– Кукла была изготовлена для смертельно больной девочки ее отцом, зарабатывавшим на жизнь производством шикарных масок для элиты.

Наташа молчала. О том, что Катти стала последним утешением для больной чахоткой девочки, она уже сообщала старшему оперу. И он явно об этом не забыл.

– Синьорита умерла, – продолжил художник. – Ее похоронили. А вместе с ней – куклу.

– В коробке? – подивилась Наташа. Ее девяностолетняя прабабка, чуя скорую кончину, потребовала купить ей серьги с жемчугом. Уши у нее лет тридцать, как заросли, но она хотела упокоиться если не в них, то с ними. Купили, положили в гроб. Но без коробки, естественно.

– Я не понял? – Художник посмотрел на товарища майора. – Почему в ней? Гроб еще в Древнем Риме изобрели.

– Речь о кукле. Когда свидетельница видела ее, она лежала в коробке, – разъяснил тот. – Отсюда вопрос. – Как будто успокоил: не переживай, не долбанутая она, просто мысли свои не может выразить нормально.

Тот кивнул и стал щелкать по клавишам. Затем спросил у Наташи:

– Как она выглядела?

– Кто… она?

– Коробка.

– Фанерная. Прямоугольная. Внутри бархат.

– Что на ней было написано?

– Ничего.

– Просто фанерная крышка? Без ничего?

– Крест на ней имелся.

– Это гроб был. Для куколки. Синьорит, к слову, похоже одетых и причесанных, зарыли в одну могилку, как я уже и говорил. Но мародеры ее разорили. Труп девушки оставили, сняв с нее только ценное, а куклу утащили. К кому она потом попала в руки, неведомо. Но что в двадцатом веке ею играла дочка Муссолини, Анна-Мария – факт. – И продемонстрировал фото с надлежащей подписью, которое нашла умная программа.

– Выходит, у Павла пропала очень дорогая кукла, – не могла не отметить Наташа.

– Или она ушла за баснословные деньги, – проговорил Василий. – И если оплата была произведена наличными, то гражданина Иванова ограбили. Возможно, те же люди, что приобрели раритет.

– Он не продал бы куклу, – не согласилась с ним она.

– Даже если она тянет на двести тысяч долларов? Я наводил справки, антикварные игрушки могут столько стоить…

– И за миллион бы не согласился.

– Бросьте! Некоторые собственных детей продают за пару сотен тысяч рублей – не баксов. Жен проигрывают в карты. Матерей из-за квартир заказывают… – Василий махнул рукой. – А тут всего лишь куклы!

– Для таких, как Павел, они важнее людей.

– Допускаю. Но цена вопроса все решает, не так ли? – Наташа замотала головой, а Барановский на это не среагировал. – Продать одну куклу за двести тысяч, купить на эти деньги пять… Разве это не лучше?

– Если бы у вас был коллекционный «Роллс-Ройс», вы бы выставили его на торги, чтобы приобрести пять «Мазд»?

– Даже самая навороченная «Мазда» не стоит сорока кусков, – проворчал Василий. – Но ваша мысль мне ясна. Главное, обладать эксклюзивом. В этом вся крутотень.

– Именно. А если очень в деньгах нуждаешься, всегда можно продать не самые ценные экземпляры своей коллекции.

Она едва успела договорить, как дверь кабинета приоткрылась, и все увидели стажера.

– У потерпевшего на компе нет пароля, – выпалил он, глядя на старшего оперуполномоченного Барановского. – Я уже вычислил одного подозреваемого!

– Ай, молодца, – цокнул языком Василий. Судя по всему, с издёвкой. – Сгоняй, допроси его.

– Как раз собираюсь. Я уже узнал адрес.

Барановский тут же вскочил и вылетел из кабинета, чтобы проконтролировать инициативного подчиненного. А Наташу вскоре отпустили. И уже через час она лежала в своей девичьей постельке, грезя о бравом майоре. Но мечтам ее не удалось разгуляться, Наташа уснула буквально через пару минут.

Максим Челышев больше всех на свете любил свою бабушку. И не только потому, что она его воспитала. Мама тоже в этом принимала непосредственное участие. Да и отец. Умер, правда, рано. Но он имел место быть. В женском царстве Макс оказался только в двенадцать.

