдотов на эту тему не выносил! - ни тем более глаз. Скромный ты мой человек! Ты любил меня. Возможно, ты с каждым днем все больше меня желал. Но умер бы раньше, чем позволил своему желанию вырваться наружу. Я даже думаю, что ты гасил в себе сексуальное воображение, предполагая, как и я, впрочем, что "им" доступно и наше воображение.