Но родители… они как другие планеты! А бабушка Лия – солнце, вокруг которого вращался Максимка.

Она была сельской учительницей, удачно вышедшей замуж. После войны писаные красавицы и работницы столовых (в голодные времена близость к кормушке была привлекательна) не могли себе пару найти. А Лия, низкорослая, худая, носатая, с черными взлохмаченными волосами, вечно таскающая в карманах крошки или семечки для птиц, нашла. Да какого жениха отхватила! Подполковника-вдовца. Да, он был старше ее, но всего на двенадцать лет. Его два сына от первого брака уже жили самостоятельно. У Лии и ее супруга на свет появился также мальчик. Павлуша. Жили чудесно. В том числе в Германии. Откуда привезли много хороших вещей: посуду, скатерти, елочные игрушки, две шубы, из которых впоследствии всей семье шапки шили.

Макс деда не застал. Он родился через пять лет после кончины старого вояки.

Мальчика, как всех детей, в положенное время отдали в садик, но тот категорически не желал в него ходить: рано вставать, есть противную кашу с комочками, гулять толпой, слушаться незнакомую тетю… Это все ФУ! Ему было хорошо с бабушкой. С ней он мог нежиться в кровати до девяти, кушать то, что любил: оладьи, сырники, пышки. Поскольку Макс был склонен к полноте, да еще обожал выпечку, после сытного завтрака они отправлялись гулять. В любую погоду. И ребенку нравилось и под дождем бродить, и в жару, и в мороз. Бабушка постоянно с Максом разговаривала. Рассказывала что-то из жизни, читала стихи, пела песенки на немецком. Она спрашивала его мнение насчет разных вещей и внимательно его выслушивала. Она научила Макса в четыре года читать и писать, и они вместе сочиняли сказки. Из всего этого следует, что ребенка мучили детским садом всего пару месяцев. Лия сжалилась над ним и взяла на себя обязанности воспитателя. Для этого ей пришлось пожертвовать своей работой – она, пенсионерка, все еще преподавала.

Макс рос и стремительно развивался. Исключительно умственно. Внешне оставался тем же низеньким пухленьким мальчишечкой с розовыми щечками. Эдаким пупсиком. Лия так его и называла: «мой пупсик». И трепала за розовые щечки.

В школу бабушка и внук пошли вместе. Лию преподавателем уже не брали, ей перевалило за семьдесят, но временно трудоустроили на место ушедшей в декрет библиотекарши. Когда та вышла, Лия перевелась в технички. Именно она давала звонок, и, едва он звучал, Макс бежал в фойе первого этажа, чтобы увидеть бабулю.

Он был отличником. Ездил на конкурсы чтецов и олимпиады. Учителя гордились им. Но и сочувствовали. Ребенок был полностью оторван от коллектива. Все перемены он проводил с бабушкой, в походы не ходил, от трудовых повинностей типа уборки класса или субботников был освобожден. Мальчику нужно было готовиться то к конкурсу, то к олимпиаде, ему не до глупостей.

Когда Макс учился в седьмом, Лию хватил удар. Она слегла. Ухаживали за ней все – сын, невестка, но больше внук. Теперь его не интересовали внеклассные занятия, он и на обязательные через раз ходил. Все равно опережал всех сверстников. Мог бы и через класс перепрыгнуть, а то и два, хоть и пошел в шесть лет.

Но беда, как говорят, не приходит одна. Едва свыклись с тем, что Лия стала инвалидом, как погиб глава семьи. Попал под машину. Водитель был пьян, его посадили, но умершего человека уже не вернуть.

Лия страшно переживала кончину единственного сына. У нее, уже научившуюся сидеть и есть самостоятельно, случился второй удар. Теперь она двигала только одной рукой и не говорила связно, а лишь издавала звуки. Но все понимала. Макс, зная это, читал ей, показывал журналы, а также вещи, что они с мужем привезли из Германии. Бабушка питала к ним слабость. Когда была здорова, они доставали их и перебирали. Из посуды пили чай. Вещи примеряли. С игрушками забавлялись. Елочные вешали на цветы в кадках, с куклами разыгрывали спектакли. Артистов было четверо. Одна пышнотелая фройляйн, фельдфебель с усами и шпагой, клоун и малыш в чепчике и штанишках на лямках. Последний чем-то напоминал Максима.